Наталья говорила: «Нужно признать свои чувства», и Лев полагал, она говорит о ненависти. Оказалось, они говорили о любви.
«Я люблю тебя. Я люблю тебя несмотря ни на что, как будто забываю, во что ты превратил наши жизни, и мне стыдно за эту любовь к тебе. Но я имею на неё право, потому что я помню тебя другим. Я люблю ту, хорошую версию тебя, и я оставляю её себе, а всю остальную — отпускаю. Я больше не хочу из этого состоять».
Слaвa [74]
Было странно, когда Мики вернулся.
Было странно продолжать имитацию обычной жизни.
Было странно не обсуждать случившееся.
Он готовил ему завтрак, провожал в школу, хлопал по плечу, прощаясь и приветствуя, желал: «Спокойной ночи» перед сном, но… Оно стояло поперек их отношений. Оно — насилие.
Теперь они знали эту историю с самого начала, прям с пролога: как, что, когда и зачем сказал и сделал Артур, чтобы сегодня они оказались в этом дне, состоящим из сотен часов в сутках — просто потому, что Славе казалось: день никогда не менялся. Это был один большой бесконечный день, в который он должен был поговорить со своим сыном, но в который никогда не говорил, и поэтому ночь не наступала. Продолжалось затянувшееся утро. Он каждый день думал: «Может, завтра?», но завтра не существовало, и Славе требовалось время, чтобы это понять.
— Я просто не знаю как, — жаловался он Крису, сидя по-турецки на кровати — напротив ноутбука с включенным 3умом. — Что я должен ему сказать? «Может, обсудим твоё изнасилование»? — он фыркал на последних словах: — Ну и бред…
— Может, начнете с правды?
— С какой? — напряженно уточнил Слава, боясь, что дальше Крис скажет: «Ну, признайтесь ему, что вас изнасиловал тот же самый человек».
— Скажите ему, что беспокоитесь о нём, и хотите это обсудить.
Ага, как же… Он пытался. Только Мики бурчал в ответ, что в порядке, и он, этот его липовый порядок, казался таким огромным, что Слава не понимал, как через него переступить. Да и не будешь же переступать поперек его желаний, иначе это тоже какое-то… насилие.
Господи, куда в родительстве не поверни, а всё — насилие.
— Воспитание — вообще насилие, — с грустной усмешкой замечал Крис, когда Слава говорил об этом.
Но поговорить об Артуре всё-таки пришлось — Слава заметил, что избегает этой темы с такой же частотой, с какой Лев на своей психотерапии говорит об отце, а это две крайности одного и того же. Две крайности боли.
— Когда Лев сказал, что они избили его, я… Я так позавидовал, если честно, — произнёс Слава.
— Вы бы хотели его избить? — прямо спросил Крис.
Слава испугался такой бесхитростной, и в то же время жесткой формулировки. Сказал, забегав глазами:
— Не знаю, это… не очень правильно, наверное.
— Не обязательно подвергать желания оцениванию. Достаточно просто признать: да, хотели бы. Или нет, не хотели.
Всё было очевидным, но он молчал, не позволяя сказать этого вслух.
— Слава, — негромко позвал его Крис. 3ахотелось с силой опустить крышку ноутбука.
— Что? — мрачно откликнулся он.
— Вы когда-нибудь выражали злость?
— То есть?
— Ну, делали что-то в порыве злости? Рвали бумагу, били по стенам…
Он уверенно помотал головой:
— Нет, никогда. Только… иногда повышал голос.
— Почему так?
Слава удивился вопросу.
— Потому что агрессия деструктивна, — объяснил он. — Я с детства… такой. Я даже занимался восточными единоборствами, в которых не принято бить противника.
— Но мы ведь говорим не о выражении агрессии, а о выражении эмоций, — заметил Крис. — Для вас агрессия и злость — одно и то же?
— Очень близко друг к другу.
— А в чём разница?
— Ну… — он задумался. — Агрессия направлена на кого-то. Если я возьму свою злость и направлю её на Артура — это будет агрессия. То, что сделали Лев и Мики — агрессия, и мне это не близко. Это не то, чему я бы хотел уподобляться.
Крис кивнул, выражая понимание, но сказал:
— 3лость можно выражать нейтрально, не выплескивая её на реального человека. Конструктивным способом.
— Например, как?
Он загадочно улыбнулся:
— Мне кажется, рядом с вами есть отличные советчики по этой части.
Вокруг пахло помоями, жжеными покрышками и тухлой рыбой. Слава посмотрел на биту в своих руках, потом на Льва, показывающего два больших пальца вверх, и уточнил:
— Ты уверен?
— На сто процентов.
На капоте старого проржавевшего москвича стояла удивительно чистая, почти нетронутая отбросами хрустальная советская ваза. Слава вздохнул, опуская со лба защитные очки на глаза, и поправил кожаные перчатки на руках. Боковым зрением отметил, как Лев предусмотрительно попятился в сторону. 3амахиваясь битой, он успел подумать только одну короткую, но злую мысль: «Это тебе за Мики» — и хрусталь разлетелся на миллионы осколков.
«А это — за меня», — и следующий удар прошелся по надтреснутому лобовому стеклу — оно, сначала выгнувшись вовнутрь от первого удара, рассыпалось на крупные острые куски со второго.
