Мама так и держала руки, скрещенными на груди. Ни одна мышца на лице не дрогнула. Лев по-всякому представлял, как это будет: представлял ссору, ругань, истерику, крики… Но не это.
Мама, вздохнув, спросила:
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Потому что ты моя мать.
— И что?
— Это ведь и про тебя тоже. Про твоих внуков.
— Они мне не внуки.
— Ошибаешься.
— Какие-то посторонние дети, не имеющие отношения ни ко мне, ни к тебе.
Лев вытащил свой телефон, разблокировал экран и показал ей фотографию на заставке. Она отвела взгляд, но Лев настойчиво сказал:
— Смотри. Это Мики, — он показал пальцем на Мики. — Ему сейчас пятнадцать. Он бы тебе не понравился, потому что он как заноза в заднице. И у него есть такая бесячая ухмылочка: улыбнуться правым уголком рта, а потом высокомерно отвести взгляд в сторону. Это он от меня перенял. А я знаешь от кого? Да, знаешь. Хочешь ты этого или нет, но мой сын ухмыляется прямо как человек, напоминаниями о котором ты обвесила полквартиры. И это меньшее из зол.
Мама, подавшись вперед, окинула фотографию взглядом и бесцветно спросила:
— А как зовут этого?
— Ваня, — мягко ответил Лев.
Он задумался: в Ване, кажется, не было ничего, что он мог бы привести как пример их тесного бескровного родства.
— Ваня больше похож на Славу, — с нежностью произнёс Лев, улыбнувшись.
Мама, вздохнув, устало сказала:
— Лев, это какая-то шизофрения.
Он нахмурился:
— Что?
— Это не твои дети. Можешь убеждать себя в обратном сколько хочешь, но они не твои.
— Мои.
— Нет! — настаивала мать. — Ты им никто. Ты пришел в семью, без всяких оснований назвался вторым отцом и теперь ломаешь им психику, внушая, что всё происходящее — нормально. Поэтому они у вас и ворота переворачивают на себя…
— Что ты несешь?
— А что? — с мамы, наконец, спала маска безразличия, и в голосе появились нотки раздражения. — Разве не за этим ты ко мне пришел: рассказать и спросить, что делать? Вот что тебе делать: оставить их в покое. А лучше сдать органам опеки, подальше от второго «отца» тоже.
— Ясно.
Лев, встав изо стала (он так и не притронулся к чаю), направился в коридор. Эта квартира была по-прежнему враждебна к нему. И по-прежнему не стала домом — если вообще была когда-то.
— Я рада, что ты уехал оттуда и прекратил это безумие, — сказала мама ему в след. — Это твой шанс начать всё по-нормальному.
— Как — по-нормальному? — уточнил Лев, обернувшись.
— Найти женщину, завести семью, детей, только настоящих…
Лев, проходя в коридор, засмеялся:
— А эти что, пластиковые?
— Они не твои!
— Господи, заткнись… — прошептал он под нос, сдирая пальто с вешалки.
Мама не вышла его проводить — может быть, к лучшему. Он наспех обулся и выскочил в парадную, пообещав себе больше никогда сюда не возвращаться. На секунду его взгляд задержался на лестнице вверх, ведущей к бывшей квартире Сорокиных, но Лев сказал себе: «Нет, нет, нет, уходи».
Он ушёл.
Слaвa [32]
Слава смотрел на него с подозрением. Подозрительным казалось всё: низкий голос, широкие плечи, пробивающаяся щетина на подбородке, отсутствие подростковой скованности в движениях. Слава считал себя специалистом в пятнадцатилетних: было, с кем сравнивать. Поэтому, переводя взгляд с Мики на его нового друга и обратно, он мог сказать с уверенностью: «другу из школы» не пятнадцать. Возможно, уже давно не пятнадцать.
Когда знакомство с юным садоводом, незнакомым с картинами Ван Гога, закончилось, Слава украдкой спросил сына:
— Ему точно пятнадцать?
— Я не говорил, что ему пятнадцать, — припомнил Мики. — Я сказал, что он из школы.
— Из исправительной?
— Из нашей, — цыкнул сын. — Просто он из двенадцатого класса.
— И давно он из двенадцатого класса?
Мики нехотя признался:
— Второй год.
Слава скептически поджал губы. Мики виновато развел руками.
— Мне не очень нравится, что ты находишь себе друзей сильно старше, — честно сказал Слава.
В его воображении все люди старше восемнадцати лет, которые крутились вокруг его сына, неустанно пили, употребляли наркотики, участвовали в оргиях, и пытались вовлечь во всё это Мики. К тому же, из головы не шёл случай с Артуром — ещё один «друг не по возрасту». Правда, когда у Мики появилась девушка (пускай тоже взрослая, но хотя бы не настолько), Слава немного отпустил ту ситуацию: вспомнил, как Мики говорил про «расширение выборки» и «нужно пробовать с разными людьми». Может быть, он и правда пошёл за Артуром сам, из любопытства, а потом передумал и ушёл. Может, ему правда дали траву знакомые из школы, раз уж они сплошь… «садоводы». Как здорово было бы всем этим обмануться.
— Он не сильно старше, — возразил Мики. — На четыре года.
— В вашем возрасте это много.
— Папа старше тебя почти на шесть лет.
— Но и мне было не пятнадцать.
