Вот и девушка попыталась. Он посмотрел время на смартфоне, а она вдруг:
— О-о-о-о, какая прелесть! Это ваши дети?
На заставке стояла фотография Мики и Вани. Снимок был сделан в кинотеатре, в день премьеры «Величайшего шоумена», на фото ребята дрались за ведро с попкорном (сами попросили одно большое на двоих, а потом спорили, кто съедает больше). В момент, когда Лев попросил их замереть, чтобы сделать кадр, они послушно подвисли: Ваня, обхвативший попкорн обеими руками, и Мики, одной рукой наставив Ване рожки, а второй готовясь выхватить ведро обратно.
Лев, вспомнив всё это, улыбнулся и кивнул:
— Да, это мои дети.
— Похожи на вас.
— Спасибо, — хмыкнул он.
— А глаза мамины.
Лев бросил на неё хмурый взгляд: где она тут маму разглядела? Он уже было хотел с ней мягко объясниться, мол, вы не так поняли, это не мои родные дети, я воспитываю их вместе с супругом, мы гей-семья… Но он вспомнил, что находится на рейсе Сеул-Новосибирск, и они возвращаются в Россию.
Поэтому просто сказал:
— Ага.
Выключил экран смартфона и убрал мобильный в карман. До конца полёта она с ним больше не разговаривала (он предусмотрительно заткнул уши наушниками, но музыку при этом не включал).
Самолёт приземлился в Толмачево в восемь часов вечера по местному времени. Лев, шагнув на лестницу-трап, мигом вспомнил, какое пекло здесь бывает, несмотря на репутацию суровых сибирских холодов — на термометре было не меньше тридцати градусов, хотя дело близилось к закату. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и спустился вниз.
Он снял квартиру на улице Немировича-Данченко — в доме, окна которого выходили прямо на центральный вход областной больницы. Раньше они жили на правом берегу города возле метро Заельцовское, и каждое утро Льву приходилось добираться до левого берега по пробкам (местным коммунальным службам так и не рассказали, что такое снегоуборочные машины, поэтому зимой пробки превращались в настоящий ад), и теперь такая близость к рабочему месту казалась завидной роскошью. Но теперь ничего, кроме работы, и не было. Теперь не придётся ехать через весь город в школу, чтобы забрать Ваню и снова поехать с ним на левый берег на уроки музыки. И не нужно возить Мики к психологу, а потом ждать его целый час, потому что всё равно больше никуда не успеешь съездить. Раньше он ничего не успевал, а теперь ему некуда было торопиться. Жаль, он не знал, что раздражающие мелочи делали его счастливым — он бы ценил их куда сильнее.
Его новая квартира была подчеркнуто индивидуалистической. В такой невозможно жить вдвоём: комнаты проходные, вход в спальню осуществляется через гостиную, а у самой гостиной даже нет двери — только фигурная арка (как и на кухне). Лев сразу подумал, как неудобно здесь ссориться. Прерогатива хлопнуть дверью и закрыться есть только у кого-то одного, а второй, если уйдет спать на диван, даже не сможет организовать на нём личное пространство — раздражающий партнер будет всё время ходить туда-сюда.
Он заметил это всё мельком, даже не обратив внимание, каким заточенным на ссоры стало его мышление.
Ужасно хотелось спать — в Ванкувере было раннее утро и организм пытался подчиняться привычным биоритмам. Бросив сумку в коридоре своей новой квартиры («берлоги» начнёт говорить он уже на следующий день), он разулся и сразу отправился в душ. Провёл там целый час, из которых не меньше сорока минут ушло на бесцельное стояние под струями воды — и ладно бы думал хоть о чём-то, так нет же, всё то же самое, одна и та же фраза по кругу: «Я не люблю тебя больше». Он когда-нибудь перестанет её слышать?
Выйдя из душа, он взял сумку, но разбирать не стал, вытащил только одну вещь, второпях, если уж совсем откровенно, стащенную из шкафа — Славину футболку. Выбирать не приходилось, Лев опасался, что попадётся, поэтому, воровато отодвинув ящик комода со Славиными вещами, быстро прикинул, что ему нужно. Схватил футболку, небрежно оставленную сверху — значит, недавно надевал, значит, она им пахнет. Это было самым главным.
Только теперь он её разглядел: та самая розовая футболка с надписью «Totally Spies!», которую Слава надевал в коммьюнити-центр (а купил он её, кажется, в женском отделе сэконда, Славе всегда нравилось, что там можно найти безразмерную хрень непонятного происхождения).
Тогда Льва раздражила эта детскость (ну, и элемент девчачести — тоже раздражил), а теперь он аккуратно свернул футболку в сверток, забрался с ним в постель и прижал к себе, как прижимают новорожденных младенцев. Он вдохнул июльский запах — запах лесной травы и свежих фруктов — такой же, как двадцать лет назад. Слава неустанно менял ароматы, женские духи на мужском парфюм и обратно, а иногда сочетал и комбинировал, но сам по себе он пах сладко — летом, ягодами, лесной травой — когда Лев впервые его целовал, он вдыхал этот запах и думал, что это парфюм, а потом оказалось, что это и есть Слава.
