— Вы только пишите, — произнес этот белокурый айсберг. — А остальное мы берем на себя. Мы донесем ваши статьи до людей. Мы сумеем их распространить. Это уже не ваша забота.
Меня охватил страх. Пожалуй, даже с легкой примесью злобы. Но в основном это был страх. Потому что только сейчас я по-настоящему осознал, насколько неумолимы и беспощадны эти пришельцы. Они не знали, что такое мстительность, они не знали ненависти. Едва ли их можно было считать врагами в нашем понимании этого слова. Они были губительной злой силой, и их не могли пронять никакие мольбы. Просто-напросто их ничего не трогало. Земля для них была не более чем предметом собственности, а люди — пустым местом.
— Вы предлагаете мне стать предателем, — сказал я. Впрочем, произнося эту фразу, я прекрасно сознавал, что слово «предатель» для них лишь бессмысленное сочетание звуков. И хотя, по всей вероятности, им известно, что оно означает, они не способны понять его истинный смысл. Потому что их этика не может иметь ничего общего с этикой человеческого рода; возможно, у них есть свои нравственные установки, но они так же недоступны нашему пониманию, как наши — недоступны для них.
— Давайте рассмотрим этот вопрос с практической точки зрения, — произнесла она. — Мы предлагаем вам выбрать одно из двух. Либо вы остаетесь с людьми и делите с ними их общую судьбу, либо вы переходите на нашу сторону с куда большей для себя выгодой. Если вы отклоните наше предложение, мы не очень от этого пострадаем. Если же вы его примете, вы в значительной степени облегчите существование самому себе и — правда, в несколько меньшей степени — своим соплеменникам. Лично вы от этого выиграете, а род человеческий, поверьте мне, ничего не потеряет.
— А как я могу быть уверен, что вы не нарушите слова?
— Сделка есть сделка, — отрезала она.
— Полагаю, что вы отвалите мне за это солидную сумму.
— Очень солидную, — сказала она.
Откуда ни возьмись, появился кегельный шар и покатился по полу. Он остановился футах в трех от стула, на котором я сидел.
Девушка встала и вышла из-за письменного стола. Она остановилась у угла стола, устремив взгляд на кегельный шар.
Шар вдруг стал полосатым — покрылся тончайшими, как на дифракционной решетке, полосками. Потом он начал по этим линиям расщепляться. Он расщеплялся и из черного стал зеленым — и вот вместо кегельного шара на полу уже лежала кучка банкнот.
Я не вымолвил ни слова. У меня язык прилип к гортани.
Она нагнулась, подняла одну бумажку и подала ее мне.
Я взглянул на нее. Девушка ждала. А я все разглядывал банкноту.
— Что вы скажете, мистер Грэйвс? — спросила она.
— Это похоже на деньги, — ответил я.
— Это и есть деньги. Откуда еще, по-вашему, взялись все необходимые нам деньги?
— И вы еще утверждаете, что соблюдаете наши законы, — заметил я.
— Я вас не понимаю.
— Вы нарушили один закон. Самый важный из всех. Деньги — это мерило человеческого труда: стоимость построенной человеком дороги, написанной им картины или количества часов, которые он проработал.
— Это деньги, — сказала она. — А нам только это и нужно.
Она снова наклонилась и сгребла всю кучу бумажек. Положила на стол и принялась складывать их стопками.
Я понял, что дальнейшие объяснения бесполезны, — она все равно ничего не поймет. Ее нельзя было обвинить в цинизме. Или мошенничестве. Она просто не могла это понять: пришельцы слабо разбирались в подобных вопросах. Деньги для них были не символом, а изделием. Только этим и ничем больше.
Она сложила деньги в аккуратные стопки. Потом нагнулась и подобрала несколько бумажек, отлетевших в сторону, когда она поднимала с пола ворох банкнот. Положила их на одну из стопок.
Бумажка, которую я держал в руке, была достоинством в двадцать долларов, как и большинство остальных, насколько я мог судить; впрочем, там были и десятидолларовые билеты, и кое-где в стопках проглядывали пятидесятидолларовые.
Она сложила все стопки в одну пачку и протянула ее мне.
— Это ваше, — сказала она.
— Но ведь я еще не дал…
— Будете вы работать на нас или нет, они ваши. А вы хорошенько подумайте над тем, что я вам сказала.
— Ладно, — согласился я. — Подумаю.
Я встал и взял у нее деньги. Распихал их по карманам. Карманы раздулись.
— Придет день, — сказал я, похлопывая себя по карманам, — когда от них не будет никакого проку. Наступит время, когда на них нечего будет купить.
— Когда настанет этот день, — сказала она, — их заменит что-нибудь другое. Вы будете обеспечены всем, что вам тогда понадобится.
Я стоял и думал, но почему-то думал я только о том, что теперь мне есть чем расплатиться с шофером такси. За исключением этой мысли, голова моя была абсолютно пуста. Безмерная гнусность этой беседы начисто выпотрошила меня, осталось лишь ощущение полного поражения и мысль о том, что я теперь могу расплатиться с шофером.
Я знал, что должен поскорее унести отсюда ноги. Должен покинуть этот дом, прежде чем меня захлестнет сокрушительный шквал эмоций.
Должен уйти, пока во мне не взбунтовалось человеческое достоинство. Я должен уехать, выбрать место и время и все как следует обдумать. А пока они пусть считают, что я согласен стать их союзником.
