Промолчи я, и он бы еще долго тянул эту волынку. Его так и подмывало произнести полновесную проповедь. Но я заткнул ему рот.
— Взгляните на этот бизнес с практической точки зрения, — сказал я. — Прежде чем вы доведете свою операцию до конца, вам придется выложить огромную сумму денег, куда большую, чем вы заплатите за саму Землю, — сумму, которая намного превысит ее стоимость. Вы будете увольнять людей с работы, лишать их крова, и кто-нибудь непременно попытается хоть как-то им помочь. Чтобы облегчить участь своих граждан, каждое правительство Земли разработает программы помощи — учредит пособия, а чтобы покрыть эти расходы, возрастут налоги. Налоги, которые, учтите, будут взиматься с той самой приобретенной вами собственности. Вы лишаете людей работы, вы отнимаете у них жилье, но забота о них все равно ляжет на ваши плечи, и, чтобы им помочь, вам придется платить налоги.
— Я вижу, — с издевкой проговорил Этвуд, — что от жалости к нам у вас прямо сердце обливается кровью. С вашей стороны это так гуманно, и я вам глубоко за это признателен. Но вы терзаетесь понапрасну. Мы будем платить налоги. С превеликой охотой.
— Вы можете свергнуть правительства, — сказал я, — и тогда не будет никаких налогов. Впрочем, вы, верно, уже прикидывали выгоду такого варианта.
— Конечно, нет, — отрубил Этвуд. — Нам это никогда и в голову не придет. Ведь это незаконно. А мы, друг мой, законы не преступаем.
И это было из рук вон плохо. Хуже не придумаешь.
Потому что под контролем пришельцев окажутся все природные богатства, вся земля, все, что на этой земле выстроено, — и ни землю, ни все остальное они не будут использовать по прямому назначению. Не будут пахать, не будут взращивать урожай. Не повернется ни одно заводское колесо. В шахтах приостановится добыча руды. Прекратится рубка леса.
Люди лишатся не только своей собственности, но и всего, что они унаследовали от предыдущих поколений. Вместе с землей, заводами, работой, вместе с магазинами и товарами уйдут надежды, стремления, стимулы, вера — все, что делало человека человеком.
В принципе не так уж важно, какое количество собственности приобрели на Земле пришельцы. Им совсем не обязательно скупать все. Необходимо только остановить промышленное производство, придушить торговлю и подорвать основы финансовой системы. Как только это будет достигнуто, придет конец трудовой деятельности, кредиту и коммерческим операциям. И будут похоронены мечты и чаяния человечества.
То, что пришельцы скупили жилые дома, по сути дела не имело особого значения — ведь, если они преуспеют в остальном, четыре стены, которые человек зовет своим домом, станут его могилой. Одно из двух: либо жилые строения приобретались только с целью устрашения, либо — и это было также вероятно — пришельцы до сих пор еще не поняли, как мало им нужно потратить усилий, чтобы нанести решающий удар.
Чтобы не дать людям умереть с голоду и, по возможности, обеспечить им крышу над головой, будут, конечно, выдаваться пособия и разрабатываться программы помощи. А уж деньги на пособия найдутся, потому что это племя пришельцев с радостью будет платить налоги. Но при таком положении вещей деньги совершенно обесценятся и потеряют силу. Не все ли равно, сколько стоит картофель или булка, если съедена последняя картофелина и нет больше муки, чтобы испечь хлеб?
Когда люди разберутся в обстановке, они ринутся в бой, чтобы вернуть утраченные богатства. На борьбу поднимутся не только народные массы, но и правительства. Однако к тому времени пришельцы, несомненно, успеют подготовиться к обороне и, возможно, придумают такое, о чем сейчас и не догадываешься. Не исключено, что они изберут стратегию выжженной земли, предав огню или как-нибудь иначе уничтожив жилые строения, заводы и все остальное, чтобы Человек не мог вновь завладеть тем, с помощью чего он добывал себе средства к существованию. И тогда Человеку только и останется, что бороться за землю, но опустошенная земля не удовлетворит его потребности.
Я был уверен, что, если немедленно предпринять какие-нибудь меры, с пришельцами еще можно разделаться. А для этого необходимо, чтобы люди с готовностью безоговорочно поверили в то, что все это не выдумка, а происходит на самом деле. Но никто же не поверит! Я с горечью вынужден был признать, что весь жестокий смысл этой ситуации полностью дойдет до сознания людей лишь тогда, когда мир будет ввергнут в хаос, а к тому времени, увы, будет слишком поздно.
Я стоял там, я понял, что потерпел поражение и вместе со мной потерпела поражение Земля.
Уэллс некогда писал о вторгшихся на Землю пришельцах. А после него еще немало писателей изощряли свою фантазию, описывая нашествия инопланетян. Но ни один из них, подумал я, даже не приблизился к истине. Ни один из них не сумел предугадать, как это произойдет в действительности и как та самая система, которую мы ценой великих мучений создавали веками, теперь обернулась против нас — как свобода права собственности оказалась ловушкой, которую мы сами себе уготовили.
Джой потянула меня за руку.
— Ну пойдем же, — сказала она.
Мы повернулись и направились к двери.
За нашей спиной раздался смешок Этвуда.
