Мальчикам, конечно, это не понравилось. Перестав хихикать над Миланой, они уставились на Славу, и один из них, блондин с веснушками, хмуро сообщил:
— А тебя вообще-то никто не спрашивал.
Славик сообщил ему в ответ:
— Когда другого человека обижают, можно и просто так вмешаться. Без спросу.
— Да, он, наверное, в неё втюрился, — пискляво хихикнул самый низенький. — Жених и невеста!
— Тили-тили-тесто! — издевательски подхватили остальные.
Славик растерянно улыбнулся:
— А почему плохо, если втюрился в кого-то?
— Ты не в кого-то, ты в скелетшу! — пояснил писклявый.
— Она что, хуже других?
— Ну да! — почти хором ответили они.
— Почему?
Славик искренне не понимал, что в этом такого, потому и спрашивал, а они думали, что он издевается и злились. В конце концов, один из них сказал: «Да всё, забейте, он тупой» и они разбрелись в разные стороны. Самый крупный из них, проходя мимо, толкнул Славика своим плечом — тот чуть не полетел на асфальт, но удержался. Милана с благодарностью глянула на Славу и опустила глаза.
Славик встал в шеренгу первого рядя, где и полагалось стоять первоклассникам, и радостно заключил про себя, что, кажется, ему удалось решить конфликт мирным путём. А на фоне, тем временем, играла та же песенка, что и на линейке четыре года назад: Крепко-накрепко дружить,
С детства дружбой дорожить
Учат в школе, учат в школе,
Учат в школе…
В кабинет, где проходил классный час, Славик попал одним из последних, потому что в дверях пропускал всех вперед себя. Когда пришёл в класс, обнаружил, что все ребята уже расселись, и ему досталась четвертая (из пяти) парт в первом ряду. Больше никто рядом не сел.
Славик сразу выцепил взглядом единственных знакомых: все четыре мальчика заняли пятые парты на соседних рядах, по двое на каждую. В первые же десять минут учительница, устав от болтовни и смеха, рассадила писклявого малыша и блондина с веснушками по разные стороны, отправив последнего на единственное свободное место рядом со Славой. Они недовольно переглянулись, и блондин показал Славику язык.
Когда классный час закончился, все с такой радостью ломанулись к выходу, будто успели устать от школы на все одиннадцать лет вперед.
С территории можно было уйти двумя путями: через центральный выход или через дырку в заборе с заднего фасада. Тем, кто жил на Кропоткина, удобней было вылезать через забор — иначе пришлось бы обходить кругом всю школу. Славик же должен был дождаться Юлю: ему не разрешали пользоваться автобусами самостоятельно.
Они договорились встретиться на школьной площадке, когда закончится классный час. Славик освободился раньше и дожидался сестру, сидя на скрипучих качелях: наблюдал, кто из одноклассников выходит цивилизованным путём, а кто лезет через дыру в заборе. Вторые нравились ему больше, казались интереснее.
Только его сосед по парте чего-то всё мялся и через забор не лез. Его друзья дожидались родителей здесь же, на лавочках, а он, видимо, жил неподалеку и должен был вернуться один. Но медлил.
Славик, забеспокоившись (ему было тяжело переживать чужую беспомощность), подошёл к нему и тихонько спросил:
— Ты чего мнешься?
Он пытался быть дерзким и мягким одновременно. Дерзким, потому что они вроде как идейные враги. А мягким, потому что ему стало его жалко.
Тот сердито ответил:
— Ничего.
— А почему ты тогда с таким лицом стоишь?
— С каким? — огрызнулся мальчик.
— Напуганным, — прямо ответил Славик.
Мальчик, посмотрев на него исподлобья, выдохнул и тихо-тихо, сквозь зубы, сказал:
— Там собака.
— Где?
— Там. Возле овощехранилища. Она не привязана, а мне мимо неё идти…
— А-а-а-а, — протянул Славик. — Я знаю эту собаку.
— Откуда?
— Ну, я тут часто мимо ходил раньше. У меня здесь сестра учится, — и добавил для солидности: — Уже в пятом классе.
— Ясно, — шмыгнул мальчик и посмотрел себе под ноги.
Славик тоже посмотрел ему под ноги, на стоптанные белые кеды. И сказал:
— Хочешь, проведу тебя мимо собаки? Она не злая.
— А тебе?..
Славик понял, что он хочет спросить: «Тебе по пути?», и ответил вперед него:
— Мне по пути.
Когда он говорил быстро, у него получалось звучать так, будто он не врёт. Одноклассник согласился, сказал:
— Ну, пошли.
Овощехранилище, охраняемое собакой, было недалеко: в нескольких метрах от школы. Слава заметил дворнягу еще от забора: большую, похожую на немецкую овчарку, с надорванным ухом. Время от времени она скалила зубы и издавала тихий рык, но на прохожих не бросалась.
Славин попутчик при приближении к собаке замедлил шаг. Заметив это, Славик попытался его отвлечь:
— Как тебя зовут?
— Максим, — негромко ответил тот.
— А меня Слава. Ты в какой детский сад ходил?
— В шестой…
— А я в тридцать пятый. У тебя есть братья или сестры?
— Брат. Старший.
— А у меня сестра.
Вспомнив, что уже говорил про сестру, Славик смутился и замолчал. Собака, тем временем, осталась позади, и они остановились.
