Зато, когда он наконец уснул, тень к нему не пришла. И он был трезвым.
Слaвa [34]
Ваня и Мики плакали по-разному. У Славы была воображаемая градация слёз своих сыновей и, надо сказать, младший и старший сильно отличались друг от друга в этом вопросе.
Мики бывал раздражающим в своём плаче. Лет до семи он умел протяжно ныть, краснеть и рыдать без слёз, хныкать, как младенец, и закатывать истерики. Всё это Слава мысленно называл «ненастоящим плачем» — сын использовал эти техники только в выгодные для себя моменты: уговорить, надавить на жалость, выпросить, заставить… Настоящие слёзы Мики были очень тихими, как будто он не хотел, чтобы их кто-то заметил: сворачивался клубочком, дышал ртом (потому что нос забивало), а сам, тем временем, скулил в коленки. Такие слёзы очень легко просмотреть, и Слава (он был в этом уверен) пропустил как минимум половину случаев в жизни Мики, когда тот плакал. Просто потому, что не слышал, не видел, не обратил внимания.
Изучать виды Ваниных печалей пришлось целый год. Вся эволюция детского плача младшего сына прошла мимо Славы: от первого, который являлся способом общения с миром, до последующих, когда плач превращался в инструмент управления взрослыми и чужими эмоциями. Он не знал, когда Ваня расстраивается по-настоящему, а когда только пытался сделать вид, что расстроился. Но кое-что он уяснил с первых дней: Ваня плакал душераздирающе независимо от причин и их искренности.
Когда Мики рассказал брату о невозможности продолжать занятия музыкой, Ваня плакал именно так: на огромные широко открытые глаза наворачивались тяжелые слёзы, которые медленно падали с ресниц на Ванину пижаму. Диаметр пятна от одной слезинки был размером с пятирублевую монету — вот настолько большими они были. Слава, стараясь утешить сына, прислонил его лбом к своему плечу, и одной минуты хватило, чтобы насквозь промочить рукав футболки.
Слава пытался найти для Вани подходящие слова, и ненароком говорил вещи, в которые сам не очень-то верил. Например:
— Слух может восстановиться со временем.
И тут же:
— Ну а если нет, хороший повод попробовать себя в чём-то новом!
От этой фразы Ваня заплакал еще сильнее. Слава мысленно проклинал Мики, любителя правды-матки: неужели нельзя было сказать мягче?..
Но, если уж быть честным с самим собой, он признавал, что должен был сам рассказать Ване гораздо раньше.
Когда Слава взял передышку и вышел в коридор, где на металлическом сидении его дожидался Мики, старший сын, флегматично подняв взгляд, вынул один наушник и, растягивая слова в точности как Лев, спросил:
— Ну, как там дела?
Слава, опустившись рядом с ним, хмуро спросил:
— Легче стало?
Мики пожал плечами:
— Не знаю. Стало честнее.
Слава усмехнулся. Игра в недомолвки с сыном перешла на новый уровень: Слава знал, что Мики знал, но делал вид, что не знал, пока Мики делал вид, что ничего не знал тоже. Больше, чем прямого разговора о Максе с Мики, Слава боялся прямого разговора о Максе со Львом. Его не на шутку пугала мысль, что сын попросту сдаст его новые отношения второму отцу. Слава считал странным этот страх, как и свой образ мысли — например, слово «сдаст», которое приходило ему на ум — но вдаваться в анализ чувств не было времени: слишком много других проблем оставались нерешенными.
— Если в твоей правде нет ни добра, ни пользы, держи её лучше при себе, — посоветовал Слава сыну.
Про всё сразу посоветовал.
— Понял, пап, — ответил тот.
Про всё сразу ответил.
К шести вечера Слава подвёз Мики в Плэйлэнд — парк аттракционов, где они договорились встретиться с Майло — и строго сказал, никуда из парка не уходить.
— Я за тобой заеду к девяти.
— Я могу сам вернуться.
— Нет, не можешь.
Парк развлечений находился неподалеку от неблагополучного района, где через каждые два метра можно было встретить местного жителя, греющего ложку зажигалкой, и для Славы было настоящей загадкой, почему такое место, как детский парк, находилось на такой улице, как Хэстингс-стрит.
Мики, недовольно поджав губы, выбрался из машины, но, прежде чем закрыть дверь, спросил, обернувшись:
— А ты домой?
Слава не смог соврать.
— Нет.
— А куда?
— У меня встреча.
— А с кем? — Мики неприятно ухмыльнулся.
Слава коротко сказал:
— Со знакомым, — и, дотянувшись до дверцы, которую придерживал Мики, кивнул ему: — Пока.
Тот убрал руки, и Слава закрыл её.
Макс назначил встречу недалеко от дома, в индийском кафе — том самом, с которого всё началось. Они договорились «серьёзно поговорить», и Слава считал выбор такого места нечестным: как будто Макс хочет вернуть его в ощущения того дня, когда Славу, уставшего, невыспавшегося и задерганного, впервые за долгое время кто-то по-настоящему поддержал. Он дал себе слово не поддаваться.
Когда он подъехал, Макс уже был в кафе, сидел за тем же самым столиком, что и в тот день. Слава подошёл, он приподнялся, и они пожали друг другу руки, словно были коллегами на совещании, а не любовниками.
Впрочем, им предстояло решить, кем они будут теперь.
