— И что там?
У Славы дрогнули губы.
— Там всё, чего мы никогда не хотели бы узнать о малыше Мики.
Лeв [51]
В холле пахло хлоркой, медикаментами и кошачьим кормом — Лев засомневался, не перепутал ли наркологичку с ветеринаркой. Пройдя вглубь, заметил стенд с информацией о СПИДе (значит, не перепутал), а рядом коморку, за окошечком которой прятался охранник. Из-за двери, предварительно мяукнув, нечто рыжее и полосатое выпрыгнуло Льву под ноги, и тот с брезгливостью сделал шаг назад. Повернулся к посту охранника (за бликами стекла было не различить лица) и поинтересовался: — У вас в больнице что, живёт кот?
Охранник оказался охранницей и тонкий, неожиданно визгливый голос, ответил:
— А мы его в отделения не пускаем! Тут он никому не мешает!
— Это не гигиенично, — буркнул Лев, отходя в сторону.
Со второго этажа спустился Дмитрий Викторович — заведующий детским наркологическим отделением — ныне статный, рано седеющий мужчина, в халате на все пуговицы, а когда-то просто Димон, мешавший четыре вида разного алкоголя на студенческих вечеринках, и никогда не пьянеющий. Они со Львом пожали друг другу руки.
Странно у медиков заведено: можно не общаться двадцать лет, а можно и вовсе быть незнакомцами, но одна фраза: «Я тоже врач» способна временно сделать друзьями кого угодно.
Вот и Лев стал пятиминутным другом для Дмитрия Викторовича — для парня, мимо которого он обычно проходил с мыслями: «И этот дебил будет лечить людей?..». Похоже, будет — его сына.
— Привет, — слегка наклонил голову Дмитрий.
— Привет, — кивнул Лев.
— Ну, экскурсия начинается со второго этажа, — он указал подбородком в сторону лестницы. — Идём.
И он пошёл: сначала в отделение детоксикации, где пахло куревом, а воздух казался заволоченным пеленой дымки. Дети и подростки, от десяти до семнадцати лет, прижались костлявыми телами к стенам, когда они вошли, и по-волчьи вперили глаза. Лев украдкой осмотрел их серые лица, прошелся взглядом от впалых щек до трещин на губах, и отвернулся. Мики никогда таким не будет.
Никогда же?..
— Сюда попадают, когда нужно снять ломку или вывести дрянь из организма, — объяснял Дмитрий. — Короче, здесь можно прокапаться.
Он резко остановился, развернулся ко Льву (тот едва успел затормозить) и хмуро спросил:
— Что употребляет?
— Траву… — растерянно ответил Лев.
— И всё?
— Не знаю. Надеюсь, что да.
Он кивнул и повёл его дальше, к лестнице. Сказал:
— В этом случае, если воздержится от употребления, можно начать с отделения на первом этаже.
— А что там? — спросил Лев, поравнявшись с коллегой.
— Увидишь, — заинтриговал он, жестом швейцара открывая передо Львом выход к лестнице.
Он прошел через двери и Дмитрий, обгоняя, повел его за собой на первый этаж.
Это был будто бы другой мир: за дверью с вывеской «Реабилитация», вместо курева, пахло праздником: мандарины, свежая выпечка, хвойный аромат, смешиваясь, напоминали Льву, что вообще-то только-только наступил Новый год. Он осмотрелся: в палатах нет дверей, вход в комнаты украшают резные полукруглые арки, стены выкрашены в не-по-больничному зеленый — яркие, сочные, салатовые. Уже совсем другие, розовощекие, подтянутые или просто упитанные мальчики и парни сидят с книгами в мягких креслах, занимаются в тренажерном зале или вполголоса общаются друг с другом в палатах.
Лев негромко поинтересовался:
— И сколько проходит времени между поступлением на второй этаж и переводом на первый?
— У всех по-разному: неделя, две, месяц… Реабилитация на первом этаже длится три месяца, но ребёнок может быть исключен.
— Исключен? — переспросил Лев. Ему, как врачу, было странно, что кого-то можно «исключить» из лечения.
— Да, за нарушение правил, — пояснил Дмитрий.
Лев напрягся: звучит как что-то, что обязательно сделает Мики.
— А что считается нарушением?
— Если пронесет наркотики, алкоголь или сигареты — исключение сразу. За драки, хамство и несоблюдение распорядка дня — исключение при повторных нарушениях.
Он вздохнул: слабо верилось, что Мики продержится.
— Сын? — с пониманием спросил Дмитрий.
— Не совсем, — уклончиво ответил Лев.
— Родственник?
— Вроде того.
— А ты-то что?
— Что? — не понял Лев.
— Давно пьёшь?
Он не был готов к таким откровениям с едва знакомым человеком. Посмотрел в сторону, думая, как бы улизнуть от ответа, а Дмитрий, тем временем, придался воспоминаниям:
— В студенчестве ты алкоголя избегал, как огня.
— Потому и избегал, — произнёс Лев.
— Уже тогда?..
— Уже тогда.
— В таком случае, тебе туда.
Дмитрий кивнул в окно, вид из которого открывался на соседний корпус: трехэтажное здание с покосившемся крыльцом. Лев окинул его тяжелым взглядом, на секунду задержавшись на ближайшем ко входу балконе второго этажа: там, опершись на перила, стоял мужчина неопределенного возраста: ему могло быть сорок, а могло и шестьдесят, щеки на раскрасневшемся обрюзгшем лице свисали, как у мопса, он курил и харкал вниз после каждой затяжки.
