Хадди пришел мне на помощь.
– Твой отец помешался на этом автомобиле, Нед. В том смысле, что проводил с ним каждую свободную минуту, ходил вокруг, фотографировал… трогал. В основном трогал. Постоянно, словно убеждал себя в его реальности.
– И сержант тоже, – вставил Арки.
«Не совсем», – подумал я, но ничего не сказал. С Кертом все обстояло иначе. В конце концов автомобиль стал вотчиной его, а не Тони. И Тони это знал.
– Но что произошло с патрульным Рафферти, Сэнди? Вы думаете, что «бьюик»…
– Сожрал его, – безапелляционно заявил Хадди. – Так я думал тогда, так думаю и теперь. Так думал и твой отец.
– Правда? – спросил меня Нед.
– Да. Съел его или перенес в какое-то другое место. – Я вдруг опять подумал о тягомотной работе: застилать кровати, мыть горы грязной посуды, косить траву и ворошить сено.
– Вы хотите сказать, что ни одному ученому не позволили изучить эту штуковину после того, как патрульный Рафферти и мой отец увидели его на заправочной станции? – спросил Нед. – Никто и никогда? Ни физики, ни химики? И никто не делал спектрографического анализа?
– Кажется, Биби приезжал еще раз, – ответил ему Фил, словно чуть-чуть оправдываясь. – Сам, без «деток», с которыми обычно работал. Он, Тони и твой отец закатили в гараж какой-то большой прибор… может, и спектрограф, но я не знаю, что он показал. А ты, Сэнди?
Я покачал головой. Из тех, кто мог ответить на этот вопрос, никого не осталось. Или на многие другие. Биби Рот умер от рака в 1998-м. Кертис Уилкокс, который так часто бродил вокруг «бьюика» с блокнотом в руке, что-то записывая и зарисовывая, трагически погиб. Тони Скундист, бывший сержант, еще жил, но ему давно перевалило за семьдесят и болезнь Альцгеймера начисто лишила его памяти. Я помню, как поехал навестить его вместе с Арки Арканяном в доме престарелых, где он теперь живет. Аккурат перед Рождеством. Мы с Арки купили ему золотой медальон святого Христофора, на который скинулись все ветераны, служившие под его началом. Вроде бы мы попали в удачный день. Сержант без проблем открыл коробочку, достал медальон, порадовался подарку. Даже раскрыл замочек. Правда, закрывать его, уже на шее Тони, пришлось Арки. А потом Тони пристально, сдвинув брови, посмотрел на меня. Я увидел прежний, так хорошо знакомый мне взгляд, Тони вроде бы стал самим собой. Но глаза наполнились слезами и иллюзия исчезла. «Кто вы, парни? – спросил он. – Я почти что вспомнил, – а потом добавил, буднично так, словно говорил о погоде: – Я в аду, знаете ли. Это ад».
– Послушай, Нед, – сказал я. – Совещание в «Кантри уэй» служило одной-единственной цели. Копы Калифорнии пишут эти слова на борту своих патрульных машин, может, потому, что память у них не очень и им надо постоянно их видеть. Мы не пишем. Ты знаешь, о чем я говорю?
– Служить и защищать, – ответил Нед.
– Точно. Тони думал, что этот вроде бы автомобиль попал в наши руки по воле Божьей. Он не произнес этих слов, но мы поняли. И твой отец чувствовал то же самое.
Я сказал Неду Уилкоксу лишь то, что, по моему мнению, ему следовало услышать. Но не стал говорить об огне, который горел в глазах Тони и его отца. Тони мог читать проповедь, что наш долг – служить и защищать; мог говорить, что патрульные взвода Д, как никто другой, позаботятся об этом загадочном «бьюике»; мог даже позволить себе порассуждать, что когда-нибудь мы даже отдадим свою находку тщательно отобранной команде ученых, которую, возможно, возглавит Биби Рот. Он мог рассказывать эти байки и рассказывал. Но его слова ничего не значили. Тони и Керт хотели спрятать «бьюик», потому что не желали с ним расставаться. В этом и состояла главная причина, а все остальное служило ширмой, ее скрывающей. Этот загадочный, экзотичный, уникальный «роудмастер» принадлежал им, и они ни с кем не хотели делиться своим сокровищем.
– Нед, – спросил я, – ты не знаешь, остались ли после отца записные книжки, блокноты? Листы которых держались на спирали. Такие предпочитают школьники.
Нед сжал губы. Опустил голову, уставился в землю.
– Да, записные книжки и блокноты были. Мама говорила, что это, наверное, дневники. В своем завещании он просил маму сжечь все его личные бумаги, и она сожгла.
– Думаю, это логично, – кивнул Хадди. – Во всяком случае, соответствует тому, что я знаю о Керте и прежнем сержанте.
Нед вскинул на него глаза.
Хадди уточнил:
– Они оба не доверяли ученым. Ты знаешь, как называл их Тони? Несущие смерть. Он говорил, что их главная цель – отравлять все и вся, говорить людям, чтобы те ни в чем себе не отказывали, что знания никому не вредят, наоборот, несут свободу. – Он помолчал. – Была и другая причина.
– Какая? – спросил Нед.
– Секретность, – ответил Хадди. – Копы умеют держать язык за зубами, но Керт и Тони не верили, что ученые на это способны. «Посмотрите, как быстро стараниями этих идиотов атомные бомбы распространились по всему миру, – как-то сказал Тони. – Мы вот поджарили Розенбергов, но даже недоумки знают, что и без них русские через пару лет получили бы атомную бомбу. Почему? Потому что ученые любят болтать. Та штуковина, что стоит в гараже Б, возможно, не эквивалент атомной бомбы, но кто знает, как все может обернуться. В одном можно быть уверенным: она не станет чьей-то еще атомной бомбой, пока стоит здесь, укрытая брезентом».
