— Я рядом.
Он хмыкнул, будто бы усмехнулся, и ответил:
— Пойду спать.
— Доброй ночи, — Лев дождался, когда Слава отключит вызов, чтобы сказать: — Я люблю тебя.
Слaвa [52]
Одной рукой он держал чашку с тестом для блинов, второй — венчиком мешал комки в вязкой жиже, телефон удерживал ухом, а ногой наловчился открывать холодильник. Повторенные многократно, некоторые действия доходили у него до автоматизма.
— Я не могу с тобой встретиться, — вполголоса объяснял Слава в трубку.
Время от времени он поднимал взгляд на Мики — тот сидел, устроившись в кресле, и слушал музыку с mp3-плеера — этого динозавра Слава специально нашёл для сына в качестве замены Спотифая. Он, скорее всего, не слышал разговора, но Слава всё равно старался говорить тише.
— Я не могу оставить Мики одного.
— Я хочу всё нормально обсудить, — просительно объяснял Макс.
— Я понимаю, но я не могу уйти.
Он взял половник, зачерпнул тесто из чашки, вылил его на сковороду, перехватил ручку и покрутил, распределяя жидкость по поверхности.
— Что это шипит?
— Это блины.
— Ясно. В общем, Слава…
— Макс, — устало перебил он. — Прости, пожалуйста. Я правда очень бы хотел, чтобы наши отношения закончились как-то… по-нормальному. Но у меня сын пришел домой под наркотиками и сейчас это важнее всего остального.
— Тридцать минут, — не унимался Макс. — Возле твоего дома. Где скажешь.
Слава ещё раз поднял взгляд на сына. Мики маялся от безделья: закинул ноги на спинку кресла, голову свесил вниз с сидения, и, протянув руки с mp3-плеером перед собой, внимательно переключал треки. Слава вздохнул.
— Пятнадцать минут, — строго сказал он в трубку. — На крыльце моего подъезда.
— Хорошо! — с облегчением выдохнул Макс. — Через час, нормально?
— Нормально.
Он накормил детей блинами, Мики — со сметаной, Ваню — со сгущенкой, и то, и другое было куплено в русском магазине.
— Фу, сметана, тошнотина!
Младший произносил эту реплику каждый раз, когда чувствовал её запах, и, высунув язык, изображал рыгающий звук.
— Сгущенка похожа на сперму, — любезно сообщил ему Мики.
Ваня, резко откинувшись на спинку стула, с ужасом посмотрел на блинчик в тарелке, щедро политый сгущенкой.
— Мики… — устало произнёс Слава. На строгость уже не хватало сил.
— Фу-у-у! — завопил Ваня.
— Зачем ты это сказал?
— Это правда.
— Я теперь не буду! — протестовал Ваня.
У Славы заболела голова. Ему хотелось ударить кулаком по столу, одному велеть заткнуться, а второму — есть, что дают. «Компромиссы, — напоминал себе Слава. — Ищи компромиссы…»
— Варенье. Хочешь варенье?
— Да, — согласился Ваня.
Пока Слава шёл к холодильнику, Мики начал произносить:
— А варенье похоже на…
— Мики, заткнись! — и всё-таки он это сказал.
Солгав детям, что отойдет в магазин, он с облегчением улизнул из дома: хоть на пятнадцать минут вырвался из удушающей атмосферы конфликта. А ещё, конечно, можно было покурить, стоя на крыльце — это успокаивало.
Макс ждал его, сидя на ступеньках — Слава поежился, представив пронизывающий холод бетона. Обернувшись на лязгнувшую дверь подъезда, Макс с улыбкой поднялся на встречу, но Слава не улыбнулся в ответ: вытащив из кармана синюю пачку Лаки Страйка, он вытянул одну сигарету, зажал её между губами и, щелкнув зажигалкой, прикурил.
Проследив за его движениями, Макс произнес:
— Я хочу всё объяснить.
Слава молчал: слушаю, мол.
— Я знаю, после всего, что случилось, ты больше не захочешь быть со мной вместе. Но я не хочу, чтобы ты вспоминал, что когда-то там у тебя были короткие отношения с каким-то мудаком, поэтому… поэтому я хочу объяснить.
Он говорил, торопясь и спотыкаясь, то и дело переводя дыхание, словно бежал, а Слава, смягчаясь, чувствовал, как начинает оттаивать от своей обиды.
— Я знаю, что нельзя бить людей. Я знаю. Я плохо поступил, я ударил человека, но не ребёнка, понимаешь? Для меня — не ребёнка.
Слава вздохнул, предвкушая услышать, что Мики — взрослый, осознанный, сформировавшийся манипулятор, который вообще-то первый начал, но Макс торопливо закачал головой:
— Нет, нет, нет, я хочу сказать другое… У меня есть младший брат. Мы не говорили об этом, но он есть, он ровесник Мики. Мы росли вместе, иногда даже дрались, ну, не всерьез, а за пульт от телевизора, например, или за право спать в поезде на верхней полке… Короче, неважно. Но были всякие придурки, которые его задирали, такие же мелкие, как он, и, если они его били, я мог ответить тем же. И да, это плохо, драться — плохо! Но я просто хочу, чтобы ты понял, как я это вижу. Мики для меня — не ребёнок, не сын, максимум младший брат. Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы ты нас познакомил, если бы я привык видеть в нем твоего сына, твоего ребёнка, я бы не ударил его, клянусь. Я просто… просто отреагировал на автомате. И всё.
