У Льва начала болеть голова от его умозаключений не пойми откуда взявшихся.
— Что «это»? — с раздражением спросил он.
— Признание в тирании.
— Хочешь, чтоб я признался, — понял Лев.
Слава пожал плечами:
— Если ты не признаешься, я признаюсь.
— В чём?
— В том, что я придурок, который вернулся из лучшей страны мира в авторитарное государство, где никогда не слышали о правах человека. Вернулся только за тем, чтобы убедиться, что ты того не стоил.
Эта риторика про «лучшую страну мира» у Льва уже в печенках сидела — он молчал, в раздражении постукивая пальцами по столешнице.
— Не признаешься? — уточнил Слава.
— Что я тиран? — хмыкнул Лев. — Я не тиран.
Слава покивал, вяло улыбнувшись. Затем сказал:
— Тогда ты действительно того не стоил.
Это была как пощечина, как ледяная вода в лицо, как удар по яйцам… Как он может так просто их перечеркнуть?
Пока Лев думал, что на это ответить, Слава уже вставал из-за стола. Накидывая куртку на плечи, он вежливо попросил:
— Оплати счет, окей? Можешь потом вычесть из алиментов. И сходи завтра к Мики, пожалуйста.
Лев растерянно смотрел на его удаляющуюся спину, когда вдруг заметил: все на него смотрят. Когда Слава поднялся, все обратили на него внимание, и все проводили его взглядом до лестницы. Он умел привлечь внимание, умел его удержать, умел нравиться, ничего для этого специально не делая. И тогда Лев с грустью подумал, что Слава мог бы позволить себе любую женщину и любого мужчину в этой кофейне, если бы только захотел. Но Слава был его мужем, Слава воспитывал их детей, Слава тратил своё время на их встречи — и от этого делалось по-странному хорошо.
Слaвa [62]
Пробуждение было тяжелым, как выход из комы. Казалось, он спал несколько лет — так долго тянулся этот странный сюжет, порожденный подсознанием.
Делая на кухне завтрак, он словно всё ещё был там: перебирал в уме все случившиеся события, пытаясь понять, как они вообще могли закрутиться в такую петлю и значит ли это, что ему тоже пора к психотерапевту?
Он не сразу услышал, как его позвал Ваня. А когда очередной крик: «Пап!» вырвал его из полусна, Ваня уже стоял прямо перед ним.
— С тобой всё нормально? — с тревогой спросил мальчик.
— Просто приснился странный сон, — вздохнул Слава.
— Какой?
— Да так… Тебя там не было.
Когда Ваня ушел в школу, Слава забрался в душ, выкрутил холодный кран на полную и ему стало лучше. Мобильный, оставленный на стиральной машине (на случай, если будут позвонить из больницы), завибрировал новым сообщение: мама прислала в Whatsapp анимированную открытку «С добрым утром, сыночек». Позже, вытираясь махровым полотенцем одной рукой, второй Слава отправил маме эмоджи, выражающее предельную степень восторга от ее картинки. Ему не сложно, а маме приятно.
С того вечера, как он написал маме: «Привет», они стали ближе. Раньше мама не слала ему открытки по каждому поводу (только на праздники), а он не делал вид, что они ему нравятся.
Он написал маме, как сильно запутался, как мимо него пролетел чайник, как одновременно дороги и болезненны для него эти отношения. Мама начала ответное сообщение со слов: «Сыночек, я не знаю, как это у мужчин…», и Славе почему-то стало хорошо. Хотя никакого маминого совета он не получил, а получил только мамино: «Я всегда рядом», и по-прежнему не знал, что ему делать с жизнью, а всё-таки жить стало приятней.
Он устроился с графическим планшетом в спальне, надеясь отвлечься за работой — отвлечься и не думать, поехал ли Лев к Дине Юрьевне, начался ли их разговор с Мики и чем вообще всё это закончится.
Тишина в квартире стояла до обеда. Мелодия на мобильном резко разорвала атмосферу спокойствия.
Лев.
— Алло, — прохладно произнёс Слава, прижимая телефон к уху плечом.
Лев начал без предисловий:
— Мне нужна машина.
Слава опешил:
— Она сейчас где-то посреди океана, наверное.
После недолгой паузы, Лев сказал:
— Ладно. Мне нужно, чтобы ты забрал Мики из больницы до вечера.
— Зачем?
— Это в рамках психологической работы.
Слава так обрадовался слову «психологической» из уст Льва, что ничего не заподозрил.
— Ты поговорил с Диной Юрьевной?
— Да. Мы поговорили втроём.
Слава почувствовал облегчение: неужели он не безнадежен?
— Я очень рад, что ты это сделал, — искренне сказал он. — Спасибо.
Лев будто бы смутился:
— Да за что… Я же… отец.
— А эта психологическая работа… Это задание от Дины Юрьевны?
— Да, — немедленно ответил Лев.
Славе этот ответ показался уж слишком быстрым, даже заготовленным, словно Лев не хотел на нём останавливаться, и Слава подумал было расспросить об этом больше, но Лев перебил его мысль:
— Я возьму каршеринг и заеду за тобой. Напишешь расписку, хорошо?