— Благодарю вас, мисс, — сказал я. — Если не ошибаюсь, я не знаю вашего имени.
— У меня нет имени, — сказала она. — Мне незачем иметь имя. Имена нужны только таким, как Этвуд.
— Тогда благодарю вас еще раз, — произнес я. — Я обдумаю ваше предложение.
Она повернулась и вышла в прихожую. Горничной нигде не было видно. Я заметил, что гостиная, расположенная по ту сторону прихожей, сверкала чистотой и была заставлена мебелью. Любопытно, подумал я, много ли тут настоящей мебели и какую часть ее составляют превратившиеся в предметы обстановки кегельные шары?
Я взял с вешалки шляпу и пальто.
Она открыла парадную дверь.
— Хорошо, что вы зашли, — сказала она — С вашей стороны это было очень разумно. Хочу верить, что это не последний ваш визит.
Выйдя на крыльцо, я не увидел своего такси. На его месте стоял длинный белый «кадиллак».
— Я приехал на такси, — сказал я. — Должно быть, оно ждет на дороге.
— Мы расплатились с шофером, — сказала девушка, — и отослали машину. Такси вам больше не понадобится.
Она прочла на моем лице недоумение.
— Эта машина принадлежит вам, — объявила она. — Если вы будете на нас работать…
— А бомбу положить не забыли? — поинтересовался я.
Она вздохнула.
— Ну как мне заставить вас понять? Ладно, придется говорить прямо, без обиняков. Пока вы можете быть нам полезны, вам не грозит никакая опасность. Сослужите нам эту службу, и с вами никогда не случится ничего дурного. Вы будете под нашей опекой до конца ваших дней.
— А Джой Кейн? — спросил я.
— Если пожелаете, то и Джой Кейн тоже.
Она в упор посмотрела на меня своими ледяными глазами.
— Но только попробуйте помешать нам, только попробуйте нас обмануть…
И она издала звук, напоминающий звук ножа, вонзающегося в горло.
Я пошел к машине.
30
Я остановил машину на окраине города в местном торговом центре и направился в аптеку, чтобы купить газету. Меня интересовало, удалось ли Гэвину раздобыть какие-нибудь сведения об исчезнувших из банков деньгах.
Я-то теперь мог бы раскрыть ему глаза на то, что с ними произошло. Но он, как и все остальные, не стал бы меня слушать. Я мог бы прийти в редакцию, сесть за свой стол и написать потрясающую статью, такую, какой еще не видывал мир. Но это было бы пустой тратой времени. Ее бы не напечатали. Для печати она была бы слишком экстравагантной. А даже если б ее все-таки опубликовали, ей никто бы не поверил. Или почти никто. Разве что горстка каких-нибудь душевнобольных. А это не в счет.
Прежде чем выйти из машины, я в поисках десятидолларовой бумажки разворошил лежавшую в кармане пиджака пачку денег. Посмотрел, нет ли там пятидолларовых купюр, но их не оказалось. Так же, как и билетов достоинством в один доллар.
И пока я рылся в этих бумажках, мне захотелось узнать, сколько у меня сейчас денег. Не потому, что это было так уж важно. Просто из чистого любопытства.
Ведь через несколько недель, а может даже и дней, деньги начнут терять ценность. А вскоре после этого обесценятся полностью. Они превратятся в бесполезные бумажки. Ими нельзя будет питаться, их нельзя будет носить вместо одежды, и они не укроют человека от ветра и непогоды. Ибо они были — и были таковыми испокон веков — всего лишь изобретенным человеком оружием, с помощью которого он строил свою своеобразную цивилизацию. По сути дела, они значили не больше, чем бороздки на рукоятке пистолета или бессмысленные закорючки, начертанные мелом на стене. Во все времена они были не более чем хитроумными фишками.
Я вошел в аптеку, взял газету из пачки, лежавшей на табачном прилавке, и с фотографии на первой странице на меня глянула улыбающаяся и счастливая морда Пса.
Тут не могло быть никаких сомнений. Я узнал бы его при любых обстоятельствах. Он сидел перед объективом — само дружелюбие, а за его спиной возвышалось здание Белого Дома.
Заголовок напечатанной под фотографией статьи окончательно подтвердил мою догадку. В ней сообщалось, что
ГОВОРЯЩАЯ СОБАКА ХОЧЕТ НАНЕСТИ ВИЗИТ ПРЕЗИДЕНТУ
— Мистер, — спросил продавец, — вы купите эту газету?
Я дал ему билет в десять долларов, и он недовольно хмыкнул.
— А у вас не найдется денег поменьше?
Я ответил, что не найдется.
Он отсчитал мне сдачу, я запихнул ее вместе с газетой в карман и пошел назад к машине. Я хотел прочесть статью, но по какой-то необъяснимой причине, которую я даже не пытался понять, мне хотелось прочесть ее, сидя в машине, где меня никто не побеспокоит.
Статья была написана остроумно, пожалуй, даже чуточку остроумнее, чем следовало бы.
В ней рассказывалось о псе, которому захотелось встретиться с президентом. Прежде чем его успели остановить, он проскочил в ворота и попробовал проникнуть в Белый Дом, но охранники выставили его за дверь. Уходил он неохотно, пытаясь по-своему, по-собачьи, объяснить, что в его намерения не входило учинять беспорядки, но он был бы весьма признателен, если бы ему дали возможность повидаться с президентом. Он сделал еще две-три попытки пробраться в здание, и кончилось тем, что охранники вызвали по телефону собачника.