Но я думаю, что это лишь часть правды. Время от времени я задавался вопросом, а приходилось ли Тони и отцу Неда говорить об этом… я про долгие вечера по будням, когда на дорогах более или менее спокойно, патрульные кучкуются наверху – кто спит, кто смотрит кино по видику или жует приготовленный в микроволновке попкорн, а внизу только двое, Тони и Керт, сидят в кабинете первого, за закрытой дверью. И вопрос мой в следующем: хоть раз заходила у них речь о главном, докапывались они до сути – «У нас есть что-то такое, чего нет нигде, и мы держим его при себе»? Полагаю, нет. Потому что они все понимали без слов, достаточно было посмотреть друг другу в глаза. И видели в них одно и то же: желание прикоснуться к чему-то, заглянуть в него. Черт, да хоть просто ходить вокруг. Это же загадка, тайна, чудо. Но я не знал, сможет ли этот мальчик принять мои слова на веру. Теперь я понимал, что он не просто скорбит об отце – злится на него за безвременный уход. В таком настроении он мог воспринять их поведение как воровство, а вот этого я бы утверждать не стал. Может, толика правды в этом и была, но далеко не полная правда.
– К тому времени мы уже знали о светотрясениях, – сказал я. – Тони называл их «явлениями рассеивания». Он думал, что «бьюик» от чего-то избавляется, сбрасывает это что-то, как статическое электричество. Помимо секретности и желания оставить у себя удивительную находку, в конце семидесятых у жителей Пенсильвании, не только у копов – у всех, был очень серьезный повод не доверять ученым и инженерам.
– Три-Майл, – кивнул Нед.
– Да. Кроме того, этот автомобиль не только залечивал царапины и отбрасывал пыль. Он мог еще много чего.
Я замолчал. Слишком уж длинным получался рассказ.
– Давай расскажи ему. – В голосе Арки слышалась злость. – Ты же сказал ему, что это не пустая болтовня, так давай рассказывай остальное. – Он посмотрел на Хадди, на Ширли. – Даже о 1988 годе. Да, даже об этом. – Он замолчал, вздохнул, посмотрел на гараж Б. – Останавливаться слишком поздно, сержант.
Я поднялся, через автостоянку направился к гаражу Б. За спиной услышал голос Фила: «Нет, не надо. Не ходи за ним, парень, он вернется».
И это характерная особенность тех, кто сидит высоко, – люди могут так о них говорить и практически никогда не ошибаются. За исключением случаев, связанных с инфарктами, инсультами, пьяными водителями. За исключением случаев, в которых мы, смертные, усматриваем волю Божью. Люди, которые сидят высоко, которые работали, чтобы усесться на это место, и работают, чтобы усидеть, никогда не говорят: да пошли вы, – чтобы потом отправиться на рыбалку. Нет. Мы, эти люди, продолжаем застилать постели, мыть посуду, скирдовать сено и при этом стараемся изо всех сил. «Ах, что бы мы делали без тебя», – говорят про таких. Ответ прост: большинство тех, кто говорит, делали бы то же, что и всегда. Чтобы потом отправиться в ад в деревянном ящике.
Я постоял у ворот гаража Б, глядя через окно на термометр. Температура упала до пятидесяти двух градусов[23]. Все еще не так плохо, во всяком случае, не ужасно, но достаточно прохладно, чтобы вызвать у меня догадку: «бьюик» выдаст еще одну или две вспышки, прежде чем угомонится. Так что сейчас нет смысла накрывать его брезентом. Скорее всего операцию эту придется повторять.
«Он сдыхает», – вот какой вывод успели сделать Скундист и Уилкокс на основе многолетних наблюдений за «бьюиком». Сбавляет ход, как плохо заведенные часы, замедляет скорость, как лошадь, тянущая в гору тяжелый воз, пикает, как детектор дыма, который уже не может определить изменение задымленности. Возможно, так оно и было. Возможно – нет. Мы же ничего об этом не знали на самом-то деле. А говорить себе, что знали, – это всего лишь стратегия, выработанная, чтобы мы могли жить рядом с неведомым, вызвавшем слишком много кошмаров.
Тогда
Сэнди находился там, когда все началось, только он один. И в последующие годы говорил, скорее в шутку, что вся слава первооткрывателя должна принадлежать ему. Остальные тут же сбежались, но начало видел только Сэндер Фримонт Диаборн, стоявший у бензоколонки с отвисшей челюстью и плотно закрытыми глазами, в полной уверенности, что через несколько секунд они все, не говоря уже об окрестных фермерах, в основном амишей и нескольких неамишей, превратятся в радиоактивную пыль на ветру.
Произошло это через несколько недель после того, как «бьюик» привезли в расположение патрульного взвода Д и поставили в гараж Б, – в первых числах августа 1979 года. К тому времени газетная шумиха, связанная с исчезновением Энниса Рафферти, начала стихать. Большинство статей об исчезнувшем патрульном опубликовала «Американ», газета округа Стэтлер, но в конце июля большой материал на первой полосе воскресного выпуска дала и «Питтсбург пост-газетт». Заголовок гласил: «У СЕСТРЫ ПРОПАВШЕГО ПАТРУЛЬНОГО ОСТАЛОСЬ МНОГО ВОПРОСОВ», и ниже: «ЭДИТ ХАЙМС ТРЕБУЕТ