— Почему? — спросил Лев, пока его мысли не успели дойти до самых крайних вариантов.
— Потому что ты в запое.
— С чего ты взял? — возмутился Лев.
Не слишком натурально, больше из иррационального желания отрицать всё до последнего.
— Ну, твои пьяные голосовые…
— Всего лишь одно!
— И ты пропустил их звонки…
— Тоже только один раз!
— Лев… — устало проговорил Слава.
— Да я уже неделю не пил! — с гордостью признался он, выдавая себя с потрохами: значит, до этого пил.
— Вот видишь.
— Я не буду пить при детях, я же не дурак.
— Я тоже не дурак, чтобы отправлять детей к отцу-алкоголику.
— Зачем ты называешь меня алкоголиком? — оскорбился Лев.
— Пожалуйста, я не хочу ссориться, — жалобно простонал Слава. — Давай хоть о чём-то нормально договоримся.
— Нормально договоримся, что я не буду видеть детей?
— Я сказал Мики, что он приедет на день рождения. Это в марте.
— Я помню, когда у нашего сына день рождения!
Игнорируя ёрничанье, Слава спросил:
— Ты справишься с собой до марта?
— Я уже справляюсь.
Слава вздохнул:
— Лев, это очень серьёзно. Тебе нужна помощь. Давай я помогу найти тебе психотерапевта?
— Не начинай, — попросил Лев.
— Но это болезнь! Ты же врач, ты знаешь, что это такое.
— Да, я врач, — согласился Лев. — И я ещё ни одного диабетика в гипогликемической коме не вылечил разговорами. А классно было бы.
После недолгой паузы послышался удрученный ответ:
— Ясно… Ну, удачи.
— Удачи! — рассерженно буркнул Лев.
Когда в трубке щелкнуло, оповещая об отключении вызова, он отчаянно проговорил в неё:
— Кстати, если тебе интересно, я тебя пиздец как люблю, и это такая хренатень, потому что я уже весь извелся, — стояла тишина, на другом конце провода не было никого, но Лев говорил почти скороговоркой: — Не понимаю, что происходит вообще, я заколебался, не могу спать, думаю о тебе сутками, днем и ночью, нашёл мужика, похожего на тебя, и теперь меня злит, что он все равно не такой. Это же бред, да? Как будто я извращенец.
Лев взял подушку с дивана, обнял её, зажмурил глаза и на зеленую обивку закапали слёзы. Не отнимая трубку от уха, он говорил дрожащим голосом:
— Я всегда считал, что я нормальный мужик, а ты — чувствительный юноша с нежной психикой. Так какого хрена это меня колбасит, а не тебя? Ты даже не представляешь, что это такое, ты меня довел до этого за каких-то три месяца!
Он всхлипнул, смахнул слёзы с глаз, но они потекли с новой силой.
— Я не знаю, чего хочу. То ли схватить тебя и привезти сюда насильно, то ли умолять вернуться, но тебя же не заставить, ты же скорее умрешь, чем станешь делать то, что я говорю, да? Пиздец какой-то…
Он откинул телефон в сторону, тот врезался в спинку дивана, отскочил и с силой грохнулся на пол. Лев не стал проверять целостность экрана, даже головы не повернул. Обхватив подушку плотнее, он медленно опустился на бок, лег в позе эмбриона и позволил себе бесшумно расплакаться.
Но другие не позволили. В дверь заколошматили:
— Лев Маркович, скорая позвонила! Везут с огнестрельным!
О господи.
Он откинул подушку, поднял с пола мобильный (бегло оценил — экран цел), поправил на себе медицинскую пижаму, пригладил волосы, вытер слёзы (глаза красные, потому что не выспался, так и скажет), и вышел в коридор к напуганной медсестре. Девушка была новенькой, только после колледжа, и пугалась почти всего, что происходило.
— Что за огнестрельное? Куда? — спросил Лев, надевая медицинскую маску (старался скрыть под ней следы слёз).
— Грудная клетка.
— Хирургам сказали?
— Ага, — испуганно мигнула девушка.
— Операционная готова?
— Виктория Викторовна готовит!
— Ну и супер, — Лев подбадривающе подмигнул ей. — Всё будет нормально.
Он пошел в сторону операционного блока, и она засеменила за ним:
— Ой, надеюсь! Так страшно, когда стреляют…
— Привыкнете, — хмыкнул Лев.
— А у вас тут в Новосибирске часто стреляют? — спросила она. — Я просто из Кемерово.
Он пожал плечами:
— Не часто. Обычные бандитские разборки.
— Тогда не очень жалко, — обрадовалась она.
Они услышали стук колёс медицинской каталки и синхронно подобрались, смахивая с себя непринужденную расслабленность.
Настало время становиться супергероями.
Слaвa [44]
— Сначала на меня наорал Мики, а потом Ваня…
— Ваня тоже наорал?
— Нет, Ваня просто расплакался… Но они оба считают меня врагом, хотя я просто пытаюсь не говорить, что их отец — алкаш.
Слава ходил по гостиной, собирая с пола детские носки — утром они были главным снарядом в битве между Мики и Ваней (битва была за право первым пойти в душ). Потом Мики ушел в школу, Ваня поехал на занятия по лечебной физкультуре в детском такси, а Слава остался мыть посуду, готовить обед, вытирать пыль — между делом сдал рабочий проект — а потом снова вернулся к домашним делам.
