Я открыл гараж. Машина Холли стояла на месте, и я занервничал, не только потому, что вот так врываюсь в дом. «Это моя вина, – собирался сказать ей я, – надо было объяснить тебе, как работает система». Надеюсь, потом мы над этим еще посмеемся.
– Холли! – крикнул я, войдя в дом. – Это Эван. – Я прошел через прихожую, производя как можно больше шума, чтобы не напугать ее своим появлением. – Эй!
Я прошел на кухню. По данным системы, протечка, скорее всего, произошла именно здесь, и я проверил посудомойку, а потом стиральную машину.
Я вошел в уголок для завтрака. Кухня была безупречно чиста, ничего не подтекало. Я заглянул в шкафчик под двойной мойкой. Сухо. Я уже собирался пройти в постирочную, как вдруг заметил пузырек из-под лекарств, открытый и лежащий на боку. А рядом с ним – простую белую тарелку, в центре которой идеально ровной линией были выложены шесть таблеток.
Я взял пузырек. Викодин. Внутри пусто.
– Холли! – громко крикнул я.
Я метнулся в столовую, выбежал в гостиную, заглянул в кабинет. Как и на кухне, везде было идеально чисто.
Я мчался по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Наверху мой пульс напоминал барабанную дробь.
– Холли!
Пробежав полкоридора, я услышал журчание воды.
В ванной у главной спальни был включен душ. Я помчался туда.
Дверь в ванную была открыта. То, что я увидел, разбило мне сердце, словно молоток, ударивший по стеклу.
Холли лежала ничком в душе. Вода струилась по ее безжизненному телу, промочив волосы, брызги летели на уже промокшие джинсы. Холли была босиком, хотя и полностью одета. Единственный глаз, который я видел, был закрыт. Лицо бледное и пепельно-серое.
– Нет-нет-нет…
Я бросился к ней и приложил два пальца к ее шее. Пока я искал пульс и молился, на меня хлестала ледяная вода.
Но я нащупал пульс, слабый и неровный.
– Держись, Холли, – взмолился я, выключил воду и позвонил 911.
– Ну, давайте же! – рявкнул я в телефон.
Мы оба промокли до нитки. Я нашарил полотенце и вытер ей лицо.
– Я вынесу тебя отсюда, хорошо?
Ее голова безжизненно упала набок. Губы посинели. Меня охватила паника. Я не мог ждать «Скорую». Нужно немедленно что-то предпринять.
– Я тебя подниму, хорошо?
Я присел на корточки рядом с ней и подсунул под тело руки. Когда я поднял ее и вынес из душа, ее руки и ноги безвольно болтались.
Я бежал по коридору, а в моих венах пульсировал адреналин. Когда наконец оператор службы спасения ответил, я уже преодолел половину лестницы.
– 911, что у вас случилось?
Телефон лежал в заднем кармане. Я не мог его взять и поэтому закричал:
– Нужна «Скорая»!
Каким-то образом я добрался до последней ступени. Руки соскальзывали с мокрых джинсов Холли, и я с трудом удерживал ее, мчась к двери.
– Вы позвонили в 911, что у вас случилось? – повторил диспетчер.
– Ладно, я сам! – рявкнул я, хотя диспетчер уже меня не слышал, потому что я держал Холли на поднятом колене, открывая дверь.
Секунду спустя я уже мчался под палящим солнцем по лужайке к машине. Пока я гадал, как затащить Холли на заднее сиденье, из дома напротив выбежал человек. Та женщина, которая принесла печенье. На этот раз я был рад ее появлению.
– Боже мой, что случилось? – спросила она, спеша ко мне.
Холли промокла до нитки, ее губы посинели. Я не ответил, и соседка больше не спрашивала.
– Откройте дверь машины! – приказал я, и она поспешила ко мне.
Машина была заперта, но как только женщина потянула за ручку, брелок в кармане моих брюк звякнул и разблокировал дверь.
– Я обойду с той стороны и возьму ее за ноги, – сказала соседка и в мгновение ока оказалась у другой двери, помогая втащить ноги Холли на сиденье.
Мы пристегнули Холли ремнем и захлопнули дверцы.
– Чем я еще могу помочь? – спросила она, когда я прыгнул за руль.
– Найдите ее дочь, Саванну. Скажите, чтобы ехала в больницу, там мы встретимся.
Я нажал на газ и рванул с места.
Три месяца назад
Мы молча готовились ко сну.
Продажа того бриллианта казалась равнозначной чьей-то смерти. Не человека с кожей, костями и кровью в венах, а сложного произведения искусства, на созидание которого ушло почти сорок лет.
Либби родилась в богатой семье и обладала специфическим взглядом на жизнь, нашу жизнь, которая, по ее мнению, должна включать идеальный дом, роскошные машины и путешествия первым классом. Она к этому привыкла и полагала, что всегда будет иметь достаточно средств на горные курорты, дома на пляже и драгоценности – все это было частью ее сущности, определяло не только то, какой ее видят другие, но и какой она видит себя.
