— Зачем ты привёл вегана в зоопарк?
Лев фыркнул:
— Я же не есть тебя их заставляю.
— Зоопарк — это не этично.
— Да ладно тебе, они бы умерли в дикой природе.
— Лучше умереть в дикой природе, чем жить в неволе.
Лев искоса глянул на Мики: «Весь в отца», — подумал он.
Ваня, на фоне старшего брата, вызывал только тёплую благодарность: он перемещался исключительно вприпрыжку, ел мороженое, любил зоопарки и приходил в искренний восторг от животных (мысленно Лев подсчитывал свои баллы: Ваня счастлив — значит, он не такой уж плохой отец). Но потом и младший его подвёл: ни с того ни с сего принялся краснеть, кашлять и задыхаться. Лев не дурак: понял, что это аллергическая реакция, вывел Ваню за территорию, снял приступ баллончиком, который обычно носил для Мики (у того первый и последний приступ случился ещё несколько лет назад, но баллончик у них был всегда — на всякий случай). Когда Ваня пришёл в себя, Лев строго спросил: — У тебя что, аллергия на что-то?
— На кошек, — как ни в чём ни бывало ответил Ваня.
— А почему ты не сказал перед тем, как мы зашли?
— Там же не было кошек, — пожал плечами Ваня.
Лев вздохнул. Мики вздохнул. Ваня улыбнулся.
По дороге домой младший спросил, можно ли ему съесть Микино мороженое, и Лев разрешил, надеясь, что этот добрый жест сгладит негативные воспоминания о приступе удушья в зоопарке. Ваня, разместившись на заднем сидении, пил растаявшее эскимо прямо из упаковки, пачкая своё лицо, одежду и салон автомобиля. Лев наблюдал за этим через зеркало заднего вида и мысленно занимался медитацией: «Это всего лишь мороженое, это всего лишь мороженое, не злись…»
Дома мальчик полностью пришёл в себя: вернулись розовый цвет лица, дурашливая веселость и гиперактивность. Пока Лев готовил курицу к запеканию, Ваня скакал туда-сюда по их гостиной-столовой-кухне и вопил, как индеец. Лев терпел: нужно было, чтобы Ваня забыл про аллергию, иначе этот инцидент отнимет у него баллы отцовской крутости.
Мики, бухнувшись на диван в гостиной, спросил:
— Когда будет готово?
— Ты же веган, — напомнил Лев.
— Курица не считается.
— Да? И что ещё не считается?
— Всё не считается, кроме мороженого.
Вечером, когда вернулся Слава, первым, что Ваня ему поведал прямо с порога, было: «Слава, представляешь, а я сегодня чуть не задохнулся!». Не про то, что Лев купил ему два мороженых, показал редких животных и вкусно накормил, нет. Всё меркло перед дурацким приступом, длящимся от силы с минуту. Слава, конечно же, спросил у Льва: «Ну и зачем ты повёл ребёнка с аллергией в зоопарк?», а тот очень неловко оправдался: — Откуда я мог знать, что у него аллергия? Раньше не было.
— Всегда была, — поправил Слава. — Кошек не было.
— И как бы я узнал?
— А как я узнал?
Лев замолчал, не зная, что ответить. Наверное, ему рассказали?..
— Читал его медицинскую карту, — подсказал Слава.
— Ясно.
Слава бросил взгляд на немытую посуду в раковине.
— Он уже ужинал?
— Да.
— Ты дал ему таблетки?
Уф. Лев почувствовал, как его баллы медленно, но верно устремились к минусу. Он забегал глазами, не зная, что придумать, чтобы звучало не слишком безответственно, но Слава его опередил своим флегматичным:
— Ясно.
Всё стало слишком плохо. Слишком плохо, чтобы он рассказал ещё и про Мики. Между зоопарком, где Ваня чуть не умер от аллергии, и ужином, когда Ваня должен был выпить таблетки, чтобы не умереть от СПИДа, случился ещё и Мики — Мики, который пришёл жаловаться на педофила. Добавить этот инцидент в картину прошедшего дня папы Льва — дня, когда он рассчитывал показать себя классным отцом — было никак невозможно.
Когда Мики подловил его на кухне и вкрадчиво сказал: «Артур — педофил», это звучало примерно также бредово, как почти всё, что говорил Мики: начиная от шуток про «спидозных» и заканчивая заявлением: «Я веган». Лев, помня, что стремится показать себя хорошим отцом, спросил, конечно же, почему Мики так думает.
— Мы говорили с ним на свадьбе, — ответил Мики.
— И он признался тебе, что педофил? — усмехнулся Лев.
Эта усмешка разозлила Мики, он вспыхнул и начал кричать, что Лев обязан ему верить и не имеет права требовать доказательств. Тогда уже разозлился Лев: как это — не требовать доказательств? Так можно кого угодно в чём угодно обвинять! Тем более, насилие — щепетильная тема. Неоднозначная, думал он. Может, Мики вообще его не так понял, или Артур выпил и нёс лишнее, но мало ли что говорят пьяные…
В общем, поорали друг на друга и разговор закончился. Потом, когда Слава пришёл, Мики мимо него улизнул из дома. Слава только и успел спросить: «Ты куда?», а тот невнятно ответил: «Вернусь в десять».
