Слава подошёл ближе, наклонился и прошептал на ухо:
— Макс…
Парень открыл глаза и сонно посмотрел на Славу.
— Ты чего? — спросил Слава, имея в виду: «Чего не ушел?»
— Я же должен был забрать свой контейнер обратно, — серьёзно ответил Макс. Но тут же расколовшись, засмеялся: — На самом деле, просто… просто так. Вдруг ещё бы что-то понадобилось.
Слава, осторожно дотронувшись до его щеки, сказал:
— Надо было ехать домой. Я думал, ты так и сделал.
Макс взял Славину руку, нежно коснулся пальцев губами. Спросил, вставая с кресла:
— Он поел?
— Да. Не стошнило, — ответил Слава с нескрываемой отцовской гордостью. — Сказал, что вкусно.
Макс заметно удивился.
— Первый раз готовил, — признался он. — Ненавижу манную кашу.
Слава рассмеялся:
— Я тоже.
Они взялись за руки, переплетая пальцы, и направились к выходу. Девушка на регистратуре вежливо сказала: «До свидания, хорошего вечера». Они вежливо ответили ей то же самое. Слава улыбнулся собственным мыслям: вот для чего он сюда приехал.
Уже в машине, по дороге к дому Макса, Слава рассказывал, как Ваня начал называть его «папой», и сказал, что любит, и лежал у него на коленях, и не хотел отпускать, а Макс сидел чуть боком, слушал, слегка улыбаясь, и не сводил со Славы взгляд.
Когда Слава припарковался на Юнион-стрит возле дома 750 и потянулся за прощальным поцелуем, Макс вдруг очень серьёзно сказал:
— Слава.
— Что?
Он напрягся. Он понял что.
— Я тебя…
Нет-нет-нет-нет…
Подавшись к Максу, Слава поцеловал его, не давая договорить. Они ударились губами, поцелуй получился грубым, почти болезненным.
Оборвав его, Макс спросил:
— Ты чего?
— Я понял, что ты хотел сказать, — проговорил Слава.
— И что ты думаешь?
Он на секунду замялся, прежде чем ответить:
— Я тебя тоже.
Макс улыбнулся. Слава дрогнул губами в подобие улыбки. По крайней мере, никто из них не сказал «люблю».
Лeв [29]
Он разучился спать. Это стало главной проблемой.
Чтобы её решить, он пытался понять, что случилось.
Разглядывая синяки и ссадины, он воображал разные варианты: от нестрашных (может быть, даже героических) до самых пугающих и кровавых. Нестрашным происшествием была, например, драка. Особенно, если он дрался, защищая себя, или дрался с целой толпой (с целом толпой геев в гей-баре, а почему нет?). В конце концов, может, это были и не геи, может он встретил кого-то по дороге домой и тогда подрался. Почему-то воображать драку с гетеросексуальными мужчинами было приятней, чем с гомосексуальными — в первой будто бы больше чести.
Может, драка и не была героической — такое он тоже допускал. Возможно, его просто побили, а защищаться он был не в состоянии. Это была бы стыдная история, но тоже не страшная — Лев вообще не считал, что физическое насилие может оставлять какие-то пугающие последствия. Кого в этой жизни ни разу не били? Всех били. И что теперь?
Другое дело — сексуальное насилие. Льву даже не хотелось об этом думать, но нет-нет да и возвращался мыслями к содранным коленям, синякам на бедрах и следам от ремня на руках. Если это и вправду была драка, Лев не мог представить, как она выглядела, но при мысли об изнасиловании воображение подкидывало сотни подходящих картинок, которые всё объясняли.
Когда ему надоело изучать своё тело, измеряя размеры синяков и прикидывая, как они могли быть нанесены, он снова отправился в бар. Не за сексом и алкоголем, а за ответами.
Разговор с Тахиром получился коротким и неинформативным. Поймав парня за барной стойкой, Лев, не здороваясь, сразу перешёл к делу: спросил, чем закончился тот злополучный вечер. Тахир будто бы и не удивился вопросу. Лениво потирая бокалы полотенцем, перекинутым через плечо, он произнес: — Перед закрытием ты ушел с тем рыжим парнем.
— Почему не с тобой?
— Ты сказал, что хочешь уйти с ним.
— Я этого хотел?
— Вполне, — сдержанно, даже несколько обиженно ответил Тахир. — Вы долго флиртовали.
— Я с ним флиртовал? — снова не поверил Лев.
— Похоже на то.
Бокал противно скрипел от чистоты, но Тахир не переставил елозить по нему тряпкой.
— А ты знаешь, кто он? — уточнил Лев. — Как его зовут?
Он пожал плечами:
— Не знаю.
С любопытством оглядев Льва, Тахир спросил с хитрой ухмылочкой:
— А что случилось?
Лев положил правую руку на барную стойку и задрал манжету рубашки, демонстрируя Тахиру уже побледневшие заживающие полосы вокруг запястья. Он, внимательно разглядев их, спросил:
— Это что?
— Следы от ремня. На левой такие же.
— И что это значит?
Лев, застегнув манжету, спрятал руку обратно в карман брюк и проговорил, понизив голос:
— Значит, ночью случилось что-то нехорошее, а я не знаю, что, потому что ничего не помню.
В глазах Тахира мелькнула усмешка:
— Да брось.
Льву не понравился его тон.
— Что значит «да брось»?