— Загляните ко мне завтра, — бросил он мне вслед. — Кто знает, может, мы с вами еще столкуемся.
Снаружи уже шел настоящий дождь. Не ливень, а устойчивый, надолго зарядивший дождь, от которого становится тоскливо на душе и опускаются руки. В воздухе ощутимо похолодало. Такая вот ночь, подумал я, как нельзя лучше подходит для крушения нашего мира. Нет, не крушения — это чересчур драматично. Скорее осадки. Именно такой ночью и должен медленно осесть ослабленный, истощенный мир, не сознающий ни своей слабости, ни, тем более, ее причины, — осесть настолько плавно, что он даже не заметит своего падения и спохватится лишь тогда, когда будет разрушен полностью.
Я открыл перед Джой дверцу машины, но, прежде чем она успела сесть, быстро захлопнул ее обратно.
— Я забыл, — объяснил, — что там может быть бомба.
Она взглянула на меня и, подняв руку, отбросила упавшую на глаза прядь волос.
— Едва ли, — возразила она — Он ведь назначил тебе свидание. На завтра.
— А, пустая болтовня, — отмахнулся я. — Его манера придуриваться.
— Есть там бомба или нет, а я не пойду в город пешком. В такой поздний час, да еще под дождем. Раньше-то ее ведь не было.
— Дай-ка я сяду в машину и заведу мотор. А ты отойди подальше.
— Нет уж, — решительно сказала она. Протянула руку и распахнула дверцу.
Я обошел машину, сел за руль. Повернул ключ, и мотор завелся.
— Вот видишь! — воскликнула Джой.
— Но она все-таки могла тут быть, — не сдавался я.
— Допустим. Но мы ведь не можем жить в вечном страхе перед этой бомбой, — сказала она. — Если они захотят нас убить, в их распоряжении миллион других способов лишить нас жизни.
— Они убили Стирлинга. И вероятно, не его одного. На мою жизнь они уже покушались дважды.
— И оба раза неудачно, — напомнила она — Мне почему-то кажется, что они больше на это не пойдут.
— Интуиция?
— Паркер, они ведь тоже могут обладать интуицией.
— А при чем тут их интуиция?
— Может, и ни при чем. В общем-то я имела в виду другое. Я хотела сказать, что, сколько бы они ни изучали нас, как бы — в интересах дела — ни старались на нас походить, они никогда не научатся мыслить, как мы.
— Поэтому ты считаешь, что после двух неудачных покушений на чью-либо жизнь они должны оставить этого человека в покое. Ты это имеешь в виду?
— Не совсем, хотя такое тоже возможно. Во всяком случае, они никогда не прибегнут к одному и тому же методу дважды.
— Значит, впредь я могу не опасаться бомб, капканов и засад в стенном шкафу.
— Возможно, это у них от суеверия, — продолжала она. — А может, таков их образ мышления. Или их логика, о которой мы не имеем ни малейшего представления.
Я понял, что она все время думала только об этом, пытаясь разложить все по полочкам. Ее хорошенькая головка была наполнена всевозможными предположениями и догадками и непрерывно перемалывала немногие известные нам реальные или кажущиеся факты. Но для нас это темный лес, подумал я. Мы слишком мало знали, чтобы по-настоящему в этом разобраться. С человеческим складом мышления нечего и пытаться думать за пришельцев, когда не знаешь, как именно они мыслят. А если даже это было бы известно, нет никакой гарантии, что процесс человеческого мышления можно втиснуть в чуждое ему русло.
Джой подошла к этому с другого конца. По ее словам, пришельцы, как бы они к этому ни стремились, никогда не смогут мыслить по-человечески. Но при этом у них было куда больше шансов мыслить по-нашему, чем у нас — мыслить, как они. Они ведь изучали нас — одному богу ведомо, с каких пор. И их было много; сколько — этого тоже никто не знал. А что, если я заблуждаюсь? Не может ли оказаться, что на Земле только один пришелец, раздробленный на отдельные элементы — каждый размером с кегельный шар, — так что одно-единственное существо способно быть одновременно в нескольких местах и нескольких обличьях?
Но даже если это самостоятельные индивидуумы, если каждый кегельный шар представляет собой отдельную особь, между ними существует такая тесная связь, о которой Человеку не приходится и мечтать. Ведь для того, чтобы, скажем, создать Этвуда или ту девушку, с которой я повстречался в баре, потребовалось множество таких шаров: чтобы соорудить из себя подобие человека, они должны объединиться в большие группы. И формируя из себя человека или еще что-нибудь, они действуют заодно; тогда-то, должно быть, они фактически превращаются в единый организм.
Миновав последнюю улицу студенческого городка, мы выехали на пустынную Университетскую авеню, и я повернул к городу.
— Куда теперь? — спросил я.
— Только не ко мне, — проговорила Джой. — А вдруг они все еще там.
Я кивнул, прекрасно понимая, что она чувствует. И мысленно вернулся к тем тварям, которые шныряли в ее дворе. Что это было такое? Имитация какой-нибудь свирепой зверюги, обитающей на неведомой далекой планете? А может, целая кунсткамера чудовищ, и не с одной планеты, а с нескольких? Богатый ассортимент омерзительных форм жизни, возможно созданных скорее