Он направился к «белэру» – не к гаражу. Я облегченно выдохнул. Последний раз затянулся ароматной трубочкой смерти, подумал растереть окурок об асфальт, но нашел для него место в жестяной банке-пепельнице, где уже лежало не меньше двух сотен окурков. Другие могли растирать окурки об асфальт, Арки бы все убрал, не сказав ни слова, но мне этого делать не следовало. В конце концов я – сержант, человек, который сидит в высоком кресле.
Я зашел в здание. Стефани Колуччи сидела в коммуникационном центре, пила коку, листала журнал. Увидев меня, поставила коку и разгладила юбку на коленях.
– Как дела, милая? – спросил я.
– Ничего особенного. Помехи уходят, но не так быстро, как бывает после… одного из этих. Так что связь достаточно устойчивая.
– И что творится в мире?
– Девятый сообщает о пожаре автомобиля на съезде 9 автострады 87. Мак говорит, что водитель – коммивояжер из Кливленда, зол, как черт, и отказывается пройти на месте проверку на алкоголь. Шестнадцатый заехал на фордовскую станцию техобслуживания в Стэтлере. Барахлит мотор. Джефф Катлер в Стэтлеровской средней школе. Там взлом, сработала система охранной сигнализации. Но он, по сути, лишь наблюдает. Основную работу выполняет местная полиция.
– Что еще?
– У Пола Лоувинга 10–98, едет домой на патрульной машине, у сына приступ астмы.
– Вот об этом в рапорте можно и не упоминать.
Стеффи с упреком глянула на меня: мол, сама знаю.
– А что с гаражом Б? – спросила она.
– Ничего, – ответил я. – Ничего особенного. Ситуация нормализуется. Я ухожу. Если что-то случится, позвони… – Я замолчал, придя в ужас.
– Сэнди? – спросила она. – Что-то не так?
«Если что-то случится, позвони Тони Скундисту». Вот что я хотел сказать, словно не прошло уже двадцать лет с тех пор, как я говорил эти слова Мэтту Бабицки, и сержанта не поместили в Стэтлеровский дом престарелых.
– Все в порядке, – ответил я. – Но если что-то случится, позвони Френку Содербергу. Его очередь закрывать амбразуру.
– Хорошо, сэр. Спокойной ночи.
– Спасибо, Стефф. И тебе того же.
Когда я выходил из здания, «белэр» медленно катился к подъездной дорожке, из динамиков гремела песня одной из любимых групп Неда – то ли «Уилко», то ли «Джейхоукс». Я помахал ему рукой, он – мне. Улыбнулся. Милой улыбкой. С трудом верилось, что я мог на него злиться.
Я подошел к гаражу и принял позу охранника, ноги на ширине плеч, руки за спиной, в которой каждый чувствует себя республиканцем, презирающим бездельников, живущих на пособие в своей стране, и иностранцев, жгущих американские флаги. Заглянул в окно. «Бьюик» спокойно стоял под горящей под потолком лампой, отбрасывал тень, словно настоящий, на больших, с белыми боковинами, покрышках. Видел я и огромное рулевое колесо. К краске не прилипала пыль, царапины сами по себе затягивались, теперь на это требовалось больше времени, чем раньше, но результат оставался неизменным. «С маслом порядок», – крикнул мужчина, прежде чем скрыться за углом автозаправочной станции, то были его последние слова касательно этого почти как «бьюика», и с тех пор он нисколько не изменился, совсем как object d’art, каким-то образом оставшийся в закрывшейся галерее. По моим рукам побежали мурашки, я почувствовал, как сжало яйца. Во рту появилась горечь, так бывало, когда я вдруг понимал, что в полном дерьме. «С проблемами разобрался, теперь рассчитываю на джекпот», – любил говорить Эннис Рафферти. «Бьюик» не гудел, не светился, температура в гараже поднялась выше шестидесяти градусов, но я чувствовал, как он притягивает меня, шепотом предлагает зайти и взглянуть на него поближе. «Я многое могу тебе показать, – нашептывал он, – особенно теперь, когда мы вдвоем». И когда я смотрел на него, мне открылась истина: я злился на Неда, потому что боялся за него. Ну конечно. И общение с «бьюиком», ощущение его притяжения в голове… и всем телом тоже, позволило это осознать. «Бьюик» порождал чудовищ. Да. Но иногда все равно хотелось подойти к нему, точно так же, как хочется заглянуть за край высокого обрыва или в отверстие на срезе ствола пистолета или револьвера, чтобы увидеть, как оно превращается в глаз. Который смотрит на тебя, только на тебя и ни на кого больше. И в такие моменты не имеет смысла искать логику в своих поступках или пытаться понять привлекательность того, на что так и тянет взглянуть; наилучший выход из такой ситуации – отступить от обрыва, вернуть оружие в кобуру, уехать из расположения взвода. Подальше от гаража Б. Туда, где не слышно этого завлекающего шепотка. Случается, что бегство – оптимальная ответная реакция.
Я задержался еще на мгновение, чувствуя притяжение «бьюика» головой и сердцем, глядя на его темно-синий капот, хищную радиаторную решетку. Потом отступил на шаг, набрал полную грудь свежего ночного воздуха и смотрел на луну, пока полностью не стал самим собой. После чего зашагал к автомобилю, сел за руль и уехал.
