Когда гробы с телами Джакомо и Микеле вынесли из церкви и процессия тронулась на кладбище, Лоренца вырвала свою руку из руки матери, подошла к Даниэле и вдруг повисла у него на шее. Кармела растерялась, не зная, как истолковать этот жест. А Даниэле, положив руку Лоренце на спину, вдыхал легкий запах свежести, исходящий от ее волос.
Не размыкая объятий, Лоренца начала всхлипывать, а потом вдруг издала такой душераздирающий вопль, что Даниэле почудилось, будто он видит, как этот крик растет и ширится, накрывая собой улицы и площади городка.
В вечер после похорон Даниэле вернулся в свой домик, куда перебрался некоторое время назад. Раньше здесь жила его бабушка по отцу, кроткая добрая женщина, которая ушла в начале лета 1940 года. Даниэле не сомневался: она поспешила на тот свет, лишь бы не видеть новой войны. Домик был крохотным – всего две комнатушки, стены в нем постоянно покрывались плесенью, а зимой его было невозможно обогреть. Но Даниэле не променял бы его ни на что другое. Это был его первый настоящий дом, его крепость, где после трудов на винодельне он мог спокойно, вдали от материнских глаз, рисовать и шить наряды. Скопленных денег хватило на покупку «Зингера», с гордостью водруженного посреди комнаты, служившей одновременно кухней и столовой. В углу были сложены рулоны тканей разных цветов и узоров. Когда Даниэле в третий раз застыл у прилавка, благоговейно перебирая материю, но так ничего и не купил, торговка с пучком на затылке понимающе подмигнула: «Заходи-ка лучше ко мне, парень. Выберешь на досуге что приглянется».
В шкафу, расположенном в спальне, висели три элегантных платья – их пока не примеряла ни одна женщина.
Даниэле сел за стол, раскрыл альбом с выкройками на чистом листе. Из головы не шли похороны – и то, как Лоренца судорожно прильнула к нему в порыве горя и отчаяния. Он взял карандаш и начал набрасывать контуры платья. Для нее.
13
Июнь 1946 года
Накануне 2 июня 1946 года Анна решилась остричь волосы. Стараясь не разбудить Карло, она села перед трюмо. В неярком свете лампы Анна вгляделась в свое отражение.
Пропустив сквозь пальцы длинные черные пряди, тронутые кое-где серебром, она разделила волосы на две равные части и перекинула их вперед, на грудь. Взяв с мраморной столешницы ножницы, Анна, не сводя глаз со своего отражения, решительно срезала пряди прямо на уровне шеи – сначала слева, затем справа. Смочив ладони в миске с водой, она провела ими по волосам, выдвинула ящик, достала бигуди и принялась старательно накручивать локоны. Покончив с этим, Анна отправилась спать.
На плечиках, ожидая своего часа, висел приготовленный с вечера наряд. На первые в жизни выборы она собралась идти в костюме базиликового цвета: приталенный жакет и расклешенная юбка до колен. Завершала ансамбль воздушная розовая блузка из искусственного шелка.
Анна и сама приложила руку к тому, чтобы этот знаменательный день наконец настал. В октябре 1944-го она наткнулась в газете на воззвание Союза итальянских женщин, учредившего в Риме комитет по борьбе за избирательные права на грядущих выборах 1946 года. Анну охватило воодушевление, и она решила действовать. Взяв стопку чистой бумаги, на одном из листов она своим изящным округлым почерком переписала текст петиции, которую Союз призывал подписать всех женщин в каждой коммуне Италии:
Мы, женщины Лиццанелло, взываем к Правительству национального освобождения: дайте нам право голосовать и право быть избранными на грядущих муниципальных выборах. Отказ в этих правах низведет нас до положения постыдной неполноценности, в котором силился удерживать нас фашизм, – не только внутри страны, но и в сравнении с женщинами всего цивилизованного мира. Безумная милитаристская политика фашизма разрушила наши семейные очаги, разметала семьи, взвалила на наши плечи небывалое бремя – мы вынуждены и работать, и растить детей, и ежедневно бороться за выживание. Мы плечом к плечу с нашими мужчинами с несгибаемым мужеством противостояли фашизму и германским угнетателям все тяжкие месяцы оккупации. Мы считаем, что наши жертвы дают нам право в полной мере участвовать в возрождении родины.
А потому мы просим: пусть наши законные чаяния будут услышаны правительством, пусть женщинам Италии воздастся по справедливости, пусть им дадут равные права – краеугольный камень любого истинно демократического устройства.
Утром следующего дня, в воскресенье, пока Роберто и Карло еще досматривали сны, Анна спустилась в гостиную, подхватила столик и вышла на улицу.
– Вам помочь, синьора почтальонша? – вызвался тощий мальчишка, внук соседки, увидев, что Анна идет, придерживая листы бумаги подмышкой, а в другой руке тащит столик.
– Нет, спасибо, я сама, – улыбнулась она в ответ.
Дойдя до площади Кастелло, Анна водрузила столик рядом со скамейкой и разложила на нем бумаги: с одной стороны – текст петиции, с другой – чистые листы для сбора подписей.
Хоть было еще рано, Анна, конечно же, привлекла любопытные взгляды зевак у бара, прихожан, спешащих в церковь, да и вообще всех прохожих.