Что-то было не так. Славе хотелось сказать: нет, расскажи по порядку. Но он испугался: вдруг, если Лев расскажет по порядку, ему придется его остановить? И тогда они с Мики никуда не поедут. Никакой «психологической работы» отца и сына. Прекрасно осознавая, какие идеи иногда посещают Льва, Слава заставил себя закрыть глаза на свои сомнения: нельзя препятствовать общению отца с сыном. Ведь так?
— Да, напишу. Приезжай.
Он приехал. Пока Слава его ждал, успел переодеться два раза. Снял теплые джинсы и надел летние, в которых еще несколько лет назад проделал дырки на коленях. Ему хотелось, чтобы Лев сказал, что он одевается не по погоде.
Это странно: ему так не хватало его заботы, что он был готов выбивать её дешевыми манипуляциями, от которых самому становилось смешно. Казалось, не было ничего проще, чем сойтись и позволить ему обнимать свои колени, целовать их через дырки мягкими, теплыми губами, согревая и… И одновременно с этим не было ничего более глупого, чем позволить этому случиться.
Он не позволял. Но заботливый нудеж хотел послушать.
В чужой машине пахло яблочным ароматизатором, и Слава невольно подумал, что в их машине пахло ими. Даже когда он возил в ней Макса и уже давно не возил Льва, он чувствовал эту странную смесь парфюмерных запахов: сандала и тропических фруктов. Там, в машине, это был единственный способ ощутить Льва немного ближе — ощутить его, как иллюзию. Теперь он был близко, но чтобы снова почувствовать его запах, нужно было прижаться к шее носом и сделать глубокий вдох.
Так делать нельзя. Поэтому они ехали в автомобиле молча, как будто Слава был не более, чем случайным пассажиром.
Спустя тридцать минут пути первым заговорил Лев.
— Ты плохо спал?
Слава повернулся к нему.
— Почему ты так думаешь?
— Выглядишь уставшим.
— Мне снился дурацкий сон.
— Какой?
— Как будто я нарисовал член на питерском мосту, как та странная арт-группа «Война», помнишь? Лет десять назад… И Бэнкси дал мне за это четыре миллиона, на которые я уехал в Америку, где встретил Якова и начал с ним встречаться, и это было поистине ужасно, хуже, чем у нас с тобой, и я каждый день своей жизни думал, куда мне от него деться, пока не догадался уехать в Новосибирск к сестре, она, кстати, была жива и встречалась со стриптизером из гей-клуба, которого Мики называл папой, не спрашивай, во сне всегда любая дичь кажется нормальной, так вот там, в кофейне, в той же самой, где мы были вчера, я встретил тебя впервые, и мы очень хорошо поговорили, ты был таким адекватным и говорил очень умные вещи, в общем, ты был гораздо умнее и приятней себя настоящего, я даже влюбился в эту версию тебя из сна, но, когда мы пошли гулять, меня пристрелили и я проснулся. Конец.
— То есть, эта версия меня кажется тебе тупой и неадекватной, да?
Слава закатил глаза:
— Версия тебя из сна точно бы так не спросила.
Лев хмыкнул. Помолчав, он сказал таким тоном, будто обиделся:
— Дебильный сон.
— Со снами такое бывает, — пожал плечами Слава.
Оставшийся отрезок пути Лев не говорил ни слова, и уже на повороте в сторону наркологической больницы Слава решил уточнить:
— Ты что, обиделся на сон?
Лев нервно проговорил:
— Я просто не понимаю, почему ты сказал, что отношения с Яковом были «даже хуже», чем со мной. Со мной что, такие ужасные, чтобы сравнивать с ними что-то ещё более ужасное?
— Господи, да прекрати, — Слава закатил глаза. — Это был просто сон.
Лев тяжело выдохнул, но кивнул:
— Ладно.
Когда они вышли из машины, Слава разглядел на Льве черный воротник рубашки, выглядывающий из-под пальто, но куда больше удивился джинсам и берцам. Его интуиция кричала, что дело плохо, а логика подсказывала, что на черном хуже видны следы грязи и крови.
Иными словами, ставя свою подпись под прошением забрать Мики из больницы под его ответственность, Слава прекрасно понимал, в чём он расписывается.
— Только чтобы Мики не пострадал, — попросил он, выходя из больницы вслед за Львом. — Слышишь?
— Он не пострадает, — заверил Лев.
И Слава действительно почувствовал себя спокойней.
Проводив сына до машины и, обменявшись парой колкостей со Львом по дороге, он уже начал отходить в сторону, когда услышал:
— Ты бы рваные джинсы зимой не носил.
Слава сбил шаг и улыбнулся — улыбнулся так широко, что не стал оборачиваться, чтобы не выдать своей глупой радости. Он ждал этой фразы больше всего на свете.
Теперь на ней продержится и весь оставшийся день.
Лeв [63]
Когда Лев был маленьким Лёвой, а Шева маленьким Юрой, они любили играть в песочнице в «червяков»: выкапывали из земли дождевых червей, разрубали их совковой лопаткой на части и наблюдали, как каждая из этих частей шевелится в отдельности. Зрелище было завораживающим, и Лёва долгое время верил, что червяки бессмертны и могут бесконечное число раз перерождаться из самих себя. Потом папа сказал ему, что черви редко регенерируют и большая часть из нарубленных кусочков — умрёт. Лёва расстроился и червей больше не рубил (а вот Юра — рубил, и со временем даже перешел на расчленение майских жуков).