— Ага, — поддакнул Лев. — Ребра как в гипсе. Только через неделю снимут.
Мариам несколько растерялась:
— Нам… нам важно обсудить случившееся?
Слава посмотрел на Льва, и тот — о чудо — глянул на него в ответ. Они советовались без слов. Слава покачал головой:
— Я думаю, нет.
— Нет, — повторил Лев.
— Может быть, произошло что-то важное, что вы хотели бы сегодня обсудить?
Снова переглядки, молчаливые договоренности: кто начнёт — ты или я? Слава чувствовал, что Лев не начнёт: это ведь он автор этого стыда, вдруг сковавшего их отношения. Если бы Лев не остановил его тогда, если бы просто сказал: «Да, давай», если бы они уже сделали это и забыли, то, может… А может, и нет. Может, всё было бы ещё хуже. Слава слегка, совсем немного, но винил Льва в том, что всё опять стало сложным и непонятным, и в то же время думал: а вдруг к лучшему?
— Всё было идеальным почти весь месяц, — наконец сказал он. — Ну, и сейчас неплохо, мы не ругаемся, просто… — он поднял взгляд на Льва, — просто как будто появилась тема, которую мы не можем обсудить, и мне кажется, рано или поздно она выльется в конфликт, как раньше.
Мариам кивнула:
— Хорошо. Вы можете сказать, что это за тема?
— Да…
— Нет, — Лев резко перебил его.
Слава нахмурился:
— Почему нет?
— Я не могу обсуждать наш секс с посторонним человеком.
— Ты и со мной не можешь, — грустно заметил он.
Лев хмыкнул, отвернувшись: то ли с досадой, то ли с усмешкой. Слава почувствовал в нём отголоски прежнего Льва, и стало не по себе.
Мариам же начала искать компромиссы:
— Мне не нужны детали, может, вы могли бы… объяснить общими словами, не вдаваясь в подробности?
Слава посмотрел на Льва и, не услышав никаких возражений, попытался найти общие слова:
— Есть одна практика, о которой Лев просил меня очень давно, но я ему отказывал. На днях я сказал ему, что готов её попробовать, и… всё стало странным.
— Каким?
— Ну, таким, как сейчас, — Слава развёл руками. — Вот эта странная атмосфера между нами и дома тоже.
Мариам повернулась ко Льву:
— Лев, а вас беспокоит атмосфера, о которой говорит Слава? Вы тоже её чувствуете?
Он нехотя откликнулся:
— Чувствую.
— Вас она беспокоит?
Лев повернул голову к Славе — снова столкновение взглядами. Он смотрел безэмоционально, даже холодно, и Слава начал сомневаться, будто что-нибудь когда-нибудь изменится надолго. Разве они способны сохранять мир в отношениях годами, если не продержались и месяца? Считанные дни, и вот он снова видит его тяжелый взгляд, за которым обычно следовал хлопок дверью, уход от ответа или — в худших случаях — удар.
Теперь же последовал вопрос:
— Почему ты не мне отказывал столько лет?
— Я… не хотел этого делать, — ответил Слава. — По разным причинам.
«Ты знаешь, по каким», — чуть не добавил он.
— Почему передумал?
— Я хотел как-то показать тебе, что ценю твои усилия в работе над собой, — произнёс он. — Что я их вижу… И, если честно, мне бы уже хотелось закрыть эту тему.
— Ты всё ещё не хочешь, — не спросил, а сказал Лев.
Слава не стал отпираться:
— Да, — и тут же начал мысленно искать оправдания: «Но я хочу сделать тебе приятно, но это может сделать нас ближе, но…»
— Я тоже не хочу, — отозвался Лев.
Слава, врезавшись в это откровение, как в стену, растерял добрую половину своих аргументов «за».
— Но… тогда… в чём проблема? — он ещё больше запутался. — Можем просто этого не делать.
— Может, в этом и проблема, — отозвался Лев. — В том, что я не хочу.
Слава заметил, как грудь Мариам под строгим жакетом едва заметно поднялась и тяжело опустилась вниз. Усталый вдох, который она явно пыталась скрыть, помог Славе почувствовать с ней единение: он её понимал. У него самого начинала болеть голова.
— Я не понимаю, — проговорил он. И повторил, стараясь вдуматься в каждое слово: — Проблема в том, что ты не хочешь… Почему это проблема?
— Конечно, ты не понимаешь, — неожиданно резко отозвался Лев. — Если бы я считал для себя возможным выглядеть, как ты, одеваться, как ты, подавать себя в обществе, как ты, наверное, я бы и к этому относился проще. Как ты. Но я другой, я… Я вырос на улице со скинхедами, я просто не могу так легко… так легко к этому относиться.
— Я понимаю, — Слава старался звучать мягко. — Просто мне казалось, это уже решеный вопрос.
Лев помотал головой:
— Пока ты мне отказывал, я мог думать, что мы делаем это, потому что ты не разрешаешь выстраивать наши сексуальные отношения иначе. Но теперь ты разрешаешь и… Мне это не нравится, потому что я не хочу действовать по-другому, но ты лишаешь меня оправданий.
— А перед кем ты собираешься за это оправдываться?
— Перед собой.
— Зачем?
Он снова отвернулся:
— Не знаю.
Слава перегнулся через подлокотник, взял Льва за руку, решив напомнить:
— Я тебя люблю.
