– Тебе нравится платье от бабушки? А, папина любимая малышка? – добавил Томмазо.
Джованна улыбнулась, отложила вязание и направилась к девочке.
– Как вкусно пахнет, – сказал Антонио и сунул палец в ступку.
– Эй! – возмутилась Анна. – Попробуешь еще раз, и я тебе его растолку, этот палец!
Хихикая, Антонио отправил палец в рот.
– Потрясающе… Впрочем, как всегда.
Потом он сложил руки на столе и уставился на Анну. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы заметить, что на ее запястье больше нет часов.
– Почему ты их сняла? – спросил он, нахмурившись и указывая на запястье.
Анна замерла.
– Они сломались. Этот шарлатан-часовщик не смог их починить. Надо бы решиться и купить новые, но я хочу… те, – ответила она.
– Тут девочка, которая хочет поздороваться с тетей Анной, – перебила их Джованна, появляясь на кухне с Джадой на руках.
– Кто это тут у нас? – улыбнулась Анна, продолжая работать.
Агата ворвалась на кухню.
– Вода уже кипит? – обеспокоенно спросила она.
– Я ее еще не ставила, – ответила Анна, не отрывая глаз от Джады.
– Ясно. Сама сделаю, – вздохнула Агата с видом человека, которому приходится думать обо всем. И привстала на цыпочки, чтобы снять с полки большую кастрюлю.
Сели за стол в восемь: Анна поставила в центр дымящуюся супницу с трофье аль песто, а Антонио разлил по бокалам «Дона Карло».
Роберто и Мария сидели рядом и время от времени украдкой целовались. Джаду усадили в высокий стульчик рядом с Агатой, которая кормила ее с ложечки. С другой стороны стульчика устроился Томмазо, не сводя с дочери восхищенного взгляда. Лоренца села напротив мужа, рядом с Антонио. Анна и Джованна заняли свои места последними. Как всегда, центром внимания была Джада, вызывавшая всеобщее веселье своими выдуманными словечками. «Режик!» – воскликнула она, указывая на нож, а когда Агата отправила в рот первую вилку трофье, выдала: «Зелёновый совус!»
Смеялись все, кроме Лоренцы, которая в тот вечер казалась еще более мрачной, чем обычно. Почти не притрагиваясь к еде, она оглядывалась вокруг, будто прислушиваясь к разговорам, но на самом деле до нее доносился лишь невнятный гомон. Она не могла выбросить из головы вчерашнюю ссору с Даниэле. Это была их первая настоящая размолвка. Как всегда по средам, она оставила Джаду у Анны и на трехчасовом автобусе поехала к Даниэле в Лечче. Тот сидел за швейной машинкой, но, как только Лоренца вошла, бросился ей навстречу, и они слились в поцелуе, вобравшем в себя силу всех поцелуев, копившихся с их последней встречи. Они неистово срывали друг с друга одежду, потом Даниэле приподнял ее, обхватил руками за бедра и прижал к стене. Она обвила его ногами и закрыла глаза.
В пять, за пятнадцать минут до отправления автобуса в Лиццанелло – Даниэле, как обычно, должен был сесть на следующий, – Лоренца взволнованно сказала:
– Слушай, я всю неделю об этом думаю… Давай уедем в Нью-Йорк. Ты и я.
Даниэле удивленно посмотрел на нее и начал одеваться.
– Почему ты так реагируешь? – воскликнула она, пораженная и раздосадованная.
Он надел рубашку, подошел к ней, взял ее лицо в ладони и тихо сказал:
– Как ты себе это представляешь? Я брошу винодельню? И ателье? А твоя дочь?
– Мне важно только одно – быть с тобой, – возразила она.
Даниэле опустил руки.
– Ты не можешь всерьез так думать. О том, чтобы оставить Джаду, я имею в виду.
– Это мой выбор, он тебя не касается.
– Как это – не касается?!
– Да ты просто меня не любишь! – закричала Лоренца. – Вот почему ты не хочешь ехать. Винодельня, ателье, моя дочь… все это отговорки. Если бы ты по-настоящему хотел быть со мной, то согласился бы. Сразу, не раздумывая.
Даниэле отступил на шаг, упер руки в бока и уставился на нее.
– Ты действительно думаешь, что я тебя не люблю? Серьезно?
– Ты это доказываешь прямо сейчас.
– Только потому, что прошу тебя мыслить здраво? Подумать о дочери?
– Да к черту! Знаешь что? Я тебе нужна, только когда надо залезть ко мне между ног.
– Это низко с твоей стороны…
– Я просто говорю правду.
Даниэле замолчал. Пауза, как показалось Лоренце, длилась вечность. Потом он пробормотал:
– Ты опоздаешь на автобус. Иди, пожалуйста.
Надо обязательно увидеться с ним до среды, подумала Лоренца. Интересно, как это устроить… Ничего страшного не случится, если завтра она зайдет на винодельню. Всегда можно сказать, что она пришла поговорить о чем-то с Роберто…
– Мама! – сказала Джада, протягивая к ней ручки. – Мама!
Томмазо поднял девочку со стульчика и поднес к Лоренце.
– А вот и мама, – сказал он, передавая ее.
Лоренца усадила дочь к себе на колени и откинулась на спинку стула.
– Мама, пить, – попросила Джада.
Лоренца не шелохнулась.
– Мама, пить, – повторила Джада.
– Дорогая, малышка просит у тебя воды, – вмешался Томмазо несколько громче, чем следовало бы.
– Да, прости, – пробормотала она. – Сейчас мама даст тебе попить, – сказала она дочери, хватаясь за кувшин.
