Теперь, когда самая черная тьма опустилась на землю, Лев заметил, что вдалеке пропала деревушка, из которой они следовали, а ещё небольшие строения и водокачка. Появилось ощущение абсолютной пустоты.
Найдя удобное положение на толстой ветке, Лев вытащил мобильный из внутреннего кармана куртки и, онемевшими от холода пальцами, набрал Славу — это был видеозвонок. Конечно, куда более щадящим для слабого сигнала был бы простой звонок, но так хотелось на него посмотреть…
Слава ответил сразу, посмотрел на него с экрана запикселенным квадратом, на котором едва угадывались глаза, нос и рот, и всё равно, даже такой, он вызвал во Льве всплеск нежной радости: Слава, Славочка…
— Я так соскучился, — сразу признался он.
Слава скрипуче рассмеялся:
— Я тебя почти не вижу, почему так темно?
— Сейчас ночь.
— А у вас там костра нет или другого освещения?
— Я на дереве. Ловлю связь, чтобы позвонить тебе.
Маленькие пиксели-квадратики растянулись на Славином лице в улыбку.
— Смотри не свались, — фыркнул он, плохо скрывая удовольствие от стараний Льва. — Как прошел ваш день?
Лев отчитался перед Славой за каждый шаг: как развлекал, чем кормил и куда уложил спать. Между делом сказал, что поговорил с Мики («Он согласился на диагностику и лечение») и разрешил Ване уйти в лагерь к хиппарям стучать по барабанам.
— Что за хиппари? — переспросил Слава.
— Не знаю, наркоманы какие-то, — легкомысленно ответил Лев.
— И ты отпустил нашего сына к наркоманам?
— Ну, это ж младшего, а не старшего.
— Тогда порядок, — Слава покивал. — И как, ему понравились барабаны?
— Боюсь, что да.
— Боишься?
— Боюсь, тебе придется поставить барабанную установку дома и конфликтовать с соседями.
— Ну, соседей, пожалуй, оставлю на тебя.
Он то ли шутил, то ли говорил всерьёз, а у Льва заходилось сердце: если соседи на нём, значит, они… и его соседи тоже, да? То есть, они будут жить вместе, в одном доме, с этими самыми соседями?
Слава, будто читая мысли, немного скованно сообщил:
— Я как раз хотел сказать, что, может, как вы вернетесь домой, ты тоже вернешься домой? Ну, совсем, сюда.
Лев сделал вдох, удерживая себя от по-детски радостного вскрика: «Что?! Конечно! Да! Сто раз да!», и вместо этого весьма сдержанно уточнил:
— Думаешь, мы уже готовы?
— Кажется, у нас неплохо получается.
— Да… Да, давай.
— Мы уже больше полугода встречаем каждое утро не вместе, — произнёс Слава. — Можешь в это поверить?
В это не нужно было верить, это было абсолютнейшей правдой само по себе, но Льву всё равно сделалось жутко: как долго…
— Не могу, — честно сказал он.
— Я тоже…
Слава притих, и Лев, чувствуя необходимость закончить разговор на хорошей ноте, спросил:
— А как проходят твои дни?
— О, — Слава сразу же оживился. — Я много рисую и занимаюсь кавказскими танцами. У нас там тако-о-о-ой педагог…
— Какой?
И Слава, забываясь от восторга, начал увлеченно рассказывать, какой этот некий Мурат талантливый танцор: как он чувствует ритм, какое у него красивое тело, как он умеет «становиться продолжением музыки, будто одно целое», и как вдохновил Славу не только продолжать занятия танцами, но и искать себя в рисовании, больше погружаясь в мир разного искусства. Каждое определение — «красивый», «талантливый», «чувствующий» — било Льва по сердцу, и уже к концу Славиного рассказа он ненавидел этого Мурата.
Но не Славу.
Славе он желал только счастья.
— Я рад, что ты хорошо проводишь время, — он выжал самую искреннюю улыбку, на какую был способен.
Только, кажется, Слава всё равно почувствовал неладное. Потому что, тускнея, он уточнил:
— Ты… ревнуешь?
Лев помнил, что главное — это прямо говорить о чувствах, поэтому сказал:
— Да. Но я знаю, что это моя проблема. Ни ты, ни Мурат, ни танцы здесь не причём, поэтому даже не переживай об этом.
— Хорошо, — не сразу откликнулся Слава.
— Серьёзно, — повторил Лев. — Не бросай только потому, что я заревновал. Я знаю, что поводов нет, умом знаю, мне надо только сердцем догнаться.
Помолчав, Слава, будто расслабившись, ответил:
— Я люблю тебя.
— А я — тебя.
— Жду дома. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он сполз с дерева, как растекшееся желе: обнял ствол, некоторое время представляя, что обнимает Славу, потом перевернулся на другую сторону, как ленивец, и спустил ноги на землю.
Лёг рядом с Ваней в палатку, и заснул, едва забравшись в спальный мешок. Это была очень спокойная ночь.