— Я тебя тоже, — незамедлительно откликнулся он и даже — как будто бы — повеселел.
— Если я могу как-то облегчить твои переживания, скажи.
Лев неопределенно повел плечом, что можно было понимать как: «Скажу», а можно — «Отстань». Слава всё равно улыбнулся: таким он ему показался дурачком в этих странных маскулинных метаниях, но говорить так, даже ласково — «Ты дурачок» — он не стал. Это было непонятно Славе настолько, что хотелось фыркнуть от смеха, но то, что важно одному, приходится принимать и другому.
— Это правда важно, — для верности он сказал это вслух. — Я понимаю, что ты взрослел иначе, чем я. То, что тебя беспокоит, это… какая-то общественная установка, и мы можем вместе подумать, что помогло бы тебе от неё избавиться.
Лев устало потер переносицу, и сказал совсем не то, что ожидал услышать Слава:
— Ты мне стразики обещал.
— Я… — он смешался, — хорошо.
И Лев кивнул, будто поставил точку в разговоре. Только тогда Слава заметил, что Мариам почти не вмешивалась в их общение, и они разобрались в проблеме сами — без посредника, без модератора, без человека, который вовремя скажет: «Брейк». Ого…
Выйдя на улицу после сеанса, Слава почувствовал, как разрядился воздух: словно прошёл грозовой ливень. Лев держал руки в карманах пальто и неловко мялся рядом, глядя в землю — Слава забеспокоился, что облегчение почувствовал только он.
— Всё в порядке? — он обеспокоенно положил ладонь на его талию.
— Хочу ещё кое-что сказать, — не поднимая головы пробубнил Лев.
— Говори.
Тогда, выпрямившись, он всё равно отвел взгляд в сторону — вбок и немного в небо — и быстро выпалил:
— Когда мы с Шевой смотрели порно с видеокассеты его родителей, я всегда представлял себя на месте девушки, — выдохнув, он даже отступил, ускользая из-под Славиной руки. — Всё, это всё…
Слава не смог сдержать улыбки.
— Круто, — проговорил он, хотя не был уверен, что именно такого ответа ждёт Лев. — Ты… познавал себя.
— Всё, пойдем домой, — попросил он, уводя Славу за рукав из-под крыльца медицинского центра.
Они пошли рядом, и Слава, гадая, как помочь Льву пережить эту откровенность (которую он наверняка мысленно называл «ужасной»), сказал:
— А я в подростковом возрасте стыдился, что, когда дрочу, думаю о парнях, и поэтому натирал руки перцем, чтобы не дрочить и… не думать, — с печалью добавил: — Правда, всё равно думал, даже если ничего не делал…
— Боже… — проговорил Лев. — Мы росли в какое-то конченое время.
— Мне кажется, здесь это не «время». Здесь это просто… правила жизни.
Лев положил руку на Славины плечи, обнимая, и тёплое дыхание коснулось густых волос:
— Мы уедем. Я тебе обещаю.
Лeв [91]
Он занимался настоящим-пренастоящим извращением, которого не позволял себе никогда, которое обходило его стороной, даже когда он был ребёнком и делал поделки в школе, которое даже хуже, чем писать стихи, и, возможно, даже хуже, чем быть пассивным геем — но это дискусионный вопрос, — в общем, он украшал… коробочку. Даже не коробку. Коробочку. Небольшую, где-то вполовину от обувной, квадратную, с плотной крышкой — он специально заказал её на маркетплейсе, и теперь рисовал сердечки блестящими маркерами по бурому картону. Маркеры тоже заказал на маркетплейсе. Можно было бы сразу заказать красивую коробку, но Лев подумал: как-то не от души. Странные, конечно, у него мысли, но всему виной терапия.
Он складывал в коробку свои стихи. Перелистывал старый блокнот, лучшие из творений аккуратно вырывал и отправлял в коробку, другие же окидывал критическим взглядом и удерживался от порыва вырвать, скомкать и забыть. Нет. Нет! А вдруг кто-нибудь из детей прославится, и потом каждый артефакт их жизни будет стоить миллионы? Нельзя исключать такой вероятности, когда оба ребёнка — гении.
Конечно, в коробку отправилось стихотворение про мальчика, который морщил нос (очень забавно), и все посторонние звуки куда-то исчезали, и было странно. И про парня в джинсах с дыркой на коленке. И про человека, которого он никогда не встречал, но искал везде-везде в жадном желании найти.
А ещё — он долго думал, делать это или нет, — спрятал в самом низу листок, не вошедший в блокнот-сборник из змеиной кожи. Последнее из написанных стихотворений, родившееся то ли в пьяном бреду, то ли в сильной тоске (или в смеси из двух этих состояний). Он хранил его между книг в съёмной квартире, а теперь, когда сдал ключи арендодатильнице, сомневался: выкинуть или оставить.
Оставил.
Коробку он обвязал красной лентой, сверху прилепил бант и с сомнением оценил чудеса рукоделия: криво, сердечки размазались, но… сойдёт. Вечером, вручая её Славе, он так и сказал:
— Не суди строго, это первый подарок, который я делал своими руками и… — он смутился, но договорил фразу: — и своим сердцем.
Слава был покорен: заулыбался, заволновался, и, принимая коробку в руки, едва её не выронил.
— Извини, — тут же сказал он. — Я просто… — он поджал губы, и Льву показалось, что в глазах промелькнули слёзы. — Это просто какой-то новый ты.