.
Поиски у свиней особого ума словно зашли в тупик, но надежда остается. В конце концов, для мыслей и чувств важна не сама мозговая масса. Все дело в крошечных клетках мозга, нейронах.
Если вытащить мозг из банки с формалином, положить на кухонный стол и разрезать вдоль, единственное, что увидишь, – невзрачная серая масса с какими-то полостями там и сям. Собственно, именно так и сделал в конце XIX в. итальянец Камилло Гольджи, и это тоскливое зрелище не давало ему покоя. Гольджи, работавший в Университете Павии, был выдающимся ученым, донельзя преданным своему делу. Его настолько увлекал мозг, что даже кухню он переделал в маленькую лабораторию, где никто не мешал ночами напролет изучать это загадочное серое вещество. До самого утра он продолжал рассматривать под микроскопом всё новые срезы мозга, но видел лишь серую субстанцию. Получалось, что мозг представлял собой просто бессмысленную мягкую ткань. И так продолжалось, пока Гольджи не сделал то, что в итоге привело к одному из важнейших открытий, которые только совершали люди в стремлении узнать новое: он ошибся.
Рассказывают, что Гольджи без какого-то умысла поместил срез мозга в ванночку с бесцветным нитратом серебра. Там он его и забыл на несколько дней, и срез все лежал, пока Гольджи его случайно не обнаружил[349]. Должно быть, ученый от увиденного пришел в восторг, потому что впервые ему удалось увидеть то, что он так давно искал. На поверхности мозгового среза проявился мудреный узор из спутанных линий, усеянный еле видными точками[350]. Гольджи открыл революционный способ изучения нервной системы. Горькой пилюлей для него стало, что его заклятый соперник, не менее выдающийся испанский ученый Сантьяго Рамон-и-Кахаль, увидел нечто, о чем сам Гольджи не догадался. Основываясь на данных, полученных Гольджи на кухне-лаборатории, Рамон-и-Кахаль сформулировал принцип, закрепившийся под названием «нейронная доктрина» и положивший начало современной нейробиологии: «Нейрон – это анатомическая, физиологическая, метаболическая и генетическая единица нервной системы». Когда в 1906 г. ученые разделили Нобелевскую премию, отношения между ними были уже настолько напряженными, что им на церемонии якобы пришлось стоять, отвернувшись друг от друга и глядя в разные стороны[351]. Может, и хорошо, что Гольджи из могилы никогда не узнать, что одного лишь Рамон-и-Кахаля со временем стали величать «отцом современной нейробиологии». Благодаря новаторской работе этих двух ученых сегодня нам известно, что мозг человека состоит из 86 млрд нейронов и каждый из них связан с 10 000, а то и 20 000 других с помощью так называемых синапсов. Именно такое немыслимое разнообразие возможных связей между нейронами и делает принципиально возможным все, на что способно тело: от движения до абстрактного мышления.
Сегодня есть немало оснований полагать, что число нейронов в мозге – особенно его коре – может играть решающую роль в уровне интеллекта вида[352]. Невролог Сузана Эркулано-Оузел на основе этого предложила ответ на известный вопрос о наших питомцах: кто умнее, кошки или собаки? Оказалось, что у собак в коре мозга нейронов в два раза больше, чем у кошек. Правда, Эркулано-Оузел не считает, что собаки от этого в два раза умнее кошек[353]. На фоне человека, с его 16 млрд нейронов в коре, большинство прочих видов кажутся весьма примитивными. И все равно выходит, что число нейронов у животного вполне соответствует тому, насколько разумным вид считается на основании его поведения. Например, на втором месте после нас оказываются дельфины – у них нейронов ни много ни мало 12 млрд. Затем идут гориллы с 9,1 млрд, шимпанзе – 6,2 млрд, а у собак всего каких-то 530 млн[354]. Может, хоть теперь пришел звездный час свиньи? Может, этот показатель перевесит все скромные цифры, которые мы видели раньше?
Ничего подобного! У свиньи в коре всего 430 млн нейронов[355]. По этому показателю ее обходят не то что собаки, а вообще все подряд: от льва и гиены до совы и сороки. Сможет ли свинья превзойти хотя бы корову или овцу – неизвестно, у них измерения не проводились. Справедливости ради стоит сказать, что и нас, людей, в этом соревновании мозгов превзошли. Об этом существе мы знаем немного: в неволе оно почти никогда не содержалось, а в природе наблюдать его практически невозможно. Обошла нас гринда Globicephala. То немногое, что о ней известно, сводится к тому, что гринда – не кит, а представитель семейства дельфиновых, а на Фарерских островах есть ежегодная кровавая традиция забоя гринд. Теперь еще выяснилось, что в одной только коре головного мозга гринды содержится 37 млрд нейронов[356]: в два с лишним раза больше, чем у нас. И на что только они ей сдались?