«Он пьёт, наверное, всю свою жизнь, — подумал Лев. — Я никогда таким не буду»
Никогда же?..
Отделение детоксикации для взрослых напоминало детское, с одной только разницей: там курили открыто, а не украдкой. Лев быстро прошел по коридору, стараясь не смотреть на измученные многолетним употреблением лица — говоря откровенно, он всем своим видом показывал, что не один из них. Он, в белой рубашке, черном кашемировом пальто, до блеска натертых ботинках, пахнущий сандалом и гелем для волос, не имел ничего общего с отёчными, опустившимися мужиками, большинство из которых подобрали на улице, прежде чем привезти сюда. По крайней мере, ему нравилось так думать, ему нравилось видеть эту разницу и тешить себя: «Я не такой».
Медсестра наркологического отделения для взрослых уже ждала его в процедурном кабинете. Это была пожилая женщина, работающая на пенсии, и Льву стало спокойней: почему-то выглядеть алкоголиком перед кем-то молодым и сильным казалось ему куда унизительней, чем вот так, перед возрастным человеком.
Они коротко обменялись репликами «для своих»:
— Вас предупредили?
— Меня предупредили. Снимайте пальто, рукав до локтя, садитесь в кресло.
Он выполнил её указания: пальто на вешалку у входа, расстегнул манжету, закатал рукав, сел в массивное, кожаное кресло с широкими подлокотниками и мягким подголовником. Она подложила подушечку под руку, затянула жгут выше локтя и начала открывать ампулу, монотонно сообщая: — Препарат вводится внутривенно и действует шесть месяцев. В случае срыва и принятия алкоголя…
Дальше последовал длинный список, который начинался словами: «тошнота и рвота», а заканчивался отеком головного мозга, инсультом, инфарктом и смертью. Хорошенькие перспективы…
Она поднесла иглу к вене.
— Готовы?
— Готов, — выдохнул Лев.
Болезненно кольнуло, и прозрачная жидкость в шприце медленно начала уменьшаться, вена распирающе заболела. Вот и всё.
— Вот и всё, — вторила медсестра его мыслям, извлекая иглу и заклеивая прокол подушечкой пластыря.
Лев машинально согнул руку в локте и поднялся. Растерянно посмотрел на женщину:
— Больше ничего не нужно?
Она хмыкнула:
— Больше не нужно пить.
Пробурчав: «Я и не собирался», Лев поблагодарил её и вышел из процедурного кабинета. Поймал на себе любопытные взгляды пациентов, и, отвернувшись, второпях выскочил на лестницу. Между первым и вторым этажом, вытащил мобильный и открыл список контактов: нужно было позвонить Славе, пока в Ванкувере не наступила ночь.
Его разрывало от противоречий: вскрывшаяся зависимость сына заставляла чувствовать себя никудышным, отвратительным отцом, но она же вновь начала сближать их со Славой — до пяти звонков в день. После долгих месяцев молчания и передавания друг другу «приветов» через детей, они опять заговорили друг с другом.
И Лев жил этими звонками.
Всякий раз он воображал их иначе. Он мечтал, как позвонит и спросит:
Привет, моё солнце. Как твои дела?
Или просто скажет:
Я так люблю тебя, мой родной.
Он не был щедр на ласковые слова, когда они были вместе: странные, громоздкие, они застревали поперек горла, и он с прохладными интонациями произносил: «Слава». Даже Славик, Славочка — никогда.
А теперь, в его мыслях, он никогда не был Славой. Он был любимым, дорогим, родным, самым лучшим, самым красивым, самым желанным, он шептал эти слова перед сном, обнимая подушку или одеяло, и представлял, как скажет об этом ему.
— Лев, — он вздрогнул, когда услышал в трубке своё имя. Своё имя его голосом. — Привет.
— Да, привет… — дорогой, родной, любимый — мысленно перебрал он, но не сказал ни одно из этих слов. — Я сейчас в больнице. В наркологической.
Он рассказал Славе о своей экскурсии: о первом и втором этаже, о трёх месяцах, о правилах, об истощенных мальчиках со второго этажа и о розовощеких с первого, о тренажерном зале и книжках, и закончил словами:
— Я думаю, нужно попробовать.
— Да, — после недолгого молчания откликнулся Слава. — Хорошо.
— Ты можешь… ты можешь сделать так, чтобы он ничего не употреблял?
— Я пытаюсь.
— Это важно, — настоял Лев. — Иначе они отправят его на второй этаж, а там ничего хорошего.
Слава устало повторил:
— Лев, я пытаюсь.
Я знаю, родной.
— Я знаю, Слава, — мягко отозвался он.
— Дома я его проконтролирую, но сейчас кончатся каникулы и…
— Забери документы из школы.
— В смысле?
— Плевать на школу, — повторил Лев. — Продолжит учиться здесь. Пусть сидит дома, никуда его не отпускай.
В трубке послышался тяжелый вздох.
— Я знаю, что это непросто, — с сопереживанием отозвался Лев. — Я на связи. Звони в любое время.
Он молчал.
— Слав?..
— Да, я слышу…