Мальчики, будто испугавшись его реакции, заговорили наперебой:
— Да мы ничего такого…
— Мы просто штаны снять хотели…
— А зачем с человека штаны снимать? Совсем больные что ли?
Слава приподнялся на локтях, и увидел, как необычное, тонкое лицо Владика исказил плач, и он судорожно начал повторять:
— Больные!.. Больные… Я с вами больше никогда общаться не буду! — он вскочил и крикнул: — Если не разойдётесь, я директора позову!
И Владик ушёл, сопровождаемый полным безмолвием.
Слава много раз прокручивал этот эпизод в воспоминаниях, постоянно задаваясь вопросом: а зачем? Зачем они хотели снять с него штаны?
В двенадцать лет это было непонятно. Тогда его напугало ощущение неподконтрольности собственного тела: оказывается, кто-то другой может вторгнуться в его границы, сломать их, растоптать, а самого Славу скрутить и сделать с ним всё, что пожелает, а он даже не сможет этому противостоять. Останется надеяться только на какого-нибудь Владика, который опомнится и всех остановит, но в каждой ли из таких ситуаций бывают Владики?..
Когда Слава повзрослел, он понял, что снятие штанов приравнивалось в головах детей к унижению. Они хотели его унизить. Это было новым открытием: странно, как дети тонко чувствуют, что унижение связано с телом, с его уязвимостью, с нарушением границ. Они сами не понимали, что делали, но действовали наверняка. Может, это что-то инстинктивное в людях?
— Я тогда решил, что больше никогда и никому не позволю так с собой поступать, — проговорил Слава. — Со своим телом. И нашёл джиу-джитсу.
— Красная черта… — задумчиво произнес Крис.
— Да, красная черта.
Вздохнув, Крис заметил:
— Даже удивительно, как в людях навсегда отпечатываются отголоски первой любви. Особенно если она была несчастливой.
Славу зацепили его слова. Он почувствовал себя не в своей тарелке и поерзал в кресле:
— Да. Наверное.
Обычно, уходя от Криса, он много думал о себе: о детстве, о юности, о Льве, об их отношениях, обо всём, что было так или не так. Но в тот день слова Криса впервые выбили его из своей колеи на соседнюю: он задумался о другом человеке.
Вернувшись домой, Слава застал младшего сына в гостиной за просмотром челленджей на ютубе.
Ваню выписали на прошлой неделе. Он избегал своё любимое пианино, зато много играл в компьютер и мало разговаривал с окружающими. Нейропсихолог убеждал, что это нормально: «Ему понадобится время, чтобы осознать свою травму».
Слава опустился рядом с сыном на диван, сделал потише, игнорируя Ванины протесты, и попросил:
— Можешь рассказать мне про девочку, которую любишь?
Лeв [41]
Он грамотно размазал свои запои по всей неделе: с понедельника по четверг, а также в воскресенье, разрешил себе пить чуть-чуть, перед сном, а в пятницу и субботу — сколько угодно. Угодно ему было, как правило, много.
Тахиру, с которым он виделся в выходные, доставалось лицезреть двух разных Львов: в субботу — пьяного, в воскресенье — трезвого. По субботам Тахир нравился Льву, по воскресеньям Лев нравился Тахиру.
Языковой барьер между ними стирался, особенно в те дни, когда напивались оба. После секса Лев лежал на кровати, пристроив голову на плече Тахира (и никогда — на груди, потому что она волосатая, не как у Славы) и говорил на русском, а Тахир отвечал ему на английском, и всегда получалось очень складно.
— Я себя ненавижу, — говорил Лев. — Наверное, поэтому я не могу это пережить. Я не люблю себя. А Слава любил. Только Слава любил, поэтому я за него цепляюсь. Ведь если нет Славы, значит, меня вообще никто не любит.
— Your kids love you, Lev, — отвечал Тахир, перебирая пальцами его волосы.
— Они не знают, кого они любят. Какой-то образ, вместо меня. А Слава любил меня. И это было удивительно, ведь сам я себя не выношу. Меня от себя тошнит.
Лев никогда не рассказывал свою историю Тахиру: тот улавливал содержание его жизни по пьяным откровениям, и, уже к десятой встрече, иранец смог сложить полную картину произошедшего.
Он наклонился к светлым волосам, коснулся их губами и прошептал:
— I love you.
Льва от этого затошнило, он отвернулся.
— Фу, что за пошлятина?
— It’s true.
— Не «тру», — передразнил Лев. — Ты меня тоже не знаешь.
Он поднялся с постели, подошёл к окну, где на подоконнике стояли стаканы с виски и колой, взял один из них в руку, сделал несколько глотков сразу. За его спиной Тахир, прошелестев одеялами и простынею, тоже встал на ноги. Подойдя ко Льву, он осторожно обхватил его торс руками — так, что левая лежала на грудной клетке, а правая на животе — и, чуть наклонившись, прислонился колючей щекой к спине между лопатками. Лев замер, опустив взгляд на его руки — такие же, как у Славы. И щетина кололась также, как у него. Казалось, они в самом деле стояли так сотни раз.
Чужой, скрипучий, не Славин голос сказал на ухо:
— You are a wonderful man…
Иллюзия лопнула, как мыльный пузырь. Лев с раздражением отстранился.
— Тебе пора домой.
