– Ты когда-нибудь перестанешь чавкать? Ешь как воспитанный человек, а не как животное! – раздраженно повторяла Агата.
И Лоренца, с колотящимся сердцем, старалась жевать как можно тише, почти не раскрывая рта.
Много хлопот доставляла и учеба – гимназические задания оказались на редкость сложными. Агата не могла помочь дочери, но беда была в том, что у нее и желания такого не возникало.
– Я бы вообще отправила тебя работать, – фыркала она. – Идея с гимназией – отцовская блажь. А теперь твоего отца нет, и еще неизвестно, когда он вернется. Так что выкручивайся сама!
Естественно, помогать девочке пришлось Анне. К счастью, у нее почти все дни после обеда были свободны: Джованна наконец начала сносно читать самостоятельно. До чего же она растрогалась, когда Элизабет приняла предложение руки и сердца от мистера Дарси!
Дни, проведенные вместе с тетей, были для Лоренцы настоящим праздником. Анна помогала ей с уроками и проверяла домашние задания, готовила полдник – хлеб, джем, свежевыжатый гранатовый сок. А по вечерам мыла девочку марсельским мылом и подолгу расчесывала ей волосы.
Одно лишь неизменно портило Анне настроение и приводило ее в ярость – восхваление фашизма, которое то и дело проскальзывало в школьных сочинениях, особенно по итальянскому языку.
– Это возмутительно! – не сдержалась Анна, просматривая темы, на одну из которых Лоренце предстояло написать сочинение. Потом она зачитала вслух нараспев: – «Почему я горжусь тем, что я Маленькая итальянка[22]», «Какие свершения фашизма вызывают у меня наибольшее восхищение», «От Витторио-Венето[23] до "Похода на Рим"[24]», «Мученик и герой недавней итало-эфиопской войны»… – Она умолкла и спросила племянницу: – Ты ведь понимаешь, что фашизм – это плохо, правда?
Лоренца потупилась.
– М-м-м, – промычала она неуверенно.
– Твой папа, будь он здесь, сказал бы тебе то же самое.
– Но моей учительнице нравится дуче… – попыталась возразить Лоренца.
– Значит, твоя учительница – круглая дура, – отрезала Анна.
Девочка растерянно посмотрела на нее.
– Но в школе дуче нравится всем…
– Если что-то нравится всем, это еще не значит, что это правильно. – Вздохнув, Анна попыталась говорить сдержанно: – Разумеется, тебе не стоит рассказывать об этом учительнице. Да и вообще никому, ясно?
– Слушай, тетя… – вдруг замялась девочка. – А папа не возвращается, потому что больше не хочет жить с мамой?
Анна сглотнула. Она долго не решалась ответить, но наконец произнесла, поглаживая племянницу по щеке:
– Да что ты такое говоришь! Твой папа уехал работать, ты же знаешь. И делает это ради тебя. Вернее, в первую очередь ради тебя.
– Но я его об этом не просила…
– Он скоро вернется, не волнуйся, ma petite.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю твоего отца.
Но, говоря это, Анна невольно спрашивала себя: а так ли хорошо она его знает?
В один из дней в конце октября Джованна вышла из дверей городской библиотеки, прижимая к себе томик «Воспитания чувств» Флобера. Подумать только, сколько всего она упустила за эти годы, будучи уверенной, что не способна читать! Но стоило Анне немного понастойчивее с ней позаниматься – и Джованна поняла, как сильно ошибалась. Теперь ей хотелось наверстать упущенное и глотать книги одну за другой, пока не начнет мутить. Конечно, она по-прежнему делала много ошибок на письме, но картонное окошко, придуманное для нее Анной, уже осталось в прошлом.
Джованна прошла мимо мальчишки-газетчика, и ее взгляд выхватил заголовок на первой полосе La Gazzetta del Mezzogiorno: «Чиано и фон Риббентроп вчера подписали договор о союзе между Италией и Германией».
Она мало что смыслила в политике и всегда находила ее невыносимо скучной. И все же интуитивно почувствовала, что эта новость не сулит ничего хорошего.
– Привет, подруга!
Анна выросла у Джованны за спиной, безупречная в своей синей зимней форме.
– Что там у тебя? Дай-ка взглянуть!
Джованна прикусила губу и протянула ей книгу. Анна пришла в восторг:
– О, ты послушалась моего совета! Вот увидишь, это шедевр! Никто не сумел лучше рассказать о несбывшихся надеждах на любовь.
Взгляд, брошенный на подругу, был полон затаенной грусти.
Джованна потупилась и забрала книгу.
– Этим летом он приедет, я чувствую, – пробормотала она. – Знаю, ты больше в это не веришь, но вот увидишь – приедет.
Анна кивнула с некоторой неловкостью.
– Ладно, мне пора. Жду тебя вечером. Принесешь гранаты?
– Конечно, – кивнула Анна.
Подруга удалилась, а Анна невольно прислушалась к голосам двух женщин, шушукавшихся на лавочке у нее за спиной.
– Разве она не была слабоумной? С чего это она читать начала?
– Да прекрати! Притворяется небось. Дуру не исправишь.
Анна глубоко вздохнула, повернулась и решительно направилась к сплетницам.