Надышавшись, он осторожно отложил футболку в сторону — ему было страшно, что запах от его тела перебьёт Славин запах, и он больше не сможет к нему возвращаться.
Он натянул на себя одеяло, закрыл глаза и остался один на один с правдой. «Я не люблю тебя больше». Правда больше не заглушалась гулом самолёта, шумом города и журчаньем воды, теперь нужно было с ней как-то жить.
Он не знал, как с ней жить, поэтому заплакал.
Слaвa [22]
Слава навещал Ваню каждый день, так повелось с самого начала. Он перевелся на удаленный режим работы — в компании пошли навстречу, узнав, что случилось, — и с первого дня госпитализации, прихватив с собой планшет и ноутбук, проводил в Ваниной палате с утра до вечера. Там ему было спокойней: Ваня ровно дышал рядом, размеренно пищал кардиомонитор, время от времени заходили медсестра и врач, всё это создавало умиротворяющую атмосферу, в которой Слава приспособился справляться с рабочими задачами. Дома или в офисе его одолевала тревога: точно ли всё хорошо? А они бы позвонили, если бы что-то пошло не так? А как скоро бы они позвонили?
В больнице же он тревожился о другом: как там Мики? Он слабо представлял, как проводит время старший сын — когда Слава пытался спросить, то слышал в ответ: «Гулял» или «Сидел дома». Без подробностей. Пока Лев оставался в Ванкувере, Славе было спокойней: по крайней мере, он знал, что в любой момент может на него положиться — если у Мики что-то случится, а у него самого не получится быстро оказаться рядом, всегда можно было надеяться на Льва. Теперь такой надежды не осталось: он был обязан находиться везде и одновременно. Кажется, именно это он обещал и Ване, и самому себе: быть достаточным для каждого.
Пока получалось быть достаточным только для Вани. Он рассказывал сыну, как они его любят, как они в него верят, как без него стало пусто и не по себе… Только о том, что Лев уехал — не рассказывал.
Теперь у него стало две точки отсчета: день Ваниной комы и день, когда уехал Лев.
На восьмой день Ваниной комы и на следующий день, как уехал Лев, Слава поменялся сменами с Мики: пустил старшего ребёнка к постели младшего, а сам поехал домой. То, как Мики беспокоился за Ваню и стремился проводить с ним больше времени в больнице, вызывало у Славы смесь восхищения, гордости и досады: всё-таки Мики не похож на Льва. Зря он говорил ему об этом раньше. Поразительно, насколько больше ответственности и эмпатийности оказалось в их старшем сыне — насколько больше, чем в отце. Слава должен был заботиться о Мики, а ему приходилось на него полагаться, как на взрослого.
По дороге он остановился у супермаркета, купил энергетик, банку кофе и шоколадку с орешками (для Мики), а на подходе к кассе заметил знакомый серый свитшот — его обладатель стоял к нему спиной и пытался сделать выбор между колой и фантой. Слава узнал Макса, но не стал ни подходить, ни окликать — не было сил на дружелюбие.
Скрыться не удалось. Едва он положил энергетик, кофе и шоколадку на ленту, как Макс сам его заметил и подошёл к той же кассе, заняв очередь следом.
— Привет, — несколько неловко сказал он.
Слава вымученно улыбнулся в ответ:
— Привет.
Макс опустил взгляд на ленту со Славиными покупками и заметил:
— Кажется, ты пытаешься не спать.
Слава вздохнул:
— Тяжелые дни.
Макс положил фанту рядом с его энергетиком и сообщил:
— Я иду со встречи. Тебя давно не было.
— Сейчас немного не до этого.
Макс, наблюдая, как кассир пробивает Славины товары, сказал:
— Что-то случилось.
Это было утверждение, а не вопрос. Слава кивнул, скидывая продукты в рюкзак. Расплатившись, он глянул на Макса: раз уж завязался разговор, уйти было бы невежливо, поэтому он подождал, пока тот купит фанту. Макс с благодарностью посмотрел в ответ.
Они вышли на крыльцо магазина, и Макс спросил:
— А ты тут?..
Слава предугадал вопрос:
— Я тут живу. На соседней улице.
— Понял, — кивнул Макс. — Что случилось?
Слава покачал головой:
— Долгая история.
— Не хочешь рассказывать?
Хочет ли он рассказать, что его младший ребёнок уронил на себя ворота и впал в кому, а муж — муж, который мог бы его поддерживать, говорить с медиками, объяснять происходящее и успокаивать своим врачебным авторитетом — собрал вещи и уехал в Россию, даже не назвав настоящей причины, а выдумав вместо неё острую несуществующую потребность в деньгах? И что теперь он разрывается межу больницей и старшим сыном, который стал ещё более замкнут, чем обычно, а он не знает, как поддержать его, потому что у него не получается поддержать даже себя? И что на всём белом свете у него нет ни одного человека, с которым он мог бы просто поговорить обо всём, что случилось?
О, он очень хотел об этом рассказать.
Они неспешно пошли вдоль улицы, в сторону Джервис-стрит, и примерно на середине истории (возле кафе индийской кухни) Слава откупорил энергетик и отпил, чтобы смочить горло, а Макс — фанту, чтобы прийти в себя.
— Почему он уехал? — удивился Макс.