где Лев как там Лев как дела у Льва скучаю по Льву хочу ко Льву люблю Льва Лев Лев Лев А потом из сознания выныривал неожиданный вопрос: «Какой ещё мост в парке Капилано? Зачем?», и снова: «Я хочу ко Льву».
Когда они свернули на Джепсон-Янг-лэйн, почти сразу оказавшись перед Славиным домом, тот начал торопливо прощаться:
— Всё, пока, — он чмокнул Макса в губы. — Я напишу.
— Насчёт моста?
Слава чуть не спросил: «Какого моста?». Опомнившись, кивнул:
— Ага. Пока, — и заспешил домой.
— Пока. Люблю тебя.
Слава сделал вид, что не услышал этих слов.
Подходя к лестнице, он поднял глаза и столкнулся нос к носу с другом-переростком своего сына. Тот смотрел на Славу несколько удивленно — то переводя взгляд за его спину (видимо, на Макса), то опять на самого Славу.
«Заметил», — с мрачным раздражением подумал мужчина.
— Здравствуйте, мистер Франко.
Как и все в Канаде, он неправильно произнёс его фамилию: на манер испанского диктатора. Слава не стал его поправлять.
— Привет, Майло, — коротко ответил он, проходя мимо парня вверх по лестнице.
Интересно, насколько далеко зашла толерантность в Канаде? Уважают ли канадские школьники право чужих отцов тайно целоваться со своими любовниками? Слава надеялся, что да.
Уже в подъезде он вытащил телефон и написал Максу: «Нас видел друг моего сына».
Макс спросил: «Ну и что?»
«Он ему расскажет»
Макс опять: «Ну и что?»
«Мики разозлится. И, наверное, расстроится»
А Макс написал: «У тебя абьюзивные отношения не только с бывшим, но и с сыном что ли?»
И тогда уже разозлился Слава. Одной рукой он сердито вертел ключ в замочной скважине, а второй быстро набирал сообщение:
«Он не мой «бывший», он мой муж. А с сыном у меня нормальные отношения, и тебя они не касаются».
«Ахуенные новости», — написал Макс.
«Ага», — ответил Слава, и поставил точку — так делал Лев, когда злился.
Макс больше ничего не сказал. Стало ясно: они впервые поссорились.
Лeв [33]
Он взял белую кружку с аляповатыми розами, выстланными по кругу, откупорил уже начатую бутылку виски и плеснул на дно. Бутылку, тщательно закрутив, спрятал обратно в сумку — больше хранить было негде. Только он поднес кружку к губам, как на входе в гостиную прошелестели чьи-то робкие шаги. Мысль: «Выпить или вылить?» стремительно промчалась в его голове, но он поставил кружку на столешницу и сделал вид, что она вообще не его. Выплеснуть в раковину было бы слишком заметно. Залить в себя… Тоже слишком заметно — вдруг пришлось бы заговорить? Поэтому он встал чуть в стороне — так, может, и не спросят.
Из-за угла показалась Юля. Девочка, сминая в руках подол ночнушки с единорогами, несмело ступала босыми ногами по мягкому ковру и с любопытством глядела на Льва. Он, бросив взгляд на часы на духовке (почти полночь!), строго спросил:
— Ты почему не спишь?
Строгость получилась напуская, не такая настоящая, как с собственными детьми. Как будто он только прикидывался строгим. И Юля его раскусила, лукаво заулыбалась:
— А ты почему?
— Я… сейчас лягу.
Не соврал: диван в гостиной уже был разложен, он бросил на него подушку и одеяло, любезно предоставленные сестрой.
Юля посмотрела на кружку с розами.
— А что ты пьёшь?
— Чай.
Мики он говорил то же самое, когда тот звонил перед сном. Если верит пятнадцатилетний ребёнок, значит, и пятилетний поверит?
Но Юля, встав на цыпочки, потянулась к кружке:
— А можно мне тоже?
Лев поспешил отодвинуть дорогущий виски подальше от детских рук:
— Нет, это чай для взрослых!
— А можно мне обычный чай?
Юля, положив подбородок на столешницу, подняла на него голубые глазенки и посмотрела с такой мольбой о помощи, словно выпрашивала милостыню. У Льва дрогнуло родительское сердце — жалко стало…
— Тебе спать пора, — напомнил он, стараясь держаться строго.
— Я не могу уснуть.
— Почему?
— Ты шебуршишь.
— Я перестану ши… ш… вот это делать.
— Шебуршать.
— Да.
— Ты не умеешь выговаривать «шебуршать»?
Лев закатил глаза:
— Умею, конечно.
— Тогда скажи «шебуршать».
Лев впервые не понимал, в каком порядке ему нужно поставить буквы в слове, чтобы правильно его произнести. Странно, вообще-то он даже в детстве все буквы знал…
— Шебрш… Так, ладно, иди спать.
Юля опять повторила:
— Я не могу уснуть.
Лев подумал, что, если спросит: «Почему?», она опять скажет про «шебуршать», и всё начнется по второму кругу. Поэтому он спросил:
— И что делать?
— Можно с тобой посидеть?
— Я уже ложусь спать.
— Можно с тобой полежать?
— Зачем?
Она пожала плечами.
— Так спокойней.
— Может, ты тогда пойдешь к этим… — Лев замялся, вспоминая слово. — К своим родителям. И с ними полежишь.