– А, здрасьте, синьора почтальонша, – кивнула одна из них.
– Кроме вас я здесь дур не вижу, – процедила Анна.
И, не обращая внимания на их вытянувшиеся физиономии, резко развернулась и пошла прочь.
– Вот ведь стерва какая, эта чужачка, – пробормотала вторая кумушка, неодобрительно качая головой.
Время шло своим чередом, месяц за месяцем, и, вероятно, ничего бы не менялось еще очень долго, если бы в последний день октября Агата не отправила мужу телеграмму.
ЛОРЕНЦА БОЛЬНА ТЧК НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ ТЧКОн тут же собрал чемодан, отбил в ответ телеграмму, извещая о скором приезде, и в тот же день отбыл в Италию. Когда пароход отчалил из асмарского порта, Антонио стоял на палубе, провожая взглядом постепенно уменьшающийся город. Все, что произошло с ним за эти месяцы, вдруг показалось частью чьей-то чужой жизни. Будто здесь жил и лгал вовсе не он, а какой-то другой человек. Позже, когда судно шло через воды Красного моря, Антонио вдруг с пронзительной ясностью осознал, что в Африку он больше не вернется. И что чувство вины, терзавшее его, никуда не делось. Оно поджидало его дома – неумолимое, неизбывное, как и прежде.
У Лоренцы была пустяковая простуда. Девочка пошла на поправку задолго до того, как Антонио ступил на родную землю.
– Ну и что с того, что я соврала? – говорила Агата. – Во благо же! По крайней мере, хоть какой-то прок – вернула его домой.
10
Лето 1937 года
В тот год казалось, будто все незамужние девицы города сговорились пойти под венец одновременно. С ранней весны и до конца лета паперть церкви Сан-Лоренцо была усыпана рисом – никто даже не пытался подмести его между венчаниями.
Работы у Кармелы стало втрое больше. Свадебное платье, сшитое ею для Джулии в прошлом году, имело такой успех, что новые заказы посыпались как из рога изобилия. В ателье зачастили будущие невесты, грезящие о платье своей мечты – «чтобы точь-в-точь как у дочки патруну». Начались жаркие деньки: Кармела вставала в четыре утра, заваривала кофе в большой кофеварке на шесть чашек и потихоньку потягивала его, чтобы хватило до самого обеда. А пока за дверью, отделявшей жилую часть дома от ателье, беспробудным сном спали Никола и Даниэле, она, закутавшись в ночную рубашку, часами просиживала над эскизами. На столе перед ней неизменно лежал раскрытый номер La Moda Illustrata – журнала, из которого Кармела черпала вдохновение для своих моделей.
Иногда совсем рано, когда только-только начинало светать, она слышала шаги сына. Он спускался по лестнице, пересекал кухню и останавливался у двери в ателье. Даниэле просовывал голову в щель – взлохмаченный со сна, в одних трусах и майке. Тихонько садился рядом с матерью, подперев руками подбородок, и подолгу смотрел, как карандаш Кармелы порхает по бумаге, создавая узоры вышивки на лифах, воздушные шлейфы и прозрачные рукава.
– Мама, я больше не хочу ходить в школу, – ни с того ни с сего заявил однажды утром Даниэле. – Хочу делать то же, что и ты.
Кармела застыла с занесенным над бумагой карандашом, потом медленно положила его на стол.
– Это еще что значит – не хочешь ходить в школу?
Даниэле потупился.
– Лучше буду работать с тобой, – тихо ответил он.
– Нет, так не пойдет.
Сын на миг заколебался.
– Почему?
– И ты еще спрашиваешь? Ты же мужчина. Хочешь бросить школу и начать работать – пожалуйста. Но найди себе подходящее мужское занятие.
Даниэле посмотрел на мать с разочарованием.
– Дай хоть попробовать. Я ведь тоже рисую платья, в своем альбоме. Хочешь взглянуть?
– Нет, – отрезала Кармела. – И видеть ничего не желаю. Ателье – не место для мужчин. Я сама подыщу тебе работу. И чтобы я больше не слышала об этой ерунде! А теперь иди, у меня дела.
Неожиданная просьба сына не на шутку встревожила Кармелу и не выходила у нее из головы весь день. Господи, что за блажь? Мужчина за швейной машинкой? Да еще и платья рисовать удумал! Вырос таким неженкой… И ведь даже не родной сын Николы – а смотри ты, весь в своего папашу-тюфяка. Надо принимать срочные меры, а не то и сам юбку напялит.
Кармела пошла к отцу и потребовала, чтобы тот как можно скорее подыскал внуку работу.
– Ему необходим тяжелый физический труд! – с надрывом заявила она. – Иначе так и будет бабьими делами заниматься.
– Вот и попроси его отца, пусть заставит парня работать, – невозмутимо предложил дон Чиччо.
Кармела ядовито хмыкнула:
– Никола со своими-то делами едва управляется.
– Я не о нем. Я про настоящего отца.
Кармела уставилась на дона Чиччо в полнейшем недоумении.
– При всем уважении, папа, ты тоже, что ли, умом тронулся?
Дон Чиччо передернул плечами.
– А что такого? Знаешь, сколько людей мечтает работать на «Винодельне Греко»?