Слава, слушая его, застрял в самом начале фразы: «Мы не говорили об этом…». Ему стало не по себе: а почему они не говорили? Неужели он так мало интересовался Максом, что за полгода даже не смог узнать, что у того есть младший брат? Это ничего бы не оправдало, но многое объяснило.
— Я не злюсь на тебя, — ответил Слава. — Мне стыдно, что он тебя ударил. Мне стыдно, что это, кажется, и моё воспитание тоже.
Он думал об этом весь день. Вчера Мики спросил его в лоб: «А что делал ты, когда он меня бил?». Он помнил, что. Переживал. Больше не делал ничего полезного. Утешал после? Какое это имело значение, когда всё уже случилось…
— Я ужасный отец, — заключил он.
— Да нет же…
— Мы возвращаемся в Россию, — перебил Слава.
Макс, не смотря на щипающий за щеки морозный ветер, побледнел.
— К нему? — уточнил он, переглотнув.
Слава покачал головой:
— Нет, там будет проще оказать Мики помощь. Бесплатно и без очереди.
— Только из-за этого?
Слава сначала рассердился на его вопрос: а что, этого мало? Но тут же понял, что нет, не только из-за этого.
— Устал быть один, — произнёс он. — Хочу помощи. Хочу к маме.
Макс потупился:
— Прости, что от меня было мало толку.
Слава повел плечом: ерунда, мол. Заметив, как Макс делает пару шагов назад, вниз по ступеням, будто бы собирается уходить, Слава остановил его:
— Мне очень жаль, что так получилось.
Макс с пониманием кивнул:
— Мне тоже.
— Я думаю, в другой жизни у нас бы сложилось.
— В другой жизни?
— Да. В той жизни, где у меня нет детей, мужа, обязательств и проблем. В той версии вселенной, где моя сестра жива. Думаю, там бы из нас получилась идеальная пара.
Макс вяло улыбнулся:
— Но мы в этой версии вселенной, а не в той…
Слава, докурив, спустился вниз по ступенькам. Остановившись на третьей, он забросил окурок в мусорный бак, и повернулся к Максу — тот стоял на второй, и Слава, сделавшись чуть выше, мог позволить посмотреть на него сверху-вниз.
Осторожно взяв его лицо в ладони, он поцеловал Макса коротким, но глубоким поцелуем. Парень, подавшись вперед, с жадностью начал отвечать, и Слава тут же разъединил их губы — Макс ошарашенно мигнул.
— Спасибо, — проговорил Слава. — С тобой было хорошо.
— Не за что… — растерянно ответил он.
Слава поднялся выше, и скрылся за подъездной дверью, больше не оборачиваясь. В коридоре, едва он переступил порог, к нему подскочил Ваня: «Ты мне что-нибудь купил?!», но Слава с раздражением отмахнулся от сына.
Закрывшись в спальне, он сполз по стенке на пол и заплакал: заплакал, потому что хотел быть в «той» версии вселенной, а не в этой. Заплакал, потому что больше всего на свете ему хотелось перестать быть мужем и отцом. Всё это родительское счастье, эти слащавые представления о большой семье с любимым человеком, всё, что он воображал, чем грезил, о чём мечтал… Вот бы никогда ничего этого не знать.
Лeв [53]
— Выглядишь… отлично, но измотанно.
— Уже пятый день, как в тюрьме.
— Сходите погулять.
— Он отказывается!
— Выходи сам. Ну, ненадолго.
— Выхожу. На крыльцо.
— Покурить?
— Ага.
Слава курил, когда Мики было четыре — не долго, несколько месяцев, а потом бросил и не притрагивался к сигаретам одиннадцать лет. Ему не нужно было признаваться в том, что он курит, чтобы Лев понял: он курит. Даже так, на расстоянии тысячи километров, через экран монитора, он узнавал знакомый голос с хрипотцой, которым обычно Слава не говорил. У Славы чистый звучный голос, огрубение связок — признак регулярного курения.
И, конечно, болезненно-бледное лицо, но этот факт Лев списывал на усталость и недостаток свежего воздуха.
Смотреть на измученного замкнутым пространством Славу не оставалось сил.
— Выходи хотя бы на час, — даже не предложил, а попросил Лев. — Или заставь его выйти тоже.
— Я не могу заставить…
Лев вздохнул: он бы заставил.
— Он как будто специально, — сказал Слава, потирая глаза. — Не хочет выходить, чтобы я тоже мучился.
— Чуть-чуть осталось, — утешал Лев. — Когда вернетесь, могу забрать его к себе.
Слава фыркнул:
— Чтоб вы там на пару…
— Я закодировался.
Славин телефон бухнулся камерой вверх, и Лев какое-то время видел белый потолок с мелкими трещинками. Потом снова появился Слава.
— Извини, ты съехал с Льва Толстого.
— С чего?
— С Льва Толстого. Я упираю тебя в «Войну и мир».
— А, ясно. Необычные ощущения.
Слава впервые за разговор улыбнулся, лукаво глянув на Льва. Лев, приподняв правую бровь, улыбнулся в ответ.
— Ты закодировался? — переспросил Слава, посерьезнев.
— Да.
— Когда?
— Позавчера.
— Этой штукой? — Слава откинул руку в сторону и пальцами изобразил шприц, выпрыскивающий что-то в вену.
— Именно ею.
— Ахренеть, — он подался вперед, сел ближе, и внимательно посмотрел на мужчину — взгляд его при этом блуждал левее от камеры. — И что будет, если ты выпьешь?