Слава развёл руками:
— И каков твой план?
— Я думаю, он должен быть наказан…
— Да за что? — мученически простонал Слава.
— В смысле за что? — искренне не понял Лев. — За то, что пошёл ко взрослому мужчине в отель, накурился и попал в полицейский участок. Да и не в этом дело… Если он курит траву, надо его ограничить.
— Как?
— Всё его общение с другими людьми должно стать подотчетным. Пусть рассказывает, куда идёт, где будет и когда вернется. Мы должны знать каждого, с кем он общается. И номера их телефонов. И адреса. И номера их родителей.
— И найдём ему психотерапевта, — вставил Слава.
— У нас нет на это денег.
— Есть.
— Нет.
Он посмотрел Льву глаза в глаза и с прохладцей в голосе сказал:
— Кто зарабатывает деньги, тот и решает, на что их тратить.
Лев, хмыкнув, ответил:
— Супер. Решай.
Он, стремительно поднявшись с кресла, вышел из гостиной.
Не прошло и минуты, как с индейскими криками (они получались от протяжного звука «А» и хлопанья по губам) в комнату залетел Ваня. Он подскочил к пианино и радостно сообщил Славе, что собирается разучивать новую композицию.
— Миз Ньюман говорит, что у меня хорошо получается, она дала мне на разбор буррэ из «Французской увертюры», а полонез я выучил за один урок, она говорит такого не бывает, но так бывает, я же выучил, а вчера она показала мне своего кота, она его не принесла, в смысле у неё в телефоне, на заставке, а то если бы она принесла, я бы опять чуть не умер, как в зоопарке.
Протараторив это, Ваня громко поднял крышку пианино, бухнулся на стул и ударил по клавишам. У Славы закололо в висках и, поморщившись, он попросил:
— Вань, пожалуйста, тише.
— Ладно, — понуро ответил мальчик и, устраивая мобильный с нотами на пюпитре, случайно уронил его на клавиши, снова издав какофонию звуков. — Извини, — прошептал он, вжав голову в плечи.
Слава, вздохнув, поднялся с дивана и вышел из комнаты, закрыв в гостиную дверь.
Ночью он слышал каждого.
Кроме Вани.
Лeв [15]
Через несколько дней после той злосчастной ночи Мики пришёл в норму: начал писать книгу про пацана-еврея. Лев был уверен, что это признак улучшений, а, может, даже доказательство их со Славой излишнего беспокойства: ну, если так подумать, сиди Мики на наркотиках, у него бы не оставалось времени на творчество.
С этим утверждением в голове Льва спорили, во-первых, все писатели-наркоманы (а это значит, почти все писатели), во-вторых, он сам: уж кому, как не Льву знать, что жажда творить неразрывно связана с внутренним неблагополучием. Но когда Льву было плохо, он писал о своих чувствах, а не о евреях, так что, может, это и не тот случай. Он даже думал: может, Мики настоящий писатель, потому что умеет жить в выдуманных историях, а Лев — горе-поэт, потому что умеет только плавать в коктейле из собственных несчастий. Может, они несравнимы — и это к лучшему.
Но спокойная жизнь не желала начинаться. Едва к старшему сыну вернулся человеческий цвет лица, как младший начал ломать конечности на школьном футболе. В кружок он записался в первую же неделю учёбы, а вот ноги и руки начал ломать только на летних каникулах. Потом лежал дома с растяжением и страдал куда сильнее, чем полагается при таких травмах: «Слава, посиди со мной», «Мики, принеси воды», «Лев… ай, ладно, ничего».
Лев, усмотревший в этом вторичную выгоду, сказал:
— Если ты не хочешь заниматься футболом, так и скажи. Это не обязательно.
Он тогда почувствовал себя прогрессивным родителем, дающим право выбора. И Ваня его сделал:
— Хочу, — сказал он, — мне всё нравится.
А на следующий день повредил лодыжку — вдобавок к недолеченной руке. Забирая сына с тренировки, Лев, раздражившись на удивительную регулярность повреждений, сердито сообщил сыну:
— Вань, ты понимаешь, что твои травмы стоят не дешево?
В Канаде бесплатная медицина, но в Британской Колумбии мигрантам полагается страховка только через три месяца, и парочка Ваниных вывихов действительно влетела им в копеечку, но, в остальном, Лев преувеличил: с ушибами и растяжениями (кои составляли большинство на Ванином теле) они справлялись дома.
— Я же не специально, — прохныкал мальчик.
— А по-моему, специально, — отрезал Лев.
Он понимал, как это неправильно, но всё равно злился: на эту инфантильность, на желание, чтобы они, родители, сидели возле него целыми днями и вытирали сопли, и, хотя это казалось совершенно естественным: быть инфантильным в десять, Лев считал, что уж если тебе повезло быть самым крепким, психически здоровым и благополучным, так потрудись не создавать проблем в непростой для семьи период. Неужели в десять лет так сложно понять, что такое деньги, переезд и кризис? Когда Льву было десять, он спал с ножом под подушкой, потому что боялся собственного отца, так что он знал: в таком возрасте самое время осознать, что такое реальная жизнь. Тем более, у его детей, у его несчастных и измучившихся от сытой жизни детей, реальность вовсе не так ужасна, как они пытаются показать.