На часах было девять, когда Тахир ушёл. Ещё час Льву понадобился, чтобы принять душ и привести себя в чувства. Когда он заглянул в телефон, оставленный на беззвучном, обнаружил девять пропущенных от Вани и два — от Мики. Первая мысль была: «Что-то со Славой» и он тут же перезвонил.
Говорили без видео, Лев побоялся ещё больше встревожить детей своим потрепанным видом. Не до конца протрезвевший, он пытался сохранять спокойный тон: когда Ваня ответил в трубке: «Алё, папа», Лев сначала с нежностью умилился, а потом сразу затревожился и спросил: — Всё в порядке?
— Ты не отвечаешь! — с претензией высказал Ваня.
— А чего звоните? Что-то случилось?
Ваня недоуменно ответил:
— Мы же договаривались!
Лев зажмурился (белки глаз при этом надрывно заболели) и попытался вспомнить: договаривались? О чём?
— Мы договаривались, что позвоним тебе утром, чтобы не звонить ночью!
Он отнял трубку от уха, посмотрел на время и логично рассудил:
— Сейчас не утро.
— Нашим утром, папа! — начал злиться Ваня. — У нас утро! Мы в полседьмого встали!
— А почему вы не в школе? — не понял Лев.
— Сегодня суббота! Мы потому и договаривались на субботу!
— Вы встали в субботу, в полседьмого, чтобы позвонить мне, а я не взял трубку…
— Да! — возликовал Ваня. Видимо, обрадовался, что отец его понял.
— Дерьмово, — проговорил Лев, забыв, что разговаривает с ребёнком.
— Ещё бы! — согласился тот.
Льва ощутимо придавило виной, под её грузом он опустился в кресло. В его полупьяной голове впервые очертилась ясная мысль, которая раньше была всего лишь неуверенной догадкой: «Я — алкоголик». Эта догадка кружилась вокруг него, как назойливая муха, а он отмахивался, пока муха не села ему на нос, заставляя себя увидеть.
Не заехать бы по лицу, в попытках от неё избавиться.
Он мог сколько угодно уговаривать себя, что у него нет зависимости, что он контролирует ситуацию и может остановиться в любой момент (припоминая сам себе, как уже остановился однажды — и ничего, не пил двадцать лет), но, когда ты врач, не так-то просто называть болезнь здоровьем.
Утрата связи с реальностью — запущенный случай.
— Ну, сейчас я ответил, — вымученно произнёс Лев. — Давайте поговорим сейчас.
— Мики снова пошёл спать, — недовольно буркнул Ваня.
— Давай с тобой поговорим?
— Щас… — в трубке зашуршало и его голос зазвучал издалека. — Переключу на видео!
Лев занервничал от слова «видео», включил переднюю камеру на смартфоне, оглядел своё уставшее лицо с впалыми глазницами, решил: «Он всё равно не поймет, что я пил» и смирился. Видео так видео.
Ваня лежал в кровати, держал телефон на вытянутой руке и смотрел на Льва сонными глазами. Льва тронула обстановка вокруг сына: постельное белье со свинкой из «Гравити Фоллс» и ловец снов на стене. Из-под одеяла торчали руки и угадывалась пижама со «Звездными войнами» — это Лев её покупал, ещё в Новосибирске.
Трезвея от нежности к сыну, Лев ласково спросил:
— А ты чего не спишь?
— Я ждал тебя, — ответил Ваня.
Он перевернулся на другой бок, на что-то облокотил телефон (два раза уронив его плашмя на кровать) и отнял руки, сунув ладошки под щеку. Посмотрел прямо в камеру и жалостливо вздохнул:
— Я по тебе скучаю…
Лев испытал непреодолимое желание оказаться рядом с Ваней и сгрести его в объятия, и в то же время невыносимую боль от того, что это невозможно.
— Я по тебе тоже.
— Когда ты вернешься?
«Вернешься»… Лев и забыл, что в Ваниной голове никакого расставания между родителями не случилось. Просто он поехал зарабатывать деньги, просто они так договорились, просто это такой период…
— Я пока не знаю.
— А когда будешь знать?
— Не знаю, Вань.
— А кто знает?
У Льва заболели виски, он поморщился и закрыл глаза. Ваня мигом уловил это и проговорил с разочарованием:
— Ладно, можешь не отвечать…
На доли секунды они замолчали.
Когда Лев снова открыл глаза, всё поплыло от подкативших слёз. Удерживая их внутри, он проговорил, сжимая скулы:
— Прости.
— За что? — не понял Ваня.
— Что пропустил ваши звонки.
Ваня хотел было что-то сказать, но за кадром щелкнуло, скрипнуло, и мальчик поднял взгляд наверх. Лев услышал любимый голос:
— Завтракать будешь?
Сердце зашлось от тревоги: Слава, Славик, Славочка…
— Ща, с папой договорю.
«Скажи что-нибудь ещё, подойди ближе», — умолял Лев.
— У него всё в порядке? — снова послышался голос Славы.
Лев перестал дышать. Ваня вдруг забегал глазами:
— Да, он просто… — сын бросил взгляд в камеру, на Льва, и снова посмотрел на Славу. — Просто из-за работы не мог ответить.
Лев опешил: он что, его покрывает? Десятилетний сын — покрывает?!
Дверь за кадром закрылась, Ваня снова пристроился возле камеры. Лев удивленно спросил: