Лев почувствовал, как Слава погладил его большим пальцем по ладони, и кивнул:
— Хорошо. Я попробую так говорить.
Мариам выжидательно посмотрела на Славу, и тот дал своё согласие:
— Я тоже попробую, — и убрал свою руку от руки Льва. Стало холоднее.
Психолог вздохнула:
— Дело в том, что не будет никакого смысла от наших обсуждений эмиграции, воспитания детей и других проблемных областей ваших отношений, если вы не научитесь друг с другом просто говорить. Хоть о чём-нибудь.
Лев нахмурился:
— Мы умеем говорить «хоть о чём-нибудь».
— Видимо, ровно до того момента, пока не возникает спорная ситуация? — уточнила Мариам.
Он промолчал: это было похоже на правду.
— Какой сценарий у ваших ссор? — неожиданно спросила она.
Мужчины переглянулись.
— В смысле?
— Проблема ведь не в том, что вы поссорились, верно? Проблема в том, что это повторяется сотни раз по одному и тому же сценарию. Что это за сценарий?
Слава покосился на Льва, потом снова посмотрел на Мариам:
— Сложно сказать… Кажется, их всего три: дети, эмиграция, секс.
— Темы разные, но к ссоре вы, скорее всего, приходите одним и тем же путем. Попробуйте его вспомнить.
— Ну-у-у… — задумался Слава. — Сначала кто-то один предъявляет свою позицию. Например, я говорю, что хочу уехать, а Лев говорит, что он не хочет.
— И что происходит потом?
Лев вмешался:
— Потом он говорит: «Тогда я поехал один».
— Неправда, — нахмурился Слава. — Я не сразу это говорю. Я спрашиваю, почему не хочет ехать Лев, и объясняю, почему хочу уехать я.
— И что потом?
Слава признал:
— И потом я говорю, что поеду один…
— А вы бы правда поехали один?
Слава удивился:
— Ну да, я же так и говорю.
— Важно понимать, вы говорите это с мыслью: «Я действительно поеду один, это важно для меня» или с мыслью: «Я скажу ему, что поеду один, а он никуда не денется и тоже согласится». Есть ли у вас понимание, что Лев не оставит эти отношения, когда вы говорите ему, что уедете без него?
Слава, сглотнув, вдруг сказал:
— Я понял…
— Что поняли?
— Да, у меня есть такая мысль. У меня есть мысль, что Лев не согласится на такие условия, и поэтому мне их легче предлагать.
Сначала он растерялся от такого откровения. Потом — обиделся: что это за дешевые манипуляции? А потом разозлился.
— А если бы Лев это принял, вы бы правда уехали один? — спросил Мариам.
Слава, подумав, кивнул:
— Скорее всего, уехал бы. Я принципиальный, мне сложно сдавать назад, это типа… слабо.
— Слабо? — усмехнулся Лев.
— Угу. Ну, типа… раз сказал, то делай до конца.
— Звучит маскулинно, — сыронизировал он.
Мариам подсказала ему:
— Лев, ирония и сарказм — это тоже не способ беседовать конструктивно.
И тогда он сказал:
— Я злюсь.
— На что?
— На то, что Слава мной манипулировал в вопросах переезда, прекрасно понимая, что мне важно его не потерять.
Тот начал оправдываться:
— Я не прям манипулировал… Я же не знал наверняка. В конце концов, ты мог и не согласиться.
— А ты мог не стоять возле чайника, когда я кидал его в стену.
Слава открыл было рот, как будто хочет что-то возразить, но, в конце концов, не нашел что ответить, и только беспомощно выдохнул. Кабинет погрузился в давящую тишину.
— Прости, — наконец проговорил Слава. — Я правда манипулировал и не замечал этого за собой.
Он молчал, не желая так просто принимать извинения. Конечно, они-то Славе легко даются — ему ничего не стоит тысячу раз провиниться и две тысячи раз сказать за это: «Прости». Это Льву каждый раз приходится из себя выдавливать…
Так и чего стоят извинения, которые так легко даются?
Слава снова обратился к нему:
— Что я должен сделать, чтобы это уладить?
Лев молчал. Теперь ему становилось ясно, что дурацкое «прости» почти ничего не решает.
Слава сделал еще одну попытку:
— Я больше так не буду. Не буду тобой манипулировать.
«Я больше так не буду» — его фразочка. Такая же бесполезная, как и все остальные регуляторы конфликта.
Лев ответил, только чтобы что-то ответить:
— Ладно. Я простил.
Слaвa [70]
Слава не знал, почему после терапии согласился поехать со Львом. У них не было ни планов, ни сил, ни настроения: дома Слава улегся на диван в обнимку с Сэм (он видел, сколько усилий требовалось мужу, чтобы промолчать насчёт собаки на диване), а Лев возился на кухне с кофе. Памятую прошлый опыт, Слава решил не попадаться под горячую руку, и к заварочному чайнику не подходил.
Мариам дала им домашнее задание. Она сказала вспомнить — каждому в отдельности — самое яркое, самое приятное воспоминание друг о друге. Слава думал о своём восемнадцатом дне рождении — дне, про который Лев говорил: «Наш первый настоящий секс», а Слава — «День, когда мы доверились друг другу». Вслух он так его не называл — то было только его, личное название. Лев доверил ему своё ощущение мужественности, свою хрупкую маскулинность, которая грозила разбиться о любое соприкосновение с чем-либо «женским» или «гейским». Слава доверил ему своё тело, впервые разделив с другим человеком границы, разрешив себе слиться с ним, стать одним целом. Это не просто.