Слава потом скажет, что Лев всё знал и должен был остановить мальчика в тот момент. Но с таким же успехом можно обвинять Славу: когда Мики прошмыгнул в подъезд, разминувшись с ним в дверях, что же его чуткое сердце ничего не заподозрило? Никто из них, считал Лев, не виноват. Мики каждый день куда-то уходит, потом приходит, как и все подростки — так они устроены. С чего вдруг Лев должен был связать этот уход с безосновательным заявлением про Артура?
Как бы то ни было, в десять вечера Мики не вернулся. В десять вечера им позвонили из полицейского участка и попросили его забрать.
— Если просят забрать, значит, он хотя бы не арестован, — попытался найти плюсы Лев, когда они садились в машину.
Славу его позитивное мышление не радовало.
В участке им сообщили, что Мики, по их мнению, накурился. Слава удивился и сказал, что этого не может быть, а Лев ничуть не удивился и подумал: «Конечно накурился, это на него похоже». Слава может питать любые иллюзии относительно сына, но для Льва уже давно не существовало поступков, про которые, соверши их Мики, он бы сказал: «Этого не может быть». Употребление наркотиков? Убийство? Голосование за Путина? Нет, последнее, конечно, вряд ли, но остальное…
А когда из уст сотрудников полиции прозвучало слово «совращение», Лев понял, что они встали на тонкий лёд, и дальше нужно действовать без резких движений. Он потребовал возможности поговорить с сыном один на один, но с порога заприметил камеру в углу кабинета. А значит, никакого серьёзного разговора в таких лабораторных условиях.
Когда Мики, неоправданно весёлый и перевозбужденный, показал им видео, на котором между ним и Артуром случился поцелуй (как показалось Льву, совершенно добровольный), Лев начал убеждать Славу, что нужно уходить и во всём разбираться «без свидетелей».
— Ситуация неоднозначна, — сказал он.
— А, по-моему, однозначна, — сказал Слава.
— Мало ли, какие у этой истории детали, — процедил Лев.
Он был искренне убежден, что становиться фигурантами уголовного дела — это последнее, что им нужно делать, находясь в Канаде.
Во-первых, этим делом бы точно не заинтересовалась канадская полиция: два россиянина, один из которых уже завтра будет за океаном — кому это надо? Дело было бы передано в российское МВД, в чём Лев не сомневался. Дальше бы их спасла только халатность, иначе, если бы вдруг отечественные органы правопорядка в кой-то веки захотели бы хорошо сделать свою работу, они бы мигом выяснили, в какой семье воспитывался «потерпевший» на родине.
Во-вторых, Артур рассказал бы всё. Пугая этим Славу, Лев имел в виду: он бы рассказал про тебя, про меня, про нашу семью, про то, как мы растили его десять лет, как мы заключили брак, что всё случилось на свадьбе, что… В общем, пугал последствиями для детей, которые даже не смогут съездить в гости к бабуле, потому что окажутся изъяты органами опеки ещё в аэропорту.
Но, кроме этого, Артур знал не только об этом. Он знал о случившемся в Америке во всех подробностях: где, когда, с кем, как… При желании, этого чертового Якова можно даже найти и попросить подтверждений. Конечно, Льву ничего не грозит за давностью срока, но в совокупности с другими событиями, как это будет выглядеть? Дело о совращении мальчика из гей-семьи прогремит на всю страну, окажется во всех новостях, будет обсуждаться в «Пусть говорят», а один из папочек, замешанный в гей-изнасиловании, будет смотреться как вишенка на торте.
И, конечно, так не должно быть. Конечно, он бы хотел справедливости, если бы знал, что её можно добиться. Но реальность такова, что в их ситуации любое «щекотливое» дело, заведенное в России, будет превращать уголовный процесс в реалити-шоу.
Всё это он сказал Славе, когда они, покинув-таки участок, остановились в сквере. Промолчал только о своих опасениях, связанных с той давнишней историей в Америке. И пока они переругивались, выясняя, кто больше виноват и кого надо было звать на свадьбу, а кого нет, Мики начал плакать и кричать.
Он кричал, как они его уже задолбали, и какие из них получились дерьмовые родители, переваливающие с больной головы на здоровую, и Лев, слушая, поймал себя на мысли, что даже не злится, потому что всё это звучало как правда. И потому, что, на самом деле, он считал отвратным, что сорокалетний мужик поцеловал его сына — неважно, добровольно или нет. Это — отвратно.
Когда Мики, накричавшись, пошёл прочь, они решили его не останавливать. Они вернулись на парковку перед полицейским участком, сели в машину и на достаточном удалении от Мики поехали за ним на черепашьей скорости. Слава сказал, что так будет правильней, чем пихать его в машину силой, и правильней, чем позволить идти одному. Лев согласился.
Той ночью он не смог заснуть. Нашёл в переписке с Артуром данные об обратном рейсе и прикинул: если вылет в шесть, в четыре он должен покинуть отель. Лев выехал из дома в три.
Ждать в машине пришлось недолго — от силы пятнадцать минут. Всё это время Лев пытался сообразить, что делать с такси, которое, вне всяких сомнений, Артур вызовет — а это лишний свидетель. Да и отель находится под камерами, тут же засекут… Лев разочарованно вздохнул: неужели придётся ограничиться разговором?