[37].
Роберто, стоя на верхней ступеньке деревянной стремянки, повторял свои реплики, а Карло, укутавшись клетчатым пледом, сидел в кресле и старательно следил за текстом пьесы. После курса радиотерапии он полностью облысел.
– Все верно, да? – спросил Роберто.
– Да, да, – слабым голосом подтвердил Карло. – Если ошибешься, я тебя поправлю. – Его слова прервал приступ кашля.
– Ты устал. Давай передохнем, – предложил Роберто, спрыгивая со стремянки.
– Да, буквально минутку, – согласился Карло, откладывая книгу на столик.
Роберто подошел и сел на ковер у ног отца, положив голову ему на колени.
– Пап, можно тебя кое о чем спросить?
– Спрашивай.
– О чем ты подумал, когда впервые встретил маму? Как ты понял, что влюбился?
Карло ненадолго задумался.
– Наверное, я почувствовал… что я дома. И могу открыться, зная, что другой человек поймет меня, примет и никогда не обернет против меня то, что узнал. Улавливаешь, о чем я?
Роберто кивнул.
– Кажется, да…
– А почему ты спрашиваешь? Тебе кто-то нравится?
– Безумно нравится, пап, – вздохнул он. – Только не знаю, нравлюсь ли ей я.
Карло улыбнулся.
– И как ее зовут?
– Мария. Ее зовут Мария. Она играет Джульетту.
Карло рассмеялся и закашлялся одновременно.
– Что ж, тогда это судьба. Но обещаю, мы с мамой мешать не будем, – пошутил он.
– Пап… – повторил Роберто после нескольких секунд молчания.
– Что?
– Кажется, я влюбился. Рядом с ней я тоже чувствую себя как дома.
Карло больше не выходил из дома. Доктор Кало сказал четко и ясно: абсолютный покой, никаких нагрузок, нужно беречь и без того истощенный организм. Он говорил с беспощадной честностью: опухоль распространилась непредсказуемым образом.
– Сколько мне осталось? – спросил Карло после очередного осмотра.
Лицо врача помрачнело, он сцепил руки на столе.
– Не могу сказать. Продолжайте лечение, – только и ответил он.
Все эти недели Анна не отходила от мужа ни на минуту. Впервые за четырнадцать лет она взяла отпуск на работе, чтобы побыть с ним.
– Врачи тоже ошибаются. Они же люди, черт возьми, – твердила она. – Ты поправишься, я знаю.
Анна отказывалась даже допускать мысль, что Карло может не справиться. Она верила: его жажда жизни победит болезнь. Сколько раз ему хотелось сказать, что это не та поддержка, которая ему нужна! Он не хотел тешить себя напрасными надеждами, закрывать глаза на реальность, гоняясь за миражом. Было бы в тысячу раз хуже уверовать, будто он сможет прожить дольше отпущенного… Тогда прощание стало бы и вовсе невыносимым, душераздирающим.
Ему хотелось сказать: «Тише, хватит, перестань говорить обо всем, что мы еще должны успеть вместе, перестань говорить о будущем. Мне же больно, неужели ты не понимаешь, как мне больно?»
И все же Карло не находил в себе сил оборвать ее, признаться, что творится у него на душе. Сердце сжималось при мысли, что Анна тоже по-своему пытается уберечь себя от горя, отложить его на потом. А он продолжал кашлять кровью, задыхался, чувствовал непомерную тяжесть в груди. Карло сам видел – болезнь не отступает. И Анна это видела…
Однажды он попросил ее пригласить нотариуса.
Анна помрачнела и скрестила руки на груди.
– Ты ведешь себя так, будто и правда умираешь. Прекрати! – бросила она.
Карло попытался сесть на кровати, но безуспешно.
– Прошу тебя, Анна, сделай как я прошу, – взмолился он. В груди у него клокотало.
В итоге Антонио пришлось самому идти за нотариусом – подтянутым коротышкой с черным кожаным портфелем в руке и свежевыбритым лицом – судя по небольшому порезу на левой щеке.
Анна едва поздоровалась, впуская их. Потом ушла на кухню и хлопнула дверью.
– Прошу прощения, – смущенно произнес Антонио и проводил нотариуса вверх по лестнице в спальню.
Карло сообщил нотариусу, что брат будет присутствовать при составлении завещания. Антонио запер дверь на ключ, сел на стул, закинул ногу на ногу и сцепил руки на колене. Пожалуй, это был самый тяжелый момент в его жизни, но он обещал себе держаться стойко, быть скалой, за которую Карло мог бы ухватиться, и ничем не выдавал терзавшую его тревогу. «Я должен прежде всего позаботиться о нем», – повторял он про себя, чтобы приободриться. Он знал брата, прекрасно понимал, чего тот хотел; притворяться, будто ничего не происходит, было бесполезно. Напротив, это только усилило бы страх и одиночество, которые и так чувствовал Карло.
Антонио молча слушал, как нотариус записывал слова Карло на листе бумаги, вложенном в папку.
Он оставлял Анне дом на улице Паладини и все сбережения. Роберто должен был унаследовать семьдесят процентов виноградника и «Винодельни Греко». Остальные тридцать процентов отходили Даниэле Карла «за непоколебимую преданность, значительные доходы, принесенные винодельне, и бесценный накопленный опыт, какого нет ни у кого другого в компании. Он заслужил мое полное и безоговорочное доверие». Я абсолютно уверен, продолжал Карло, что «он продолжит способствовать процветанию винодельни». А затем добавил пожелание, чтобы Роберто и Даниэле управляли ею вместе в «мирном и плодотворном сотрудничестве, достойном двух самых толковых парней на свете».