Лев сообщил, что кофе готов, и Слава, шутливо шикнув на Сэм (та, поджав хвост, обиженно спустилась на пол), поднялся с дивана. Прошел на кухню, устроился на табурете справа от Льва. Сам Лев сидел на углу стола. В воздухе пахло кофейными зернами, корицей, молоком и сандалом. Слава с грустью подумал: у них дома уже давным-давно так не пахло. Это запах Льва.
Посмотрев на мужа, он предложил, совсем как школьник:
— Давай сделаем домашку вместе.
Тот вопросительно повел бровью:
— Это как?
Слава, отпив кофе, спросил:
— Какое твоё самое приятное воспоминание обо мне?
Лев уткнулся в свою чашку, будто смутился. Неловко повозив ложечкой по кругу, он спросил:
— А твоё… обо мне?
Слава ответил прямо:
— Девятнадцатое апреля, две тысячи шестой.
Лев, улыбнувшись, засмущался еще сильнее и отвел взгляд. Слава тоже улыбнулся — его реакции.
— А для тебя тот день — приятное воспоминание?
Он тут же пожалел о своём вопросе, подумав, что не готов услышать: «Нет». Но Лев, замявшись, всё-таки ответил:
— Конечно.
— Ты не уверен… — заметил Слава.
— Просто… просто оно как будто последнее из приятных.
— Неужели больше ничего приятного за пятнадцать лет не было? — удивился Слава.
Лев завозил пальцем по влажному ободку кружки, в тишине квартиры раздался тоненький скрип. Потом сказал:
— Было. Но как будто больше никогда не будет… так, как было тогда.
— Что ты имеешь в виду?
Лев вздохнул, посмотрел в сторону и замолчал. Слава догадался, что он пытается сначала сформулировать проблему для себя самого, а потом уже — для него. Он терпеливо ждал, пока Лев не заговорил:
— Я имею в виду, у нас было так мало… хорошего времени. Всего один год. Это ужасно мало.
Слава нахмурился, не понимая его систему подсчета «хорошего».
— Что ты имеешь в виду?
Он дрожаще выдохнул, посмотрел в потолок и проговорил:
— У меня в жизни ничего хорошего не было. Мне постоянно приходилось думать о выживании. Сначала в детстве, а потом… Сам знаешь, Америка и… Я просто пытался не спиться. А потом появился ты и я вдруг понял, что можно вообще-то и просто жить. Любить. Радоваться новому дню, потому что в этом дне снова будешь ты. И всё, что тогда было… Как мы рисовали на стенах, и как впервые поцеловались, и как гуляли по ночам, и как ездили в Петербург, где ты прыгнул в реку, и как потом в ванной… Ты и сам знаешь. Я постоянно это вспоминаю. Наш первый новый год, первые дни рождения друг с другом — я не понимаю, почему нам досталось это счастье в единственном экземпляре. Ведь в мой следующий день рождения Юля уже болела. И на Новый год. И в твой следующий день рождения — тоже. И было невозможно об этом не думать. И всё стало таким… другим. Ты переживал за неё, я переживал за тебя, и думал, что должен что-то сделать. А после её смерти всё стало хуже еще раз в десять… — заметив, как по щекам бегут слёзы, Лев смахнул их рукавом рубашки и резко посерьезнел: — Ладно, извини, я говорю не то.
Слава запротестовал:
— Нет, ты говоришь то! — он потянулся к нему, положил свою ладонь поверх его руки. — Продолжи.
— Да я уже всё сказал…
— Ты не чувствуешь наши отношения счастливыми? — уточнил Слава. — Тебе кажется, что после болезни Юли они стали… несчастными?
Лев повел плечом:
— Не несчастными, но… тяжелыми. Всё стало другим. Мы стали другими. Легкость пропала.
Слава осторожно заметил:
— Так, наверное, в любых отношениях бывает. Все проходят через какие-то трудности. Как в тех словах: и в горе, и в радости, и всё такое…
— Что-то у нас мало радости, — выдохнул Лев. — Одно горе.
Слава искренне расстроился этим словам:
— Ты правда так думаешь?
Он отвел взгляд:
— Мне плохо без нашего дома. Без нашего места.
Слава его понял.
Понял, хотя чувствовал их отношения иначе. Он находил много радости в другом: ему нравилось, что у них настоящая семья, что их объединяют дети, и на сотню его счастливых воспоминаний со Львом, больше половины оказались бы общими: он, Лев, Ваня и Мики.
Но тогда он подумал: не обязательно, чтобы у Льва было точно также. И свою колкую обиду: «О, значит, дети омрачают наши отношения, да?», он вдруг посчитал ужасно глупой. И вместо этой фразы сказал совсем другую:
— Пойдём во двор?
Лев удивился:
— Зачем?
— Пойдем, — настойчиво попросил он. — Хочу кое-что показать.
Он натянул через голову свой любимый анорак желтого цвета, а Лев надел пальто. Он завязал желтыми шнурками черные ботинки на желтой подошве, а Лев — черными шнурками черные ботинки на черной подошве. Он надел черную шапку с наколотым сбоку пином в виде молнии, Лев повязал шарф вокруг шеи. Перед выходом Слава бросил взгляд в зеркало на них обоих. «Мы прекрасная пара», — без иронии подумал он.