— Привет, — кивнул Макс, садясь на своё место.
— Привет, — кивнул Слава и устроился напротив.
Неловкость сгустилась. Официант, уже другой индийский мальчик без бус, положил перед ними меню.
— Хочешь что-нибудь?
Слава покачал головой. Макс заказал зеленый чай и апельсиновый сок, как в тот раз.
— Я сказал, что не хочу, — заметил Слава.
Макс пожал плечами:
— Значит, это всё мне.
Телефон в кармане Славы блямкнул уведомлением. Он вытащил его, опустил глаза на экран: голосовое сообщение от Льва. Первое, о чём подумал Слава: Лев ненавидит голосовые сообщения. Второе: в Новосибирске ночь. Тревога подобралась к сердцу и вцепилась когтистыми лапами.
Слава, подняв взгляд на Макса, сказал:
— Отойду в уборную.
Отошёл в уборную, подключил наушники и прослушал сообщение. Лев, делая чересчур большие паузы между фразами, говорил:
— Слава… Не знаю, как там у тебя… Но если ты хочешь знать, как у меня… У меня всё, как и было… Раньше… Я тебя всё ещё очень… Ну, ты понял.
Сообщение обрывалось.
Лев говорил как пьяный человек, который очень старается звучать, как трезвый человек, и, более того, который уверен, что у него получается. Конечно, у Льва не получалось: он дважды запнулся на слове «очень».
Слава написал в ответ:
«Это разовая акция или ты пьёшь регулярно?»
Лев печатал ответ так долго, что Слава успел два раза помыть руки (от волнения). А когда пришло сообщение, там было вот это:
«Я тбя лблю………»
Слава выругался в мыслях и вернулся в зал, к Максу. Не стал ничего отвечать Льву.
На его половине столика уже стоял апельсиновый сок. Слава отпил из стакана: забыл, как говорил, что ничего не хочет.
— Порядок? — уточнил Макс.
— Порядок, — хмуро ответил Слава.
— Ты напряжен.
— Он напился.
Слава не считал, что это правильно: обсуждать бывшего со своим почти-бывшим, но Макс был единственным человеком в его жизни, готовым слушать всё что угодно.
— Как раз хотел поговорить о нём, — ответил Макс, подчеркнув последнее слово.
Слава устало кивнул:
— Да, давай.
— У тебя к нему остались какие-то чувства?
Слава был готов завести прежнюю шарманку про «ну, конечно, я беспокоюсь за него, пятнадцать лет вместе, отец моих детей», но Макс пресек её заранее:
— Кроме этого. Кроме беспокойства.
Слава молчал, не зная, что ответить. Ему хотелось начать спрашивать, как делал Лев: «А какой правильный ответ?». Иногда он ловил себя на похожих реакциях, на одинаковой манере увиливать от ответов и искажать смыслы, и ужасался: «Может, теперь я это он».
— Слава? — негромко позвал Макс.
Он спросил себя: «Как бы точно не стал отвечать Лев? Это и будет правильный ответ». Лев бы точно не заговорил о чувствах.
— Да, я думаю, что всё ещё люблю его, — признался Слава, глядя Максу в глаза. — Он хреново выглядит, пьёт и записывает мне пьяные голосовые, а я думаю, какой он бедный, брошенный, оторванный от семьи, как мне хочется его пожалеть, как хочется ответить, что я тоже его люблю и хочу быть рядом. Всё, в чём ты меня подозреваешь — правда.
Макс тяжело вздохнул, отодвигая от себя кружку с чаем. Слава проследил за этим движением, переживая, что чай выплеснется через край. Удивительно, насколько странные мысли лезут в голову во время самых серьёзных разговоров в жизни.
— Макс, я никогда этого не сделаю, — твердо произнёс Слава. — Я не куплюсь на это нытьё. Я перетерплю эти эмоции, и потом…
— Что потом? — вяло улыбнулся Макс. — Начнёшь любить меня?
— Я бы очень хотел любить тебя, — искренне ответил Слава. — Я много думаю о том, как мы подходим друг другу, какие здоровые отношения мы могли бы построить, если бы я только смог…
Он замялся, а Макс подсказал:
— Любить меня?
— Хотя бы отпустить его. Для начала.
Макс, откинувшись на спинку стула, задумчиво побарабанил кончиками пальцев по столу. Словно спохватившись, сказал:
— Я тебе кое-что принес.
Он запустил руку в большой карман толстовки на животе и вытянул из него синие бусы — почти такие же, как были на официанте, но с мелким бисером. Он положил их перед Славой и тому стало понятно, что это слишком. Он больше не выдерживал.
— Вчера увидел их на Грэнвилл Айленд и сразу подумал о тебе.
Слава отвернулся в другую сторону, словно заметил что-то интересное, но ничерта не видел перед собой на самом деле. В глазах плыло, он пытался не расплакаться. Жилка на лбу бешено пульсировала в такт с сердцебиением.
Макс, смекнув, что что-то не так, начал оправдываться невпопад:
— Слава, это так… просто. Фигня. Они пластиковые и стоят копейки. Это ничего не значит. Просто вспомнил, что ты хотел такие…
Это невыносимо, когда на одной чаше весов находятся бессвязные голосовые и пьяные слова любви, на другой — эти чертовы бусы его любимого цвета, упомянутые вскользь два месяца назад, а тебя всё равно тянет к первой, побитой и уродливой чаше, но к первой.