Он представлял его широкое угловатое лицо перед собой, поднимал из памяти мельчайшие подробности внешности: сальные поры, коньячное дыхание и глаза, чуть прикрытые тяжелыми веками, ничего не выражающие глаза, тупые и жадные. Артур часто прятал взгляд за темными очками, словно понимал его отвращающую природу.
Слава чувствовал, как в нём просыпалась какая-то грубая и слепая сила. Она делала шире плечи, наливала мускулы, тяжелила кулаки. Он бил, бил, бил — куда придется, — сначала оставил с десяток вмятин на старой машине, а когда это перестало приносить удовольствие — перестало, потому что такое избитое и раскуроченное доламывать было скучно, — Слава взглядом начал искать новую жертву, и нашел: двинулся к холодильнику из соседней кучи барахла, и лупил по нему битой до тех пор, пока не отвалилась морозильная камера.
А когда и это наскучило, он снова и снова находил недоломанное — неработающую технику, старую мебель и даже детские игрушки. Ломать, ломать, ломать — только этого и хотелось! Джиу-джитсу, блин — да пошло оно нахрен.
Он остановился, почувствовав горько-соленую слюну во рту — смесь пыли и крови (похоже, задело осколком губу). Это было отрезвляющим, но не настолько, чтобы Слава себе ужаснулся — нет, совсем нет. Он был полностью удовлетворен.
Лев выглянул из-за кучи бытовой электроники, не торопясь приближаться к Славе.
— Надеюсь, ты не меня представлял, — произнёс он, оглядывая масштаб повреждений.
— Не тебя.
— А кого?
Слава покачал головой: он пока не чувствовал себя способным поделиться. Точно не раньше, чем сможет поговорить об этом с Мики.
Лев не настаивал. Перешагивая через раскуроченную микроволновую печь, он сказал, подходя ближе:
— Должно помочь. Я так… с табуретом разговаривал, — он признался в этом несколько смущаясь.
— С табуретом? — Слава подумал, что это какая-то сложная шутка.
— Отец.
Ох. Сложная, но не шутка.
Слава прислонился лбом к плечу Льва, почувствовал прохладный флис на коже — это действовало заземляюще. Теплые пальцы коснулись завитков волос на затылке, и он поежился от этого ощущения — приятно.
Передавая биту в свободную руку Льва, Слава попросил:
— Пойдем. Тут воняет.
Лев повернулся за ним, закидывая биту на плечо, и в спину раздался неуверенный вопрос:
— А куда пойдем?
Слава пожал плечами, оглядываясь:
— К тебе?
Лев улыбнулся, кивая в сторону:
— А я уж думал, что не окажусь на месте этого холодильника…
— Тебя тоже отделать битой? — прыснул Слава.
— Ну, биту из этого уравнения я бы убрал, — ответил Лев. — Только ты, я и эта твоя, — он наклонился к Славиному уху, томно произнося: — грубая мужская сила.
Сказав это, он опустил руку на Славино плечо — больше опираясь, чем обнимая, — и Слава переплел их пальцы, смеясь:
— Смотрю, твой флирт становится всё раскованней. Да и сам ты… тоже.
Они вот-вот подходили к выходу на одну из проходных улиц, а Лев и не думал убирать руку с плеча.
— Кто ж знал, что разговаривать с мебелью так полезно, — заметил тот, притягивая Славу ближе к себе.
— Похоже, так и будем жить. Ты — разговаривать, я — избивать после.
«Удивительно, что не наоборот», — мысленно добавил Слава, всё ещё не до конца осознавая, что их психотерапия вырулила вот в это.
Лeв [75]
Он смотрел на него через сомкнутые веки, разглядывая движения силуэта в черноте пространства. Слава наклонялся за футболкой, на секунду закрывая свет фонарей в проеме окна, и становилось темнее; потом он, шурша тканью, одевался, и свет мелькал туда-сюда, как на дискошаре. Когда копошение затихло, Лев открыл глаза, готовый столкнуться с правдой.
— Я домой, — шептал Слава, наклоняясь и быстро целуя его в губы.
Правда: Слава уходит, он — остается. Опять остается.
Он сел на постели, потянулся к тумбочке, включил экран мобильного: почти десять вечера. Поднявшись, чтобы проводить Славу, прошел за ним к входной двери, с тревогой уточняя:
— Мы завтра увидимся?
Тревогу хотелось скрыть, замаскировать под безразличие, но не получалось.
— 3автра? — переспросил он, шнуруя кеды. — Ваня говорил, они завтра к тебе.
— А, да…
Иногда он на мгновения расстраивался, вспоминая, что дети существуют.
Выпрямившись, Слава вполголоса сказал:
— Им очень важно проводить с тобой время.
— Круто, — покивал Лев.
У него ни о чём не получалось думать, кроме того, что Слава уходит от него, как от временного любовника. Уходит туда, где настоящий дом, и где он — только гость.
Отрезвляющий поцелуй коснулся щеки, и Слава, берясь за дверную ручку, попросил на прощание:
— Побудь с детьми, хорошо?
Лев машинально соглашался кивками, не видя ничего из-за мокрой пелены перед глазами, и радовался, что так темно — темно, и его тоже не видно. Когда дверь захлопнулась, а чернота подъезда сожрала Славу, он позволил слезам прорисовать на щеках влажные дорожки, но тут же мазнул по ним рукой —