– Эй, мы готовы, – объявил Роберто, взглянув на часы над камином. – Осталось три минуты.
Он пошел включать радио, и все постепенно расселись по диванам. Кресло у камина, в котором обычно устраивался Карло, осталось пустым. Анна никому не разрешала в нем сидеть. Никогда.
В этот момент голос ведущего, Марио Каротенуто, пожелал радиослушателям доброго вечера.
Анна четко дала понять: никаких сюрпризов, ужинов или празднований в честь ее дня рождения. Она бы предпочла провести этот день в одиночестве.
– Если можно, постарайтесь вообще о нем забыть, – предупредила она всех.
В день, когда ей исполнилось сорок четыре года – в этом году он пришелся на воскресенье, – она как следует выспалась и встала только ближе к полудню, разбуженная запахом томатного соуса и жареного лука, доносившимся с кухни. Джованна всегда клала много лука, когда готовила воскресное рагу.
Анна сняла шелковую маску для сна, надела тапочки и халат и, открыв дверь, едва не наступила на красную розу. Рядом лежал маленький белый конверт с надписью Maman. В открытке было написано:
С днем рождения самую вредную маму на свете.
Я тебя люблю.
Анна едва сдержала улыбку и прижала открытку к сердцу. Затем подняла с пола розу, спустилась на первый этаж и остановилась у столика, где стояла ваза с маргаритками, которые они с Джованной собрали несколько дней назад. Она поставила розу к ним.
Зайдя на кухню и поздоровавшись с Джованной, Анна достала с полки кастрюльку и свою чашку.
– Роберто ушел? – спросила она.
– Пару часов назад, – ответила Джованна. – Сказал, что должен заскочить на винодельню.
– В воскресенье? – удивилась Анна, наливая в кастрюльку молоко.
– У него какие-то дела с Даниэле, – пожала плечами Джованна.
Потом посмотрела на нее нерешительно и тихо сказала:
– Но поздравить-то тебя можно?
Анна повернулась и рассмеялась.
– Да, конечно.
Был ясный теплый день, без намека на облака. Потягивая молоко на скамейке, Анна блаженно подставляла лицо солнцу и подумала, что единственное, чего ей хочется сегодня, – это сесть на велосипед и бесцельно кататься в одиночестве и тишине.
Может, даже доехать до моря…
Вернувшись в дом, она сказала Джованне, что сегодня им с Роберто придется обедать без нее.
– Я хочу прогуляться, но не знаю, когда вернусь… Ты не против?
– Да лишь бы тебе было хорошо, – ответила Джованна. – Иди, конечно.
Анна чмокнула ее в лоб.
– Спасибо, – прошептала она.
Через полчаса Анна вышла, села на свой «Бьянки» и неспешно покатила по улице.
– Доброе утро, синьора почтальонша, – поприветствовал ее, помахав рукой, старичок, каждую неделю получавший письма от сына, уехавшего в Турин работать на заводе.
– Хорошего воскресенья, синьора Греко, – сказал другой мужчина, приподняв шляпу.
– Привет, Анна, – воскликнули две женщины, болтавшие на пороге.
– Эй, а что это сегодня без почты? – пошутила дородная женщина, которая, сидя на тротуаре, лущила горох.
Анна отвечала на каждое приветствие несколько натянутой улыбкой и, наконец свернув на дорогу к морю, с облегчением вздохнула. Сейчас, когда ей хотелось побыть одной, она скучала по тем первым месяцам, когда в городке ее еще никто не знал. Теперь же она не могла и шагу ступить, чтобы кто-нибудь с ней не поздоровался или даже не остановил ее, чтобы перекинуться парой слов. Иногда это так утомительно, подумала она.
Дорога шла среди оливковых рощ и вспаханных полей с длинными каменными оградами. Тишина, которую она так искала, наконец окутала ее, словно шелковый плащ. Километров через пятнадцать она свернула на проселочную дорогу.
Пейзаж изменился, и Анна сразу уловила один из своих самых любимых запахов – сосновый аромат. Он напоминал ей обожаемую сосновую рощицу в Бордигере с горами, нависающими над морем: в юности ей так нравилось подремать после обеда, растянувшись на подушке из сосновых иголок. Солнце палило нещадно, и единственным спасением была тень хвойных деревьев… Вскоре появились и сами сосны, и указатель с надписью «К МОРЮ». Анна слезла с велосипеда и, толкая его рядом, углубилась в лес, жадно вдыхая воздух.
Внезапно перед ней открылись белый песок и лазурная гладь моря. Улыбаясь, Анна прислонила велосипед к сосновому стволу и побежала к берегу. Быстро сняла туфли, льняные брюки и расстегнула белую блузку. В трусах и лифчике она нырнула в спокойную воду.
Перевернувшись на спину и раскинув руки, она закрыла глаза. Впервые в жизни она купалась совершенно одна. В детстве в Бордигере рядом всегда были кузины, следовавшие за ней повсюду; потом – Карло.
Как и всякий раз при мысли о муже, Анна почувствовала внезапную тяжесть в груди, словно на нее опустилась тень.
Прошло почти два года с его смерти, и она не знала, что было больнее: видеть, как мир движется дальше без него, или понимать, что день за днем она и сама привыкает к отсутствию Карло. Каждый раз, когда она ловила себя на том, что целый час не думала о нем, или когда что-то заставляло ее смеяться, она тут же испытывала жгучее чувство вины, сжимавшее сердце. «Через сколько времени после потери любимого человека можно снова начать смеяться?» – спросила она себя.