— Ну, всё…
Максим тоже смущался: видимо, постеснялся своего страха. Славик подбадривающе сказал:
— Не переживай, если бы я не знал эту собаку, я бы тоже боялся. Она же здоровая!
Мальчик шмыгнул, кивнул и быстро сказал:
— Ладно, мне туда! Пока! — и ускакал в сторону ближайшей пятиэтажки.
Славик обернулся, понял, что мимо дворняжки теперь придётся идти одному, и поежился. Собаку он, конечно же, не знал: провожая и встречая Юлю, они с мамой ходили через главные ворота.
Когда вернулся на площадку, обнаружил злющую старшую сестру. Юля, едва завидев его, перелезающего через дыру в заборе, закричала:
— Ты где был?!
Он промолчал.
— Я уже всю площадку обошла! Мы же договорились у качелей! Кто разрешил выходить тебе через забор?!
Её щеки налились красным, как спелые яблочки, и Слава кокетливо сказал, приобнимая сестру за талию:
— Юлька, ты такая красивая, когда злишься.
Она мигом перестала злиться и начала улыбаться, хоть и пыталась через силу вернуть строгое выражение лица:
— Ой, какой подлиза!..
Слава, засмеявшись, честно признался:
— Я мальчика провожал.
— О…
— Там была собака и он боялся. Я его провёл мимо неё.
Сестра потрепала его по волосам:
— Очень смело, конечно. Но в следующий раз помни, пожалуйста, что мы с мамой тоже расстроимся, если тебя сожрёт собака.
— Об этом я не подумал, — фыркнул Славик.
Они, взявшись за руки, пошли к центральным воротам, и Слава задумчиво произнёс:
— А мило, по-моему, когда кто-то пытается выглядеть крутым, а на самом деле боится собак.
— Да, что-то в этом есть, — согласилась Юля. — Этот мальчик пытался выглядеть крутым?
— Он обижал девочку. А потом оказалось, что ему страшно идти домой.
— И стал похож на настоящего человека, — заключила Юля.
Славик обрадовался, как точно у неё получилось сказать то, что он чувствовал, и закивал:
— Да! Как будто он… очень милый от этого.
— Понимаю.
Он поднял их сцепленные руки и прижал Юлину к своей щеке. Хорошо, когда кто-то тебя понимает!
Крис записал в блокнот его слова — про «настоящего человека» и «очень мило» — и, подняв взгляд на Славу, уточнил:
— Вы тогда в него и влюбились?
Слава пожал плечами:
— Не знаю. В семь лет я не мыслил такими категориями. Сначала я просто захотел с ним дружить.
— А когда поняли, что влюбились? Что тогда происходило?
Слава мрачно усмехнулся. Это была другая история.
Лeв [39]
В спальне стояло икеевское кресло с деревянным каркасом: изогнутое и слегка пружинящее, если откинуться на спинку. Сначала они с Тахиром повалились на кровать, но у Льва, уже изрядно выпившего, закружилась голова. Отодвинув от себя парня, он сказал: «Лучше сидя».
Он поставил на пол, возле извитых ножек, стакан с виски, и расположился в кресле, пристроив голову на мягком изголовье. Тахир забрался на его колени, садясь верхом и пытаясь прильнуть ко Льву в пьяном поцелуе. Тот увернулся, поправил рукой член и кивнул Тахиру: — Садись уже.
За последние две недели это был уже пятый раз. Тахир сам связался со Львом: припомнил его прощальные слова: «Приходи, если захочешь, чтобы я тебя трахнул». Вот он и пришёл. И спросил, совершенно невинно мигая большими глазками: «Трахнешь?».
Лев в тот вечер был трезвым. Они поднялись в его квартиру, он толкнул Тахира на кровать и трахнул. Без сантиментов, но и без грубости: старался быть осторожней. Тахиру понравилось, но он всё равно сказал: «Толкаться было необязательно».
Лев удивился, но не просьбе, а собственным действиям, которых даже не заметил: таким привычным был этот жест — толкнуть. Перебрав свои воспоминания, он добрался до отношений с Яковом и понял, что так обычно и делал: швырял его в постель, выдавая этот странный, сочащийся агрессией порыв, за страсть. И ведь так было всегда. Без договоренностей.
Теперь уже и самому Льву это показалось странным: его на кровать никогда не толкали. Ну, если не считать… В общем, не толкали.
Раньше он думал, что так надо. Мол, есть всякие изнеженные мальчики, сделанные из другого теста, и они любят, чтобы их брали, чтобы с ними грубо обращались, что это их возбуждает. Эта идея так плотно засела в его голове, что Лев никогда в ней не сомневался, не пытался отнестись критически, всё раскладывалось как дважды-два: если трахать, то грубо, а если кто-то хочет, чтобы его трахнули, значит, хочет грубости. Умозаключение не вступало в противоречие даже с его собственными желаниями: себя-то он изнеженным не считал несмотря ни на что. И так отработал жест швыряния до автоматизма, что повторил его спустя двадцать лет.
Со Славой.
Во второй раз Лев позволил Тахиру лечь в постель самому, и даже пару раз спросил, что он хочет, хотя ему было не очень интересно (и не очень хотелось перестраиваться под его желания). Хорошо, что Тахир на всё отвечал: «И так нормально».