Они поругались из-за этого, когда ехали с тренировки домой. Даже странно: поругались ровно так, как Лев привык ругаться с Мики. Ваня был мягче и… проще. Его аргументы в споре заканчивались словами: «Бе-бе-бе» или «Так тебе и надо», он не отличался извилистым путём мысли, а тут вдруг…
Лев выговаривал ему ровно то, о чём думал последнюю неделю: надо быть серьезней, самостоятельней, он уже взрослый, должен понимать…
Ваня сидел рядом, пристегнутый к автокреслу, и, сложив ноги по-турецки, флегматично ковырял корочку от ранки на коленке. На тренировке кто-то случайно попал по ней кедом, перепутав с мячом.
— Я не взрослый! — хмуро произнёс он.
— Да? А знаешь, что делал я, когда мне было десять?
— Что? — с вызовом спросил Ваня.
— Спал с ножом под подушкой, — с гордостью за себя ответил Лев. — Потому что мне нужно было защищать от отца маму и сестру. В десять лет я прекрасно понимал, кто чего стоит.
— Я тоже прекрасно понимаю, кто чего стоит, — серьёзно, без тени своей обыкновенной смешливости ответил Ваня.
Льву стало не по себе от его ответа. Потеряв твердость в голосе, он растерянно заключил:
— В общем, я просто хочу сказать, что в твоём возрасте пора учитывать семейную ситуацию и отодвигать собственные капризы на второй план.
Ваня, хмыкнув, проговорил:
— А я жил в детдоме.
Лев спросил со вздохом:
— И что?
— Вот именно: и что?
Они посмотрели друг на друга. Лев первым отвёл взгляд: ему нужно было следить за дорогой.
— Сейчас ты в семье, — сказал он. — Как по мне, не в самой ужасной. Пора уже покрыться налётом цивилизации.
— Как скажешь, — буркнул Ваня.
Весь оставшийся путь до дома Льва не покидало ощущение дежавю: как будто с Мики поговорил. Ох уж это вредоносное влияние старшего брата…
Лев хотел поделиться со Славой педагогическими соображениями относительно поведения Вани и его копирования Микиных реплик, но обо всём забыл, когда супруг встретил его на пороге квартиры с девичьим макияжем на лице. Ну, правда девичьим, даже близко не было никакого рокерского налёта (который Лев, пусть и со скрипом, но смог бы принять). А тут: розовые тени, блестяшки вокруг глаз, гель на губах.
— Это чё? — сходу спросил он, разглядывая принцессий раскрас.
— Макияж, — ответил Слава.
Лев оглядел весь его прикид: светло-розовая футболка с принтом, будто из коллекции детской одежды для девочек, рваные джинсы — самый привычный атрибут гардероба, белый лак с наклейки на ногтях (Лев пригляделся: кажется, там цветочки).
— И куда ты в таком виде собрался? — уточнил он.
— Я в таком виде собрался жить, — ровно ответил Слава. — Но прямо сейчас собираюсь в коммьюнити-центр.
— Во что?
— Коммьюнити-центр для квир-людей.
— Зачем?
— С людьми общаться.
«Это значит с геями, — догадался Лев. — И с бисексуалами. И с трансами какими-нибудь. Нет, так нельзя…»
— Я хочу пойти с тобой.
Ему показалось, что Славе не понравилась эта идея — ну, будто бы у него были какие-то планы, а Лев этим заявлением их разрушил. Ясное дело: хотел общаться с другими мужиками, а теперь ничего не выйдет…
— Пойдём, — вздохнул Слава. — Только никому там ничего не говори… Обидного.
Лев сначала не понял, с чего он должен начать говорить людям «обидное». Но когда дошли до центра — понял. Видимо, под «обидным» Слава подразумевал правду: не говорить женщинам, что они женщины, а мужчинам, что они мужчины.
Он понимал ситуации, когда человек хотя бы старается, вот как Тома — он и подстрижен, и одевается соответствующе. Но Рэй — это же просто темнокожая женщина с длинными волосами-кудряшками и грудью третьего размера, какого чёрта она — это он? Слава бубнил под ухом, чтобы Лев держал себя в руках и не провоцировал ничью гендерную дисфорию, на что тот ответил: — Если третий размер груди не провоцирует ей гендерную дисфорию, неужели у моих слов получится лучше?
— Размер груди не выбирают, — сдержанно ответил Слава.
— Она даже не пытается ничего с этим сделать, не пытается облегчить окружающим её восприятие.
— А должен?
— Должна, — упорно говорил Лев.
А потом к ним подошёл единственный человек в этом цирке, который не выглядел, как клоун: на нём не было ни макияжа, ни блесток на одежде, а местоимения полностью соответствовали его внешнему виду. Это был мужчина среднего роста — чуть выше Славы, чуть ниже Льва, но на адекватном подборе одежды его достоинства заканчивались. Лев мысленно окрестил его бледной трепонемой: выбеленный, как мертвец, и глаза мертвецки светлые.
По тому, как тот поздоровался со Славой (на русском!), Лев догадался, что они знакомы.
— Это Лев, мой муж, — представил их Слава. — А это Макс… — он будто хотел сказать что-то ещё, но добавил только: — Просто Макс.
— Привет, Лев, — с непонятным вздохом сказал Макс. — Наслышан о тебе.