– Ага, – выдавил Антонио с вымученной улыбкой. – Правда, меня больше беспокоит реакция Агаты и Лоренцы. Не думаю, что они будут в восторге. А еще мне очень жаль оставлять тебя одного именно сейчас, со всей этой историей…
Карло положил руку на плечо брата и ободряюще его сжал.
– Насчет меня не волнуйся. У меня все в порядке. Правда. А что касается Агаты и Лоренцы… что ж, они поймут, – успокоил он Антонио. – И даже если нет, я помогу им это принять. Ведь это всего лишь деловая поездка. Ты же не навсегда уезжаешь, верно?
У Антонио защемило сердце. Никогда прежде между ними не было секретов.
Если бы я только не любил тебя так сильно, подумал он с горечью. Если бы только…
Когда Антонио тем вечером вернулся домой, стол был уже накрыт. Агата в белом фартуке хлопотала на кухне, помешивая что-то деревянной ложкой в медной кастрюле. Он подошел к жене, положил руку ей на спину, поздоровался. Агата торопливо чмокнула его влажными губами и попросила позвать Лоренцу к столу – суп был почти готов.
Антонио поднялся наверх и осторожно приоткрыл дверь в детскую. Дочка сидела за письменным столом и увлеченно рисовала в тетрадке остро заточенным карандашом.
– Ma petite, – окликнул он ее.
Лоренца хихикнула.
– Ты назвал меня как тетя…
Потом спрыгнула со стула, подбежала к отцу и крепко обняла его.
– Ты голодна? – спросил Антонио, поглаживая дочь по волосам.
Девочка подняла голову и утвердительно кивнула.
– Тогда идем. Ужин готов. Не будем заставлять маму ждать.
Они спустились как раз в тот момент, когда Агата выносила из кухни дымящуюся супницу. Все расселись за столом. Агата перекрестилась и, сложив руки, произнесла благодарственную молитву благочестиво, но несколько торопливо: дать остыть такому ароматному супу – вот это был бы настоящий грех.
Антонио перевел взгляд с жены на дочь: обе в этот вечер прямо излучали радость. Агата поднялась, чтобы налить Лоренце полную тарелку, и на ее губах играла улыбка. Она совсем другая, когда улыбается, подумал Антонио. И, глядя на жену, он с предельной ясностью осознал, что Агата – часть его самого, его жизни. Он, несомненно, был к ней очень привязан: как-никак, это мать его дочери. И все же между ними всегда стояло одно но. Оно существовало с самого начала. Огромное, тягостное но, которое они оба с какого-то момента предпочли не замечать. Агата первой призналась ему в любви, это она настойчиво добивалась его, пока не получила желаемое. Антонио же просто позволил ей выбрать себя: брат незадолго до того уехал, и он чувствовал себя невыносимо одиноким. Агата показалась ему приемлемой альтернативой одиночеству. «Можно научиться любить, – сказала она тогда. – И ты научишься. А до тех пор моей любви хватит на двоих». Но ее не хватило, и Антонио так и не сумел полюбить жену. Между ними существовал негласный уговор, который нельзя было нарушать, иначе их жизнь превратилась бы в руины, погребя под собой и то хорошее, чего им все же удалось достичь вместе.
Антонио понимал, что слова, которые он собирался произнести, разобьют хрупкую гармонию сегодняшнего вечера. Такую же, как на пасторальных картинах его матери, украшавших стены дома. Еще несколько секунд – и улыбки жены и дочери погаснут, их черты исказятся, лица застынут. И все же Антонио не чувствовал себя по-настоящему виноватым. По крайней мере, не настолько, как должен бы.
Поэтому он выложил все как на духу.
Агата замерла, отложила ложку на салфетку и спрятала руки под стол.
– И сколько тебя не будет? – дрогнувшим голосом спросила она после долгого молчания.
– Сколько потребуется…
– Но папа, Африка ведь далеко-предалеко!
– Это совсем другой мир, – прошептала Агата.
– А разве ты не можешь взять с собой меня и маму?
Антонио взял дочь за руку и, повторяя слова Карло, попытался ее успокоить: в конце концов, это всего лишь деловая поездка, он ведь не навсегда уезжает.
– Но у тебя уже есть здесь работа, – упрямствовала Лоренца. – Зачем тебе другая?
– И как же мы тут без тебя? Что я буду делать, если с девочкой что-то случится? – запричитала Агата.
– Почему с ней вдруг что-то должно случиться…
– И потом, все так внезапно… Ты уезжаешь через десять дней, а я ни сном ни духом… – Агата помолчала и спросила: – Карло и Анна знают?
– Я сказал Карло. Полагаю, теперь и Анна в курсе, – ответил Антонио.
– Папа, не уезжай! – Лоренца беспокойно заерзала на стуле.
– Слышишь, о чем просит тебя дочь? – буркнула Агата. – Хоть ее ты послушаешь?
– Я скоро вернусь! – воскликнул Антонио, пытаясь всех успокоить. Потом погладил Лоренцу по голове. – И обещаю писать каждую неделю.
– Честное слово? – спросила девочка, с тоской глядя на отца.
– Честное слово, – кивнул Антонио.
– Не надо клясться, – ледяным тоном произнесла Агата.