В «Кантри уэй» свободных столиков хватало. Нынче это обычное дело, даже вечером в пятницу и субботу. Рестораны в «Уол-Марте» и новом торговом комплексе Стэтлера выводят из игры аналогичные заведения в центральной части города точно так же, как новый многозальный кинотеатр на шоссе 32 вывел из игры «Джем тиэтрэ».
Как обычно, люди оборачивались, когда я вошел в зал. Только видели они, разумеется, форму. Два человека, один – помощник шерифа, второй – окружной прокурор, поздоровались и пожали мне руку. Прокурор спросил, не составлю ли я компанию ему и его жене, но я с благодарностью отказался, сославшись на то, что у меня деловая встреча. От мысли, что снова придется говорить, пусть и о пустяках, мне стало дурно.
Я сел в одну из кабинок у дальней стены, и Синтия Гаррис подошла, чтобы взять заказ. Симпатичная блондинка с огромными прекрасными глазами. Когда я вошел, она готовила кому-то сандей, и я заметил, что она успела расстегнуть верхнюю пуговичку блузки после того, как отдала мороженое и принесла мне меню, чтобы я мог полюбоваться маленьким серебряным сердечком у нее на шее. Меня это тронуло. Я очень надеялся, что сие – знак внимания ко мне, а не к моей форме.
– Эй, Сэнди, где ты бываешь в последнее время? В «Оливковом саду»? В «Прериях»? В «Макаронном гриле»? В одном из них? – Она пренебрежительно фыркнула.
– Нет, обычно ужинаю дома. Какое у нас блюдо дня?
– Тушеная курятина с картофельным пюре, фаршированный перец с мясным соусом, и то и другое в столь поздний час, по моему разумению, тяжеловато, и жареная треска. Плюс доллар, и ты ешь, сколько сможешь. Правила тебе известны.
– Думаю, я остановлюсь на чизбургере и бутылке «Айрон-Сити», чтобы протолкнуть его в горло.
Она что-то чиркнула в блокнотике, потом глянула на меня как на человека, а не клиента.
– Ты в порядке? Выглядишь очень усталым.
– Я действительно устал. В остальном – нет проблем. Видела вечером кого-нибудь из взвода Д?
– Чуть раньше заезжал Джордж Станковски. А потом ты, дорогой. Копов больше не было. Заходили, конечно, в форме, один вон и сейчас сидит, но… – Она пожала плечами, показывая, что не считает их настоящими копами. В этом я с ней соглашался.
– Что ж, если появятся разбойники, справлюсь с ними в одиночку.
– Если они оставят пятнадцать процентов чаевых, Герой, пусть грабят, – ответила она. – Сейчас принесу тебе пиво, – и она ушла, чуть покачивая бедрами под белым нейлоном.
Пит Куинленд, первый владелец ресторана, давно ушел в мир иной, но в стенках кабинок остались установленные им музыкальные мини-автоматы. Странички с названиями песен переворачивались специальными хромированными рычагами в верхней части автоматов. Сами доисторические мини-автоматы давно уже не работали, но руки сами тянулись к рычагам, чтобы переворачивать страницу за страницей и читать названия песен. Конечно же, половину из них исполнял обожаемый Питом Фрэнк Синатра, в том числе знаменитые «Колдовство» и «Как хорошо быть женщиной». ФРЭНК СИНАТРА, значилось на этих страничках, а чуть ниже и буквочками поменьше: ОРКЕСТР НЕЛЬСОНА РИДДЛА. Вторую половину составляли рок-н-ролльные песни, которые забывались, как только покидали чарты. Их не крутили на радиостанциях ретро-музыки, хотя вроде бы местечко могло найтись и для них. В конце концов, сколько раз можно прослушать «Бренди (Ты – отличная девочка)», прежде чем начнешь выть от тоски? Я просматривал список песен, которые уже не мог озвучить четвертак. Оставалось только слушать мерную печальную поступь времени.
«Что же касается самого «бьюика», если кто-то будет задавать вопросы насчет него, отвечайте, что он конфискован». Вот что сказал нам сержант, когда мы собрались в банкетном зале. Официанток уже давно выставили за дверь, и мы перешли на самообслуживание, каждый вел свой счет и не ошибался даже на цент. Расчет на честность, но почему бы и нет? Мы были честными ребятами и выполняли свой долг. До сих пор остаемся такими. Мы же – сотрудники полиции штата Пенсильвания, так? Истинные воины дорог. Как говорил Эдди, когда был моложе и стройнее, это не просто работа, это гребаное приключение.
Я перевернул страничку. «Сердце из стекла» в исполнении «Блонди».
«Ни слова на бумаге о «бьюике», и тогда вы никогда не напишете лишнего». Еще одна аксиома Тони Скундиста, высказанная в тот момент, когда под потолком уже собрались сизые облака сигаретного дыма. Тогда курили все, за исключением, может, Керта, и посмотрите, что с ним сталось. Синатра пел «Еще стаканчик для моей крошки», голос его доносился из динамиков под потолком, а от гриля шел ароматный запах жареной свинины. Прежний сержант твердо верил, что «бьюик» не должен упоминаться ни в каких документах, пока его мозг не отправился в самоволку: клеточки уходили сначала взводами и по ночам, потом ротами, наконец, тронулась вся армия, ясным днем. «Чего нет на бумаге, повредить не может», – как-то сказал он мне, где-то в те дни, когда стало ясно: именно я займу его место и буду сидеть в его кабинете, о дедушка, какое же высокое у тебя кресло! А вот сегодня я, пожалуй, сболтнул лишнего, хоть на бумагу не попало