Когда пришёл Макс, он не успел закончить с уборкой — пришлось пропустить его в квартиру и попросить подождать. Они опаздывали на премьеру новых «Звездных войн», и Слава начал действовать избирательно: носки собрал, а лего, разбросанное в углу гостиной, — в другой раз.
Макс прошел в комнату и остановился возле декоративной полки с вазами, цветами и фотографиями. На фотографиях были Слава с детьми, или Лев с детьми, или дети друг с другом. Славы и Льва вместе не было — такие снимки Слава убрал.
— Это старший? — спросил Макс, указывая на кадр, где тринадцатилетний Мики сидит под деревом, задумчиво смотрит в сторону и крутит в зубах соломенный стебелек.
— Да, — ответил Слава, мельком глянув на фото. — Сейчас он побольше.
— Он похож на Льва, — заметил Макс.
Слава, забрасывая последний носок в корзину, тяжко вздохнул:
— Все так говорят…
— Не только внешне, да? — напряженно спросил Макс.
Слава уловил это напряжение, не первый раз возникающее, когда речь заходила о старшем сыне. В голове всплыло сообщение: «…абьюзивные отношения с сыном…»
— Тебе не нравится Мики, да? — догадался Слава.
Макс развел руками, начиная оправдываться:
— С чего ты взял? Я его даже не знаю.
— Ты как будто злишься, когда мы о нём говорим.
— Меня злит, как он ведет себя с тобой, и всё.
— А как он себя ведет?
— Хамит, повышает голос… Вот даже в этой ситуации, с поездкой домой. Сам же сказал: «Мики наорал».
— Это нормально, он же подросток.
Макс хмыкнул:
— Ты любишь всякую хрень в свой адрес оправдывать…
Слава, уже несколько недель находящийся в терапии, начал ощущать её побочные эффекты: одним из таких стала привычка глубоко анализировать окружающих людей. Сопоставив в уме факты и события, он с усмешкой спросил:
— Ты что, проецируешь на моего сына неприязнь ко Льву?
— Очень смешно.
— Я не шутил. Твоё раздражение так и выглядит.
— Не будешь ставить его на место, станут ещё больше похожи.
— Я не спрашивал твоих советов по воспитанию.
Они хмуро посмотрели друг на друга, глаза в глаза. Славу затошнило от предчувствия ругани и разборок, но Макс неожиданно разрядил обстановку, извинившись:
— Ты прав. Прости.
Слава выдохнул, и только тогда заметил, как напряжено было тело — словно в готовности драться. Макс, тем временем, всячески пытался сгладить конфликт:
— В любом случае, они милые. У меня почти такая же футболка есть, как у Вани.
Слава вяло улыбнулся, взглянув на снимок с младшим сыном: там Ваня, в футболке с мультяшным динозавром, первый раз сел за новенькое пианино. В последнее время Слава часто обнаруживал это фото опущенным плашмя, но каждый раз поднимал и ставил на место.
Макс подошёл к Славе, взял его лицо в свои ладони (Слава сразу отметил, что так любил делать Лев) и, заглядывая в глаза, повторил:
— Прости, ладно? Я просто переживаю, — он наклонился для поцелуя, но Слава, будто бы случайно, повернул голову в сторону и Макс коснулся губами уголка рта.
Слава попытался отстраниться — «Мы опаздываем» — и скорее поспешил в прихожую.
На прошлой неделе они опять начали встречаться. Случайно. Слава этого не хотел.
Сначала они случайно занялись сексом, а потом случайно начали встречаться.
Это случилось после сессии с Крисом, и Слава только через день вспомнил правила, которые назвал ему психотерапевт перед началом работы: не принимать важных решений в первые сутки после консультации. Возможно, решение переспать с Максом относилось к одному из таких, но он об этом подумал слишком поздно.
На консультации они много говорили о Льве: Слава делился, а Крис слушал и кивал. Делился, в основном, чувствами — разъедающими его изнутри, токсичными и невыносимыми. Невыносимой казалась любовь. Слава боялся, что никогда от неё не избавиться, что он будет находить новых людей, но всегда будет чувствовать только его и пустоту, которую он после себя оставил.
Слава рассказывал Крису, как встретил хорошего парня, но ничего не получилось, потому что как бы он ни старался, он искал его. Он жаждал его прикосновений, его дыхания на своей коже, его руки, соскальзывающей вниз по животу, так, как умел делать только он: едва касаясь пальцами кожи, а потом ниже, ниже, к паху, и чувствовал, как под его ладонью вытягивается член, подчиняясь только его рукам, только его языку тела. Иногда он лежал в темноте и представлял это снова и снова — как рука Льва скользит по его телу — и невольно выгибался навстречу его движениям, как будто бы всё происходило по-настоящему. Потом, вздрогнув, он пытался вспомнить, когда это было последний раз: полгода назад? Больше? С ума сойти, он так долго не прикасался к нему. Такого не было никогда.
Конечно, он не говорил Крису всё это про кончики пальцев, живот, член… Но про чувства — говорил. И про страх, как его называл Слава, никогда-не-повторенья больше ни с кем. Он боялся всю оставшуюся жизнь прожить воспоминаниями о том, как любимый мужчина опускал ладонь на его живот, и он вздрагивал, как под электрическим током — и это повторялось из раза в раз, даже если это было тысячное прикосновение в их жизнях — он вздрагивал и в тысячный раз тоже.