Нет, она не сноб и не покупает дорогие вещи, просто чтобы почувствовать свое превосходство. Она всегда была окружена красивыми вещами и не мыслит себя без них. В нашу семью она принесла богатое приданое: фамильные реликвии, которыми мы обставили квартиру в Верхнем Вест-Сайде, новенький «Ленд Ровер» для поездок за город на выходные, щедрые свадебные подарки от друзей. Моих доходов в «Таймс» хватало на то, чтобы жить в старинном доме с одной спальней, где отец Либби помог нам снять квартиру по цене ниже рыночной, а сеть друзей обеспечивала достаточно званых ужинов, чтобы удовлетворить нашу тягу к светской жизни. Наше будущее было обеспеченным – даже светлым.
Но у меня была безумная мечта, а любовь заставила Либби страстно желать, чтобы у меня все получилось. Да, у Либби была авантюрная жилка, но вместе с тем она хотела вырваться из своего кокона, заставить умолкнуть назойливых тетушек и «заботливую» мать, которые предупреждали ее, что брак с писателем закончится разбитым сердцем. И мы променяли шикарную нью-йоркскую жизнь на возможность добиться славы, богатства и самодовольно заявить: «Вот видите!»
Может быть, это слишком самонадеянно с моей стороны, но я хотел заботиться о Либби во всех отношениях – эмоционально, физически и финансово. Отчасти я полюбил ее за то, что она «просто знала» – мне суждено стать великим. Она создала меня. Она внушила мне, что все получится. Даже когда все пошло наперекосяк, она не теряла веры. Либби напоминала спортсмена-чемпиона, который считает, что не может проиграть только потому, что никогда не проигрывал. Слово «провал» отсутствовало в ее лексиконе, и поэтому сама вероятность неудачи казалась ей невозможной. И поэтому стала невозможной для меня.
Но сегодня невозможное превратилось в возможное. Расставание с семейным наследством будто открыло дверь провалу, усадило его за стол и пригласило погостить. Еще вчера Либби ни за что не рассталась бы с бриллиантом. Но сегодняшняя Либби была уже совершенно другим человеком.
Я смотрел, как она снимает через голову тонкий кашемировый свитер. Прежде чем сложить его и убрать, она проверила, нет ли катышков, выщипала парочку, образовавшихся под мышками, и выбросила их в мусорное ведро. Да, она привыкла к хорошим вещам, но никогда не воспринимала их как должное. Она заслуживала дизайнерских вещей, потому что ценила и заботилась о них. И заботилась о себе, чтобы хорошо в них выглядеть. Я понимал, насколько просто было счесть ее меркантильной или поверхностной, однако накопленное за многие годы было для нее не просто вещами, а неотъемлемой частью ее самой, ее сути. До этого дня.
Я вспомнил наше первое свидание в Нью-Йорке. Я повел ее в фалафельную, где все блюда стоили меньше четырех долларов. Три маленьких столика и все места у стойки были заняты, и нам пришлось ужинать на скамейке в парке, между плачущим ребенком и бездомным, от которого пахло супом. Я решил, что больше никогда ее не увижу. Но через два дня после непродуманного свидания вытащил из почтового ящика открытку с благодарностью за «восхитительное приключение». Я был ошеломлен. Не тем, что ей понравилось свидание – еда и разговоры были на высоте, – а неприкрытым оптимизмом этого жеста. Она могла бы и не говорить, что хочет снова со мной встретиться, – записка от руки сказала это за нее. Либби оставалась олицетворением элегантности, даже будучи зажатой между вонючим бродягой и плачущим ребенком.
Стоя спиной ко мне, она сняла бюстгальтер и надела шелковую пижаму. Менее элегантной Либби не стала, но оптимизм, который она когда-то излучала без усилий, теперь потускнел. Может, это и будет преувеличением, да и она сама никогда такого не сказала бы, но в тот день умерла частичка ее души.
Я мог лишь надеяться, что сумею возродить ее к жизни.
Глава 24
– Думаю, нужно переехать обратно в Нью-Йорк, – сказала Либби, когда я вернулся с незапланированной встречи с агентом.
Время вышло, а Джек так и не позвонил, так что я не желал терять ни минуты и хотел немедленно приступить к поискам нового покупателя сценария. Поэтому я потащился в Беверли-Хиллз, чтобы поговорить с Лорой лицом к лицу.
Все, кто работает в голливудских агентствах по поиску талантов, начиная от главных шишек и до сортировщика почты, носят костюмы, так что я слегка приоделся – в брюки и рубашку. Агенты не ждут, что клиенты будут одеваться им под стать, но я всегда чувствовал себя неловко, оказавшись среди них в растрепанном виде. Парковка находилась прямо в здании, так что я надел туфли.
Обычно агенту требуется неделя, чтобы составить список потенциальных покупателей сценария, но я заставил Лору сделать это при мне. Она не была настроена оптимистично – эта студия не снимает высокобюджетные боевики, та уже превысила бюджет нынешнего года, – но к концу встречи все-таки составила скромный список и обещала попробовать.
По пути домой я заехал за кофе и сэндвичем. Мне не хотелось быть голодным и злым при встрече с Либби, хотя сохранять фальшивый оптимизм было бы трудно даже на полный желудок и как следует заправившись кофеином.
Но даже если б я явился домой, насвистывая победный марш, ничего бы не изменилось, Либби уже все решила. Она хотела уехать из Лос-Анджелеса. Она утратила веру в меня.