Слaвa [84]
Два дня. Они должны будут вернуться через два дня. Слава зачеркивал даты на календаре и следил за передвижением их старенькой Киа Рио по гугл-картам: сегодня они будут в Иркутске, а завтра уже подберутся к Кемерово, а послезавтра…
Он уже выбрал, каким комплектом белья застелет кровать для их первой ночи после долгой разлуки: тем скучным, белым, в едва заметную крапинку. Он даже попробует выгладить его утюгом, хотя таким извращением всегда занимался Лев — Слава даже вещи не всегда считал нужным гладить, не говоря о постельном белье.
И, конечно же, еда. Главным по части готовки тоже был Лев, но Слава всё равно пообещал себе приготовить те странные куриные котлеты на пару, которые так обожают дети.
Ещё нужно будет купить любимое печенье для Вани, шоколадку с орешками для Мики, составить список всех сериалов и фильмов, которые Слава на протяжении полугода смотрел один, вопреки всем разногласиям думая: «Надо будет показать Льву».
А ещё… А ещё он решил, что готов. Ночью, когда они решат заняться сексом, он позволит себе расслабиться в теплых руках Льва, и скажет: «Давай сегодня поменяемся?»
Вот он, камень, летевший в огород Славы каждую их ссору — сразу после «А напомнить тебе, что ты сделал с Мики?». Слава мысленно перехватывал его, чтобы навсегда поставить точку в этом вопросе: он сделает это, он готов.
И он много думал над своей готовностью, которая — и это было ему очевидно — не имела ничего общего с желанием. Он по-прежнему этого не желал, но был согласен попробовать отдать себя Льву, как когда-то согласился отдать себя Максу. Второе, конечно, не было такой мучительной дилеммой: Макс не вкладывал в секс, каким бы тот ни был, ни стыда, ни унижения, и от этого Слава чувствовал себя не лучше, чем со Львом, но гораздо проще. Теперь же он соглашался, потому что видел, как и Лев готов отказаться от таких определений собственных желаний: раскованность, которую тот демонстрировал в последнее время, подкупала, и Слава начинал верить: если он отдастся ему, это не будет ни актом демонстрации власти, ни актом гадкого унижения.
Конечно, скорее всего, ему не понравится. Он и рад был бы понять, какое удовольствие находят в этом другие мужчины, но его телу оно было недоступно: ни с Максом, ни наедине с самим собой он никогда не мог даже приблизиться к тем телесным ощущениям, что испытывают другие, не то что полностью погрузиться в них. В его первый раз, когда он был снизу, Макс спросил: «Ну, как тебе?», и Слава честно ответил: «Как будто в меня засунули швабру, и я даже не уверен, что со стороны рукоятки, а не с той, другой…»
Вот каким обещал быть этот секс. Он заранее готовил себя к необходимости перетерпеть существенный дискомфорт, но старался сосредоточиться на психологических аспектах: это же Лев, они друг друга любят, это выход на другой уровень близости, и вообще, если Льву понравится, то и Слава найдет в этом какое-то удовлетворение…
По крайней мере, он в это верил, и сюрприз в виде «того самого секса» стоял в списке его приготовлений к встрече со Львом сразу после выглаженного постельного белья, куриных котлет и просмотра сериалов.
Он пытался подготовить к этой идее и его, и себя: ничего не говоря прямо (всё-таки это сюрприз!), он слал ему нюдсы, предварительно уточняя: «Ты один? Вы где-нибудь остановились? А у тебя там отдельная комната?», и только получив в ответ три «Да», отправлял ему фотографии в непривычных для себя позах, надеясь, что Лев хорошо понимает намеки, а Лев размыто отвечал: «Ого, это что-то новенькое…», но потом, конечно, всегда добавлял: «Очень красивый».
«Покажи себя тоже», — просил Слава.
Лев шутил:
«Мне так не изогнуться»
«Можно и не так…»
«Я не могу себя показать, — неожиданно отвечал он. — Я кое-что сделал и это пока тайна»
Теперь нервно шутить захотелось Славе:
«Пластическую операцию что ли?»
«Почти»
«Ну, ты для меня всегда красивый», — дипломатично отвечал он, но любопытство, конечно, разгоралось: Слава надеялся, что это не меньше, чем панковский ирокез через всю голову или вроде того.
Время тянулось, как урок математики, и Слава старался занимать дни продуктивностью: в первый день ожидания он закончил с проектом на работе, нарисовал пейзаж выдуманной планеты (это входило в программу рисования для удовольствия) и посетил вечернее занятие по танцам (на втором уроке они учились правильно вставать на носочки). На второй день он сходил в гости к маме и у них случился какой-то душераздирающий разговор.
Не то чтобы Слава продолжал на неё обижаться: нет, после того, как она поддержала его в Канаде, он простил ей все пожелания войны и смерти. Но какого-то настоящего очищения в их отношениях пока не случилось: они виделись, обнимались, даже говорили друг другу слова любви, но тот разговор всё ещё висел над ними, как занесенный топор. И вот, когда Слава пришел к маме в этот раз, воображаемый палач их отношений принял решение помиловать обоих.
Они пили на кухне чай (Слава попросил налить ему в свою детскую кружку с енотиком, и теперь царапал губы об отколотые края), и мама расспрашивала о «делах»: как с работой, как с детьми, как с поездкой на Байкал…
И он рассказывал дежурным тоном, не слишком вдаваясь в подробности, потому что на самом деле хотел поделиться с мамой другими новостями.