Молодые люди, смутившись, встали. Потом Ванесса подошла и пожала ему руку, благодаря за гостеприимство. Остальные последовали ее примеру. После ухода профессора мисс Кловис осталась с ними, и пить кофе все перешли в курительную.
– Сдается мне, что за всем этим стоят иезуиты, – сказала она.
– А разве отец Джемини иезуит? – спросил Марк.
Мисс Кловис фыркнула:
– Нет. Иезуиты – люди недюжинного ума, даже их враги это признают. Но известно, что в прошлом году он несколько раз посещал одно их учреждение. Могу себе представить, что за заговоры там плелись. Отец Джемини слаб, он был как воск в их руках. А миссис Форсайт неоднократно катала его в своей машине. Кто знает, что там между ними произошло?
– Интересно, наверное, было бы послушать их разговор, – мягко произнес Дигби.
– Интересно! Это еще слабо сказано!
– Если позволите толику критики, – сказал Марк, – то, думается, было бы лучше, если бы профессор Мейнуоринг заручился деньгами, прежде чем пытаться раздавать гранты.
– А мне его жалко, – тепло вступилась Ванесса. – Вся эта история, наверное, большой удар по его репутации. Думаю, по его странному поведению видно, что он очень глубоко ранен.
– О, он снова поедет в турне по Соединенным Штатам, – сказала мисс Кловис. – Он еще не утратил способности убеждать пожилых дам расстаться с деньгами. – В ее тоне проскользнула нотка презрения.
– Такой способностью мы все хотели бы обладать, – откликнулся Марк. – Интересно, а молодой человек может ее приобрести?
– Вы далеко пойдете, мистер Пенфолд, – отрезала мисс Кловис. – Это очевидно.
– Но в каком направлении? – спросил Дигби.
– Никто из нас в настоящий момент этого не знает, – сказал Марк. – Наверное, нам лучше собрать вещи.
– Надеюсь, эта злополучная история не означает, что я больше не увижу вас в исследовательском центре? – спросила мисс Кловис, пока они ждали такси.
– Нет-нет, на вас мы зла не держим, – дерзко ответил Марк, но ему можно найти извинение, если он чувствовал, что их отношения претерпели незаметную перемену, которая оправдала бы такой тон.
– Думаю, мисс Кловис была очень расстроена, – сказал Дигби, когда они уже ехали в поезде. – В конце концов, случилась довольно неприятная вещь, это еще надо пережить. Разве ты не понимаешь, что Фэрфекс и Вер, да и Тодд с Эпфельбаумом будут злорадно потирать руки, прыгая от счастья у антиподов? И нам это дает своего рода преимущество. Думаю, наш статус теперь определенно повысится.
– Несправедлива сама система, – возмущенно заявила Примроуз. – Жизненно важная работа не должна зависеть от подачек богачей.
– Храбрая молодая женщина с большевистскими взглядами, – нараспев затянул Марк, передразнивая профессора Мейнуоринга.
Обхватив девушку обеими руками, он попытался ее поцеловать, но она его оттолкнула, и последовала добродушная возня с потасовкой. Теперь, когда с них спало напряжение от попыток понравиться, на словах и в жестах они стали легкомысленными, почти распущенно фривольными. И возможно, к счастью, что поезд был почти пуст и в купе они были предоставлены сами себе.
Дигби сносно изобразил, как мисс Кловис сообщает прискорбное известие, потом они придумали план похитить профессора Мейнуоринга и заточить его в пещере и как раз решали, какое из научных обществ даст наибольший выкуп, когда поезд пришел на вокзал Виктория.
Прекрасное настроение не покидало их за совместным ужином в «Корнер-хаусе», но наконец все устали, притихли и разошлись каждый своим путем: Ванесса домой в Кенсингтон, Примроуз – на съемную квартиру в Западном Хэмпстеде, Марк с Дигби – к себе в Кэмден-таун.
– Думаю, – с наигранной небрежностью сказал Дигби, – я быстренько позвоню Дейдре и расскажу, что случилось. Надеюсь, еще не слишком поздно, не хотелось бы тревожить ее домашних.
Трубку взяла Рода. Дейдре была у себя наверху – сочиняла или старалась сочинить письмо Тому. Она начала познавать сложности переписки с человеком, которым скорее увлечен, а не испытываешь искреннюю любовь или дружбу. Когда она покончила с весьма скудными мелкими новостями, писать как будто стало нечего. Она его любила, она по нему скучала, она все еще чувствовала себя Шахерезадой, старающейся удержать его любовь и интерес, но не могла же она продолжать твердить одно и то же. Дейдре даже задумалась, что написала бы Кэтрин, но ведь опять же Кэтрин была писательницей и, возможно, отнеслась бы к письму не как к спонтанному выплеску чувств, а как к литературному произведению, сочиненному ею самой под стать определенному человеку. У Дейдре имелись собственные представления, о чем следует, а о чем не следует писать в любовном письме, но Том был первым, на ком она всерьез практиковала это искусство, к тому же он почему-то не укладывался в тот тип человека, который должен получать те письма, какие она могла написать. Его собственные были полны различных новостей, на которые она не знала, что ответить, не говоря уже о том, чтобы с ними тягаться: политические интриги, выборы, местные сплетни, но однажды он написал: «Помнишь тот вечер, когда мы гуляли у реки и сидели на скамейке под бузиной? Ее запах напомнил мне детство – мгновение из Пруста». Дейдре плохо помнила цветы, только то, что она впервые объяснилась в любви и он как будто ответил взаимностью. «Так мне что, теперь надо читать Пруста?» – с отчаянием спросила она себя, мысленно увидев перед собой двенадцать синих томов с красными полосами по корешку в книжном шкафу Кэтрин, – она и в лучшие-то времена читать не слишком любила.