Еще 2400 лет назад Гиппократ писал: «От мозга и только мозга происходят все наши радости и чаяния… наши печали, болезни и слезы. Один этот орган способен привести нас в бешенство или растерянность, наполнить страхом и ужасом, лишить нас сна или ввергнуть в бездонное отчаяние»[357]. Без сомнения, мозг представляет собой самый поразительный, сложный и загадочный орган из всех когда-либо существовавших. Наверное, справедливым будет также сказать, что на разгадку его тайн исследователи потратили больше всего времени. Однако, как бы часто и упорно нам ни говорили в последние годы о прорывах в нейробиологии, факт остается фактом: о мозге мы знаем меньше, чем о любом другом органе. Это касается мозга и человека, и свиньи. Есть тут некая ирония: наш мозг еще недостаточно совершенен, чтобы постичь самого себя. Мы еще долго будем гадать и сомневаться, какие мысли и чувства таит в себе мозг животных. Правда, в отличие от настроений XX в., когда сомнения людей приносили братьям нашим меньшим лишь вред, нынешние веяния более гуманны, а неуверенность склоняет чашу весов в пользу животных. Да и важно ли, в конце концов, умна свинья или нет? Как говорил в XVIII в. философ Иеремия Бентам, «вопрос не в том, способны ли они мыслить и могут ли говорить, а в том, способны ли страдать»[358].
Глава 16Что подразумевают под «страданиями»
Никто не видел, что случилось ночью в свинарнике, но, когда Лейв вошел туда утром, на полу была кровь. Кровь была на хвосте одной из свиней и на всем, чего он касался. Вероятнее всего, причиной послужило то, что откормочные свиньи нередко начинают друг друга кусать. Какая-нибудь свинья вдруг проявляет повышенный интерес к хвостам собратьев, а потом кусает за него. Нам, конечно, никогда не понять, почему это происходит, но стоит выступить крови, как остальные ее почуют. Жертва начинает активно вилять хвостом, чтобы отделаться от обидчиков, но движение лишь привлекает больше внимания. Тогда преследовать ее начинает уже не одна свинья, а целая свора, так что деваться некуда.
Хотя кажется, что свиньи, как никто, хорошо приспособились к жизни в замкнутом пространстве, у них еще осталось немало черт с тех времен, когда они жили в лесах и болотах свободно и вольготно и когда желание найти под землей питательный клубень вызывало в мозгу достаточный всплеск дофамина, чтобы искать снова и снова. Этот поиск заставлял мерцать синапсы в лобных долях, позволяя анализировать окружающую среду на предмет пищи и опасностей. Тогда свиньи естественным образом подчинялись инстинкту размножения, бессознательно идя на запах. Эта движущая сила давала им цель, стремление ее достичь и, возможно, то, что люди назвали бы смыслом жизни. И всего этого свиней лишили. Однако «тоска» по былым временам еще в них таится – и прорывается наружу с грудным или утробным рычанием.
Так что делают свиньи, которые вынуждены жить на бетонном полу, когда на особь приходится всего квадратный метр, а питаться приходится похлебкой раз в день? Кусают друг друга за хвост.
По данным Управления по надзору за безопасностью пищевой продукции Норвегии, это агрессивное действие представляет собой одну из самых распространенных и опасных для животных проблем в норвежском свиноводстве. Она не сводится к мучениям жертвы, которая мечется от боли и ужаса по нескольким квадратным метрам. В первую очередь создается впечатление, что не в порядке как раз те особи, что начинают кусаться. У этологов это называется «деструктивным поведением», а провоцируют его условия, в которых содержатся животные. Таким образом, кровавые обрубки на месте хвостов – следствие того, как организована работа всей отрасли.
Пытаюсь оценить тяжесть травм бедолаги, помещенного в «больничный» отсек – небольшой закуток, отделенный от остальных. Свинья лежит задом к стене, так что остается только послушать, что скажет Лейв.
– Хвост на месте, и ампутация не потребуется.
Как показал в 1990-х гг. Стэнли Кертис, благополучие животных не сводится только к отсутствию физической боли, это еще и вопрос психического здоровья. Как же помочь свиньям оставаться в здравом уме? После случившегося ночью пора мне признать: я переоценивал свою способность понимать, что у животных в голове и что ими движет. Многим из нас трудно разобраться даже в поведении других людей, поэтому не все так просто с работой в свинарнике. Надо уметь разглядеть намного больше, чем физические травмы, которые видны невооруженным глазом: окровавленный хвост, хромающую походку, воспаленные глаза и пупочную грыжу с волочащимся по полу грыжевым мешком. Меня особенно настораживает, что, по словам Лейва, зачинщиками стала та самая банда из отсека № 1.
Кто же еще, как не животные из отсека № 1? По какой-то причине свиньи, которых я в ужасе бил и пинал, вели себя агрессивно. Впрочем, это, наверное, и «агрессией» называть неправильно. Намного точнее будет говорить об