— Что там могло случиться? Ты от него был в восторге.
— Да? — с раздражением переспросил Лев. — Вот только я этого не помню! Потому что я был пьяный!
Он хотел рассказать Тахиру, что нельзя заниматься сексом с пьяными людьми, что это правило номер три, но парень, перебив его, флегматично ответил:
— Вы оба были пьяными.
Лев стушевался. В таком случае он не знал, как действует это правило.
— Не похоже, что он на утро ничего не помнил, — через силу процедил Лев. — И не похоже, что я его связывал, бил и черт знает, что ещё делал.
Тахир посмотрел на него, как на несмышлёного малыша, и почти ласково сказал:
— Лев, ну, что ты как ребёнок? Тебя нельзя заманить в ловушку, связать и сделать с тобой, что угодно. Ты взрослый человек. Прекрати накручивать.
Лев обомлел от этих слов. Значит, он проснулся утром с чужим человеком в квартире, весь в синяках и ссадинах, со следами ремня на теле, а когда попытался об этом рассказать, оказалось, что он накручивает. То есть, весь ужас, который он пережил, это не ужас даже, а просто какое-то сраное накручивание?
Углядев негодование в глазах Льва, Тахир, наконец перестав тереть один и тот же бокал, наклонился ко Льву и доходчиво объяснил:
— Это обычное дело. Ты напился, проснулся непонятно с кем, делал непонятно что, ну и ладно. Со всеми бывает.
Выпрямившись, он подмигнул Льву:
— Расслабься. Тебе налить?
Тот отпрянул от барной стойки.
— Не надо.
— Тебе нужно научиться пить.
Лев, игнорируя этот совет, уже удалялся из бара. Тахир спросил в след:
— А мы еще увидимся?
Лев, обернувшись, крикнул:
— Приходи, если захочешь, чтобы я тебя трахнул.
Крикнул на русском. Другие посетители оглянулись на него, и он почувствовал моральное удовлетворение: да, пусть знают, какой он.
По дороге домой, он, рассуждая о произошедшем, пришёл к выводу, что Тахир прав. Случилось и случилось. Он живой, здоровый, никто ему не угрожает, не караулит по ночам, не стоит под окнами. Случилось какое-то недоразумение, вот и всё. Недоразумение не стоит того, чтобы постоянно прокручивать его в голове.
Главное: снова научиться спать. Последние дни у Льва получалось засыпать только под мультики: он ложился в гостиной, врубал телевизор и представлял, что Слава находится рядом и смотрит «Южный парк», или «Симпсонов», или «Футураму». Обманывая собственное восприятие, он заставлял себя поверить, что окутан домашним уютом, погружался в умиротворенное состояние и засыпал. Утром, правда, вставал разбитым: всё-таки телек гудел под ухом, не переставая.
Но лучше так, чем в спальне, в давящей тишине, где к нему снова и снова приходит оно.
Когда оно пришло в первый раз, Лев его узнал, хотя никогда не встречал раньше. У него было медицинское название: катаплексия пробуждения. Сонный паралич. Услышав о нём однажды, обязательно узнаешь, когда оно придёт по-настоящему.
Оно приходило в виде нависающей тени, рваной и нечеткой, как дымка, но имела сходства с человеческим силуэтом. Лев мог угадать очертания головы и широких плеч — всё, что ниже, он не видел или забывал, когда приходил в себя. Тень не трогала его, только нависала — очень близко — и Лев чувствовал приступы удушья, словно кто-то давит на горло и на грудь одновременно, не позволяя вдохнуть. Ему казалось, что у тени были невидимые руки и именно они сковывают его в удушающем объятии. Он хотел отбросить эти руки или отползти в сторону, но не мог пошевелиться, потому что был связан по рукам и ногам. Он не видел, что связан, но знал об этом, и ощущал кожей текстуру собственного ремня.
Когда тень погружалась так близко, что почти поглощала его в себя, он вздрагивал и… всё проходило. Он открывал глаза и обнаруживал себя в собственной постели — несвязанного, но мокрого и липкого от холодного пота.
Тень никогда не приходила в гостиную. Лев решил, что она боится мультиков и Славиного присутствия. Он отчего-то верил, что она, эта тень, чувствует Славу также, как он — словно он и правда с ним рядом — и поэтому тень не подходит.
Он боролся с тенью два дня: пытался её перетерпеть. На третий она перестала приходить, потому что он перестал засыпать: он начал бояться не тени, а самого сна. Снотворные, даже в больших дозировках, не могли побороть его мозг, сопротивлявшийся засыпанию. Мозг знал: оно опять начнётся. В одну из таких ночей он позвонил Славе, чтобы послушать любимый голос и успокоиться. И ещё — пусть это и глупо, утром он в этом себе не признается — но он подумал, что если поговорить со Славой в спальне, то тень перестанет туда заходить. Она же боится Славу.
И когда Слава спросил, что случилось, он подумал, что нужно рассказать. Он даже хотел рассказать — настолько он был взвинчен и напуган. Но когда звонок прервался, а он успокоился, то логично рассудил: что рассказывать-то? Жаловаться, что у тебя, взрослого мужчины, какие-то детские кошмары про тень, и из-за этого ты, взрослый мужчина, засыпаешь в гостиной под мультики? А может ещё и про утро с похмелья рассказать? Про следы на теле? Про страх от осознания, что с тобой