«Что же задумала чужачка?» – вопрос переходил из уст в уста.
Первым, опираясь на трость, приковылял старик в белой рубахе и белых штанах. От него попахивало отсыревшей шерстью.
– Чего тут? – надтреснутым голосом осведомился он, тыча в сторону столика клюкой.
– Сбор подписей, – приветливо улыбнулась Анна. – Будем просить правительство дать женщинам право голоса. Общенациональная инициатива, понимаете?
Старик нахмурился.
– Позвольте, я вам зачитаю? – Анна взяла листок. – Присядьте сюда. – Она указала на скамейку.
Старик, поколебавшись, уселся, сомкнув ладони на набалдашнике клюки.
Тут подтянулся Нандо, а следом и несколько завсегдатаев бара. Затем подошли две женщины в черных платках, державшиеся под руку по пути в церковь Сан-Лоренцо.
– Тьфу, да вы никак решили мир вверх тормашками перевернуть! – возмутился старик, едва Анна закончила читать. Он оперся о клюку и кряхтя поднялся.
– А что, по-вашему, до сих пор все шло как надо? – раздосадованно парировала Анна.
Но старик, не удостоив ее ответом, отвернулся и поковылял в сторону бара. За ним последовало еще несколько мужчин, неодобрительно качая головами.
– Не обращай внимания, – поморщился Нандо. – Он и жене шагу ступить со двора не дает без своего дозволения.
– Я бы подписала, – несмело вызвалась одна из женщин.
Анна, сияя, протянула ей ручку:
– Вот здесь, пожалуйста, – и указала на чистый лист.
Несколько недель подряд Анна каждый вечер после работы водружала свой столик на площади. Она останавливала женщин или дожидалась, пока те, заинтригованные, подойдут сами, зачитывала им петицию, нередко растолковывая ее смысл простыми словами. А потом улыбаясь протягивала ручку для подписи.
Ей задавали самые нелепые вопросы: «А это законно? А за такое полиция не нагрянет ко мне домой?», «А мой голос будет весить столько же, сколько мужской?», «Не верю я в это, ну да ладно уж…» Или: «Я-то подпишу, но мужу говорить не стану. И вы уж тоже помалкивайте, хорошо, синьора почтальонша?»
Карло с первых же дней заверил жену в своей «безоговорочной» поддержке, хотя сам держался в стороне от ее столика. «Разливаем вино, никак не вырваться с винодельни…» – говорил он. А вот Антонио через несколько дней присоединился к Анне на площади, притащив картонный плакат с размашистой надписью печатными буквами: «ПОДПИШИСЬ ЗА ПРАВО ГОЛОСА ДЛЯ ЖЕНЩИН».
– Вот, подумал, что это тебе пригодится. Кривовато, конечно, понимаю… – добавил Антонио, опустив взгляд на картонку.
– Просто идеально! – просияв, перебила его Анна. – Давай его сюда, перед столом поставим.
Антонио поставил плакат, прислонив его к ножке стола.
– Может, останешься и поможешь?
– С радостью, если ты не против, – отозвался он.
И с того дня Антонио, едва выдавалась свободная минутка, помогал Анне за столиком, стараясь во всем ей подражать. Время от времени она замирала и пристально смотрела на него.
– Что такое? – спрашивал он, чувствуя на себе ее взгляд.
– Ничего, – отвечала она, краснея.
За несколько недель они собрали несколько сотен подписей. Среди подписавших были все знакомые Анне женщины: Джованна, Агата и ее подруги, с которыми она ходила в церковь, Лоренца, Элена, Кьяра, соседки, секретарша Антонио. Даже Кармела, в облегающем платье, с губной помадой в тон маникюру, подошла к столику и осведомилась:
– Где тут подписывать?
В начале января 1945 года Анна сложила подписные листы в желтый конверт и, сияя от гордости, надписала: «Инициативному комитету Союза итальянских женщин, улица 4 Ноября, дом 144, Рим».
2 июня Анна поднялась ни свет ни заря, снова уселась у трюмо и принялась по очереди снимать бигуди. Мягкими волнами волосы легли по обе стороны лица. Анна укладывала их с помощью щетки, когда проснулся Карло.
В тусклом свете, сочившемся сквозь шторы, он оглядел жену, протер глаза и, опираясь на локоть, приподнялся.
– Анна! – вдруг завопил он в сторону двери. – У нас в спальне какая-то незнакомка и, кажется, с дурными намерениями!
Анна со смехом обернулась:
– Ах ты дурачок.
– Слушай, тебе очень идет, правда. – Карло не сводил с нее глаз.
– Merci, – кивнула она, продолжая причесываться.
– А ну-ка иди сюда. – Он похлопал по кровати. – Избирательные участки подождут. А я нет.
Голосовать решили идти все вместе. Анна отправилась за Агатой – дошла до ее дома и постучалась.
Агата, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, открыла дверь.
– Ты как, в порядке? – поинтересовалась Анна, входя.
Агата затворила дверь.
– Какое там. Вся горю.
Она обмахивалась ладонью.
– Ох, как же права была моя мамаша! – добавила она, шагая на кухню. Анна двинулась следом.