Теткин стук в дверь и ее появление на пороге принесли почти облегчение, хотя Дейдре и сделала раздраженное лицо, что ее потревожили.
– Тебе звонят, дорогая. Голос мужской, – не удержалась и добавила Рода, поскольку это был не Бернард, а ее мучило любопытство, кто может звонить племяннице в столь поздний час.
К аппарату Дейдре спустилась подозрительно, но, услышав голос Дигби, тут же потеплела. Они проговорили очень долго, а Рода могла подслушивать через дверь гостиной, которую специально оставила приоткрытой. Голос Дейдре звучал то возмущенно, то нежно и пообещал встретиться со звонившим завтра на ленче.
– Интересно, как это Тому понравится? – доложила Рода сестре, которая штопала рубашку Малькольма и слушала религиозную передачу по радио.
– Что? Что Дейдре идет на ленч с другим молодым человеком? Но почему ей нельзя? – с обычной мягкостью спросила Мейбл. – В конце концов, они не помолвлены.
– Это был Дигби Фокс, – сказала, входя в гостиную, Дейдре. – Просто позор, что денег на форсайтовские гранты все-таки не оказалось. Отец Джемини умыкнул их на свои лингвистические исследования.
– Как, тот маленький священник, друг мисс Лидгейт? – удивилась Мейбл. – Ну надо же! А ведь такой смешной человечек.
– Дигби Фокс – друг Тома, верно? – спросила Рода, подправляя ситуацию к собственному удовлетворению.
– Да, и мой тоже, – ответила Дейдре. – Надо пойти рассказать обо всем Тому… Я как раз ему писала.
Ей еще предстояло заполнить половину листа авиапочты, и новости Дигби послужили отличным завершением. Даже для нежных прощаний места почти не осталось. Перечитав письмо, она поцеловала его и запечатала. Приятно будет завтра пойти на ленч с Дигби. Впервые с отъезда Тома она сознательно что-то предвкушала.
Дигби отошел от аппарата, улыбаясь и напевая неопределенный мотивчик. Он видел себя таким, каким его описал профессор Мейнуоринг, – достойным, терпеливыми и выжидающим. Возможно, выйдет как в басне про черепаху и зайца: Том с узким аристократическим лицом и яркими серыми глазами и Дигби (он остановился посмотреть на себя в зеркало над стойкой для зонтов): мышиные волосы, голубые глаза, здоровые зубы…
– Ты хоть понимаешь, – сказал, выходя из кухни, Марк, – что у нас ни крошки съестного на завтрак нет?
– Нет, – рассеянно ответил Дигби.
– Все, что было, мы съели вчера да так и не удосужились сходить за покупками, – объяснил Марк. – Позвоню-ка я Кэтрин, вдруг она нас выручит. Может, пригласит к себе на пиво.
Но телефон Кэтрин звонил и звонил в пустой квартире, пока сама она пила в пабе горькое пиво с Алариком Лидгейтом. Она сделала храбрый, решительный шаг, который посоветовала бы не повторять читательницам своего журнала: пригласила его к себе на воскресный ужин, поскольку знала, каким унылым он может быть для того, кто живет один. Потом она подумала, что ему захочется пойти куда-нибудь выпить. Вот так и вышло, что они очутились в пабе за круглым мокрым столиком, и Кэтрин слушала рассказ Аларика про сундуки с заметками на чердаке.
– Том Моллоу ко мне не обращался, – говорил он, – а если бы обратился, то мне пришлось бы отказать ему в доступе, пока я сам не использую материал.
Кэтрин тактично умолчала о том, что Том считал его заметки совершенно бесполезными для своей работы.
– Да, вполне вас понимаю, но… – она подняла на него глаза – широко раскрытые и практически без тени обычного ехидства, – вам обязательно писать и использовать материал? То есть разве это не слишком утомительно?
Ее предположение настолько возмутило Аларика, что он решительно не нашелся, что сказать. Почти с тех самых пор, как он себя помнил, он намеревался «использовать свой материал». Аларик почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и почти неимоверным усилием заставил себя встать и сходить к стойке еще за пивом.
Когда он вернулся, Кэтрин увидела у него в руках два двойных виски. Боже ты мой, подумала она, он ужасно похож на истукана с острова Пасхи или даже на мистера Рочестера в «Джен Эйр».
– И что сейчас теперь у вас на уме? – спросил он с легким сарказмом.
– Я думала, – медленно начала Кэтрин, – что не только мы, несчастные женщины, можем искать утешения в литературе. Мужчины тоже могут получить свою долю, воображая себя кем-то вроде Хитклифа или Рочестера. Интересно, часто с ними такое бывает?
– Какая чепуха, – резко ответил он. Но по каменным уступам словно бы скользнул солнечный лучик, и он вдруг улыбнулся. – Но что же мне делать со всеми этими заметками, если я не собираюсь их использовать? – спросил он.