— С ними я уже лежала раньше, а с тобой нет.
Лев тяжело вздохнул, скосил взгляд на свой «чай» и с мучительной жаждой подумал, как же хочется выпить. Он предпринял ещё одну попытку:
— Со мной лежать неинтересно.
Юля выпятила нижнюю губу в показушной обиде — жест, знакомый ему со времен воспитания маленького Мики. Только с Мики Лев был не подкупен: то ли от того, что уже привык к этим манипуляциям, то ли девчонок просто хотелось больше жалеть. Эта девчонка ещё и на Пелагею была похожа, как две капли воды…
Лев взял кружку в руки, скрипя сердцем вылил её содержимое в раковину, сполоснул и повернулся к девочке. Кивнул:
— Ладно, давай полежим.
Пока Юля перетаскивала из своей комнаты кукол, Лев менял белую рубашку на белую футболку, а брюки на пижамные штаны (чёрные). К моменту, когда он подошел к дивану, на его постельном месте были уже три женщины: Алёна, Майя и Джессика фон Де-Браун. Все они, разложенные в ряд, занимали его подушку. Джессика фон Де-Браун оказалась темнокожей, а у Майи была нестандартная фигура с пухлыми боками.
— Они тоже будут с нами лежать? — уточнил Лев.
— Да, — кивнула Юля. — Они мои подружки.
А потом всех их представила. Лев сразу же спросил о происхождении имени Джессики, на что получил ответ:
— Она американка.
— Но приставка «фон» используется в немецких фамилиях.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Да.
Юля сердито нахмурила брови:
— Зачем ты споришь с ребёнком?
— Ну извини.
Юля сдалась, объединив два факта в один:
— Она американская немка.
— Немцы не бывают чернокожими.
— Бывают.
— Нет.
— Да! — разозлилась Юля. — Не спорь!
— Почему ты отвергаешь знания? Я даю тебе новую информацию, а ты…
— Афронемцы! — перебила Юля. — Они называются «афронемцы»! — и показала ему язык.
Лев опешил:
— Откуда ты знаешь?
— Мне папа рассказывал. Мы с ним уже об этом спорили. Так что ты проиграл.
Лев, не желавший принимать поражение от пятилетней девочки, хотел ей рассказать, что они, эти афронемцы, ненастоящие немцы, а выходцы из африканских стран, но всё это звучало как-то нехорошо и отдавала теориями о «чистоте», поэтому он решил закрыть тему.
Он щелкнул выключателем, гася люстру в гостиной, и зажёг торшер над диваном, образуя вокруг Юли и её «подружек» оранжевое пятно света. Затем лёг рядом с ними, подперев голову рукой, и посмотрел на Юлю.
— А где я буду спать, если тут они?
Девочку проблема Льва не заинтересовала, она пожала плечами:
— Не знаю.
Лев шутливо цокнул:
— Вот так всегда.
— Как?
— Нигде мне нет места.
Он нервно посмеялся, чувствуя, как шутка выходит за рамки шутки. Юля, будто уловив это, посмотрела на дядю с серьезным сочувствием:
— Правда?
— Да нет…
— У тебя есть место.
Она потеснила кукол, освобождая чуть-чуть пространства на подушке. Сказала:
— Вот. Можешь лечь.
Лев аккуратно пристроился с краю — влезало ровно полголовы.
— Я вас сейчас уложу спать.
— И меня?
— Да. Будешь моим четвертым ребёнком.
— Как мило.
Юля натянула одеяло на своих кукол, проследив за тем, чтобы Льву тоже достался краешек, и, усевшись по-турецки, деловито сообщила, что сейчас будет петь колыбельную, а все остальные должны будут под неё заснуть. А потом вправду запела.
Это была неожиданная песня — не «Баю-баюшки-баю» и не «Спят усталые игрушки», которые Лев ожидал услышать от племянницы — нет, это была песня про сверчка: «За печкою поёт сверчок». А ещё она была про «сыночка», и тем страннее, что её пела Юля, которая вообще-то была дочкой, а значит, слышала от родителей другие колыбельные.
Лев даже перебил её:
— Откуда ты знаешь эту песню?
— Она есть на моём диске с колыбельными, — объяснила Юля. — Мне нравится, но мне не подходит. А тебе подходит, потому что ты сыночек. И потому что там про серого кота.
Аргумент про кота был неясен, но он посчитал, что не должен просить его пояснять. А девочка продолжила петь:
Ты спи, а я спою тебе,
Как хорошо там на небе,
Как нас с тобою серый кот
В санках на месяц увезет.
В санках на месяц увезет…
К следующему куплету она смахнула всех своих дочерей-подружек с подушки, устроилась рядом со Львом, обняла его, закинула правую ногу на его живот, прижалась щекой к груди и тихонечко допела куда-то в ложбинку между ключицами:
Ну, отдохни хоть капельку,
Дам золотую сабельку,
Только усни скорей, сынок,
Неугомонный мой сверчок.
Неугомонный мой сверчок…
Юля заснула быстрее Льва. Тот ещё час тихонечко дышал в темноте, не зная, как приноровиться к ребёнку, чтобы случайно не смахнуть её на пол, и как привыкнуть к этому сладкому щемяще-нежному чувству в груди, разлившемуся в нём, как горячее какао.
Он соскучился по детям.
Соскучился по мужу.
Соскучился по чувству, когда по-настоящему обнимают.