Антонио распахнул глаза и заерзал на стуле, собираясь что-то сказать, но Карло жестом дал понять, что возражения бесполезны: он так решил, и точка.
Однако, когда нотариус ушел, Антонио, закрыв за ним дверь, не сдержался:
– Как ты объяснишь это Анне? – встревоженно спросил он. – Как, по-твоему, отреагирует Роберто? Нельзя вот так ошарашивать людей. А если они что-то заподозрят? Ты ведь не хочешь, чтобы они все узнали вот так, когда… – Он глубоко вздохнул. – …когда ты уже не сможешь ничего объяснить. Не делай этого, Карло. Ты должен сказать им сейчас, немедленно.
Карло отвернулся, уткнувшись в подушку.
– Или, пожалуйста, измени завещание, пока не поздно. Ради всего святого.
– Ты слишком волнуешься, – слабым голосом отозвался Карло. – Они решат, что я поступил так, думая о деле. О благе винодельни и об их будущем. Я знаю Анну, знаю сына, – заключил он задыхаясь.
– А если ты ошибаешься и…
Антонио попытался возразить, но Карло тут же оборвал его:
– Я больше не хочу об этом говорить.
Антонио положил руки на изножье кровати и обреченно вздохнул.
Навестить Карло приходили многие: рабочие с винодельни, сотрудники мэрии, товарищи по партии, члены городского совета… Каждый желал ему скорейшего выздоровления, призывал не сдаваться. «Тебя не хватает», «Не волнуйтесь, на винодельне все идет как обычно», «Мы ждем тебя, не вздумай нас покинуть», «Когда вернешься, надо будет взяться за тот проект», «Вот поправишься, и обсудим».
После этих визитов Карло чувствовал себя ужасно измотанным, подавленным бесконечным потоком пустых слов и нелепых обещаний. Поэтому в какой-то момент он попросил Анну больше никого не принимать. Пусть всех отсылает, говорит, что он отдыхает и не может общаться с посетителями. Пусть говорит, что он больше не хочет видеть никого, кроме семьи.
– Ах да, – добавил он, прежде чем она закрыла дверь спальни, – если придет Даниэле, впусти его. Ему можно, он меня не утомляет.
С тех пор как состояние Карло ухудшилось, Даниэле решил отложить открытие своего ателье и вернуться на винодельню.
– Я ему обязан, – объяснил он Лоренце.
Вскоре он уже выполнял все обязанности Карло: выдавал зарплату, обсуждал дела с рабочими, давал указания, контролировал поставки, вел учет, следил за соблюдением сроков. Раз в неделю, обычно по субботам, он приходил к Карло с подробным отчетом.
А Карло слушал и одобрительно кивал.
– Молодец. Ты отлично справляешься, – неизменно говорил он.
Как-то утром Карло решился рассказать ему о завещании и тридцати процентах, которые тому причитались.
– Чтобы ты был в курсе, – подытожил он.
Даниэле оторопел.
– Не знаю, что сказать… Я… я не ожидал… И зачем тебе завещание? – спросил он, пристально глядя на Карло. – Я хочу, чтобы ты выздоровел, и…
Его голос дрогнул.
– Подойди, мой мальчик, – сказал Карло, похлопав по кровати.
Даниэле подчинился.
– Не знаю, поправлюсь ли я, – начал Карло, но ему помешал приступ кашля. – Я хотел заранее все уладить. Ты ведь понимаешь? – продолжил он задыхаясь.
Даниэле шмыгнул носом и вытер влажные глаза.
– Не хочу об этом думать, – пробормотал он, качая головой.
Карло поджал губы и положил руку поверх его руки.
– Но почему именно я? – не унимался Даниэле. – Твой сын уже знает? А Анна?
Карло пристально, долго смотрел на него. Бог свидетель, как ему хотелось открыться, сказать правду, увидеть, чтобы Даниэле хоть раз – всего один раз, большего он не просил – взглянул на него глазами сына. И все же он не смог вымолвить ни слова – они застряли внутри, царапая горло.
– Потому что ты это заслужил, мой мальчик, – ответил он вместо этого. – Ты это заслужил. Это мое решение. Только мое. Не волнуйся об Анне и Роберто, – добавил он.
Затем, незадолго до ухода Даниэле, Карло попросил того дать ему одно обещание.
– Все что угодно, – отозвался тот.
– Лоренца, – вздохнул Карло. Даниэле тут же напрягся. – Я в курсе того, что происходит. И это нехорошо, мой мальчик. Она замужняя женщина, у нее есть дочь. Это принесет только беды. Всем. Мой брат будет страдать. Оставь ее, подумай о себе. Ты найдешь другую девушку, которую сможешь полюбить.
Даниэле отвел взгляд.
– Я лучше пойду, – медленно проговорил он, вставая. – А ты думай только об отдыхе, прошу тебя.
Глядя, как он уходит, Карло невольно вспомнил слова, произнесенные в тот день доном Чиччо в полумраке спальни: «Не тешь себя надеждой, что это поможет». Старик был прав.
Растерянный и ошарашенный, Даниэле вышел от Карло и, сам не зная почему, направился прямиком к матери, хотя так и не простил ее. Он открыл дверь ателье и застал ее сидящей за швейной машинкой «Зингер», в очках на золотой цепочке.