Она поднялась из-за стола и унесла на кухню свою нетронутую, еще исходящую паром тарелку.
Утром 22 июня Антонио взял коричневый кожаный чемодан и поставил его у входной двери. Заглянул на кухню: Агата, с опухшими от слез глазами, процеживала золу из большого котла, в котором кипятила белье. Она собирала золу в плошку, чтобы потом вымыть ею волосы – себе и Лоренце[19]. Антонио вдруг почувствовал щемящую нежность с примесью тоски, но так и не придумал, что сказать. Он вернулся в гостиную, подхватил чемодан и тихо прикрыл за собой дверь.
До дома Карло было рукой подать: брат обещал отвезти его в порт Бриндизи на своем «Фиате-508».
Дверь Антонио открыла Анна. Она окинула взглядом сначала его самого, потом чемодан.
– Карло почти готов, – сказала она.
– Спешить некуда, это я пришел пораньше, – ответил Антонио.
Анна скрестила руки на груди и тяжело вздохнула.
– Когда увидимся? – спросила она, помолчав.
Антонио поднял глаза и молча уставился на нее. Анна смутилась и отвела взгляд.
В этот момент к ним присоединился запыхавшийся Карло. Как всегда, от него пахло ментоловым лосьоном после бритья.
– А вот и я, братишка! – воскликнул он с улыбкой.
Карло сел в машину, Антонио уложил чемодан в багажник. Анна наблюдала за ними от дверей с непроницаемым выражением лица. Напоследок она сказала лишь одно:
– Счастливого пути.
И ушла в дом, не дав Антонио возможности ответить.
9
Июль–октябрь 1936 года
Свадьбу Томмазо сыграли в одно из июльских воскресений в церкви Сан-Лоренцо. Церемония была простой и скромной – так пожелал сам жених. Следовало соблюдать осторожность: у его милой Джулии и без того слабое сердце. Но общее любопытство – всем хотелось взглянуть на платье невесты – было непреодолимым, поэтому у выхода из церкви в ожидании молодоженов толпились кумушки, жаждущие зрелищ. Анна заметила среди них Джузеппину, которая, увидев ее, приветливо помахала рукой и одарила широкой улыбкой. «Она всегда так рада меня видеть», – с теплотой подумала Анна. В следующее мгновение ее взгляд выхватил из толпы двух сквадристов[20], поздравлявших родителей Томмазо, с которыми они, судя по всему, были довольно близки. Анна нахмурилась и с недовольством уставилась на них: даже на свадьбу они приперлись в своих проклятых черных рубашках!
Платье Джулии, сшитое Кармелой, было романтичным и струящимся, с длинными рукавами и драпированным декольте, отделанным жемчугом – таким же, как и на свадебном чепце, украшавшем ее светлые волосы. В руках невеста держала букет калл. По площади тут же пополз шепот: «Какая элегантность, прямо настоящая принцесса!», «Она всегда была такой изящной…», «Эх, жаль, что здоровьем слаба, бедняжка…»
Глаза Томмазо сияли ясно и чисто, словно морская вода у берега погожим летним утром, а щедро набриолиненные иссиня-черные кудри напоминали корону. Никому даже в голову не пришло усомниться, что молодые искренне счастливы и влюблены, – хотя глазевшие на торжество уже спорили, сколько продлится это счастье.
На следующий день Томмазо и Джулия отправились в свадебное путешествие на Амальфитанское побережье. Медовый месяц, впрочем, должен был продлиться всего неделю. Замещать директора на время его отсутствия поручили Кармине – не только в силу его солидного стажа, но и потому, что он оказался единственным мужчиной в конторе.
С наступлением летней жары Анна сменила зимнюю форму на легкую, из синего хлопка, с короткими рукавами. А еще, к величайшему своему облегчению, перестала носить плотные черные чулки, на что Кармине тут же ей указал.
– Ты представляешь Королевскую почту, нельзя разгуливать в чем мать родила, с голыми ногами! – отчитал он Анну.
– Давай договоримся, – парировала она, набивая сумку корреспонденцией. – Обещаю снова их надеть, если с завтрашнего дня ты тоже будешь носить чулки.
Кьяра прыснула со смеху и прикрыла рот ладонью. Элена, напротив, уперла руки в бока и грозно насупила брови, наивно полагая, что эта поза послужит для Анны предостережением. Но та даже не удостоила ее взглядом.
Тем утром она узнала, что вскоре предстоит еще одна свадьба – Анджелы и ее верного плотника. Когда Анна постучалась к невесте, чтобы вручить не привычную посылку, а белый конверт без обратного адреса, она не могла не заметить у той на пальце золотое колечко с маленьким бриллиантом.
– Знаете, вы тоже часть истории нашей любви, – неожиданно проговорила Анджела, и глаза ее заблестели от слез. – Когда я буду рассказывать о ней детям, непременно упомяну прекрасную почтальоншу, которая каждый вторник приносила мне подарки от их отца.
Анджела добавила, что сразу после свадьбы переедет в Лечче, в дом, который будущий муж купил специально для их семьи, в двух шагах от своей мастерской.
– Мне будет так горько сознавать, что я больше вас не увижу, – призналась девушка.
Анна смущенно улыбнулась в ответ. Потом достала из кармана жакета свои визитки и протянула одну из них Анджеле.