Мики фыркнул:
— Да, тебе было семнадцать, и ты был совершенно другим человеком, совсем не то, что в пятнадцать.
Слава сдался:
— Хотя бы общайся с ним здесь, ладно? Когда я дома.
Мики криво усмехнулся:
— Будет трудно поймать момент.
Слава много времени проводил с Ваней: чем лучше становилось сыну, тем больше внимания он начинал требовать. Выздоравливающему Ване было скучно дни напролёт проводить в палате, его соседи, попадающие в больницу с куда меньшими проблемами, часто выписывались, сменяя друг друга, так что мальчик даже не успевал завести друзей. Если первоначально Слава приходил в больницу, чтобы ухаживать за сыном, кормить кашей и укладывать к себе на коленки, то теперь его родительские функции потерпели ряд изменений: нужно было слушать про майнкрафт, играть в уно и обсуждать любимые породы собак. Потом он торопился на свидания с Максом, перед которым чувствовал себя должным: ведь именно он готовил для Вани каши и помогал Славе лучше разобраться в майнкрафте (чтобы эффективней поддерживать беседу!) У Макса дома была PS4, на которой можно было врубить игру (экран делился напополам для двоих игроков), и Слава по-честному пытался проникнуться страстью младшего сына, но это было сложно: первый опыт взаимодействия с приставкой, так ещё и игра такая — с графикой как из девяностых, фиг чего разберешь.
Они сидели в гостиной на мягком диване, со всех сторон обложенные подушками со скандинавским узором, и Макс смеялся, наблюдая, как Слава хаотично давит на кнопки — лишь бы на плоском экране телека от его действий хоть что-то происходило. Подсев ближе, он игриво потянул джойстик из его рук: — Может, займемся чем-нибудь поинтересней?
Слава, ухватившись за джойстик покрепче, напряженно ответил, покосившись на Макса:
— Мне интересно.
— Ладно, — тот отпустил джойстик. — Мне просто показалось, что ты не понимаешь, что делаешь.
Это была правда. Но Слава так не хотел заниматься «чем-нибудь поинтересней», что предпочел изобразить глубокую погруженность в игру.
— Я хочу разобраться.
Слава видел боковым зрением, как Макс долго и выжидательно смотрит на него, и ему сделалось не по себе.
— Слава, что происходит? — наконец спросил парень.
Слава боялся этого вопроса больше всего. Опустив джойстик, он изобразил недоумение на лице и повернулся к Максу:
— О чём ты?
— Я не нравлюсь тебе?
В голове бегущей строкой пронеслось всё, что Макс для него сделал, и Слава показательно прыснул:
— Пф-ф, ты из-за этого что ли? — он кивнул на экран телевизора, где квадратный человечек продолжал бежать в неизвестном направлении. — Да это же я так… Ладно, прости, давай.
Слава отложил джойстик и повернулся к Максу, ловя его губы поцелуем быстрее, чем он что-либо ответит. Он чувствовал, как Макс улыбнулся, но, отстранившись, парень всё-таки сказал:
— Если ты не хочешь, давай не…
Он взял Макса за руку и протолкнул её под резинку штанов-алладинов, теплые пальцы несмело коснулись его члена через ткань трусов, и Слава непроизвольно выдохнул. Как и тогда, с Артуром, его тело по-прежнему не подчинялось его воле.
— Хочу, — проговорил он, глядя Максу в глаза. — Чувствуешь?
Макс потянул Славу на себя, и они повалились на мягкие подушки.
Именно с Максом Слава занимался лучшим сексом в своей жизни. Он не чувствовал его, как лучший, но логически сознавал его именно таким: Макс был раскованным, свободным в своих желаниях, открытым к любым обсуждением и готовым пробовать почти всё что угодно. Кроме этого, Максу не нужно было повторять, что всё происходящее — нормально, что его желания — нормальны, что ничего страшного не происходит. Макс не предъявлял ему длинный список сексуальных практик, которые Слава должен забыть, не обсуждать и никогда не припоминать только потому, что они стыдные и унижают достоинство. У Льва этот список делился на подсписки, под названием: «Стыдные и унижают моё достоинство, но мы всё равно будем это делать», «Стыдные и унижают моё достоинство, но иногда можно», «Стыдные и унижают моё достоинство настолько, что никогда и ни при каких обстоятельствах». Стыд был неведом Максу, Лев из стыда состоял, но Слава всё равно скучал по своему мистеру-только-не-смотри-закрой-глаза-выключи-свет. Он был трогательным и забавным в своём смущении, Слава смеялся каждый раз, когда слышал новое условие («Я хочу это попробовать, но потом ты сделаешь вид, что мы этого не пробовали»), и это оказывается было так важно — что они смеялись, потому что если секс не смешной, то зачем им вообще заниматься?
С Максом вот было не смешно. Секс с Максом был похож на бесконечную несмешную шутку, такую несмешную, что даже неловко. Но Макс, конечно, был в этом не виноват. Со Львом они друг друга любили, а это, наверное, тоже чего-то стоило.
Макс шёл рядом, провожая его до дома, и рассказывал про подвисной мост в парке Капилано — мол, отличное место для свиданий, надо как-нибудь съездить. Слава кивал, слушая, а у самого мысли слиплись в сплошной комок, где одна стала не отличима от другой: