РИСКИН: Простите?
ГРУБЕР: Саня! Это я, Юра Грубер! Мы же с одного курса, ты что? Помнишь?
РИСКИН: Да, да.
ГРУБЕР: Саня, слушай сюда. Я только что прилетел в Тель-Авив.
РИСКИН: Да, да.
ГРУБЕР: Эй, ты меня слышишь? Саша! Это я, Юра Грубер!
РИСКИН: Да, да.
ГРУБЕР: Ты меня помнишь? Мы же, кажется, дружили! Ты чего?
РИСКИН: Да, да.
ГРУБЕР: Я только что прилетел в Тель-Авив!
РИСКИН: Да, да.
ГРУБЕР: Вот приехал из аэропорта, стою на улице и тебе звоню!
РИСКИН: Да, да.
ГРУБЕР: Саня, ты сейчас где? Территориально?
РИСКИН: Да, да.
ГРУБЕР (отчаянно кричит в трубку): Саня! Слушай сюда! Я прилетел из Англии! Я там уже восемь лет живу! Работаю на радиостанции «Даблью-Эс-Ай»! «Уорлд Сайенс Информейшн!» Я приехал буквально на один день! В ваш университет! Я делаю передачу про генетические исследования! Хочу у тебя взять интервью!
РИСКИН (с неподдельной радостью): Юрка? Грубер? Так это ты? Привет, старик! Сколько лет! Вот это да! Класс! Супер! Ты где сейчас конкретно находишься? Стой, где стоишь, я сейчас приеду!
фантазия и фугаАнглийская падчерица
– Тебе тогда два годика было, – рассказывала Анна Викторовна дочери Наташе. – Я первый раз после родов на гастроли поехала. И сразу в Англию. Первый раз за границу – и в Англию! Стою у Тауэра и сама себя щиплю, что это мне не снится. Ну, я тебе говорила много раз. А вот этого не говорила. Там в меня влюбился один человек.
– Миллионер? Или принц? – Наташа сидела в ногах дивана; ее престарелая мама полулежала, кутаясь в плед; кругом по стенам были фотографии: портреты и сцены из спектаклей; портреты с автографами поверх манишки – по-артистически.
– Всё! Не буду больше рассказывать! – Анна Викторовна прикрыла глаза и попыталась отвернуться.
– Ладно, мама, ладно… – Наташа погладила ее по ноге. – Кто же он был?
– Ну, скажем так, деятель культуры. Знаменитый? Известный, уважаемый. Богатый? Вполне обеспеченный. Какой был мужчина, умница, талант…
– У вас что-то было?
– Фу! Конечно же, нет. Одни слова и букеты. Но я, дура, дала ему какой-то аванс. Через год он приехал в Москву. За мной. Забрать меня. Ну и тебя, естественно. Забрать нас с тобой.
– И что ты решила? – шепотом спросила Наташа.
– Выгляни в окно! – захохотала Анна Викторовна. – Мы где? В Москве! Теперь поняла, что я решила? Догадалась?
– А почему?
– Я любила твоего отца, – вздохнула Анна Викторовна. – А ты разве не любила папу? Разве ты хотела бы стать русской падчерицей?
– Но ради будущего, ради моего будущего… Ты могла. Ты должна была!
– Какого еще будущего? – Анна Викторовна снова засмеялась. – Москва – столица мира! Гагарин в космосе! Скоро будет коммунизм! Разве сравнишь с этим тухлым Западом? Даже смешно.
– Особенно сейчас, – сказала Наташа. – Обхохочешься.
– Извини, не рассчитала, – сказала Анна Викторовна, утирая слезы. – Но я папу твоего любила, извини еще раз…
Деятель культуры. В таком-то году был в Москве. Наташа его вычислила. Примерно. С большой вероятностью. Писатель из тех, кого в СССР называли «прогрессивными».
После смерти матери она поехала-таки в Англию. Дом-музей в пригороде. Открыто по вторникам и четвергам. Седая леди поясняла: вот кабинет, вот библиотека, вот любимая трубка. Кроме Наташи, других посетителей не было.
– Здесь он написал свой знаменитый роман «Польская падчерица», – говорила леди. – Содержание: английский писатель знакомится в Лондоне с польской актрисой. Приезжает в Варшаву и привозит ее с дочерью к себе. Вся книга о том, как маленькая полька становится англичанкой. Роман написан в 1955 году.
– В каком году? – вскрикнула Наташа.
– В пятьдесят пятом.
– А в шестьдесят третьем он ездил в СССР?
– Ездил, конечно! – сказала леди. – На презентацию перевода этого романа.
– Я не читала, – сказала Наташа вдруг по-русски. – А мама, наверное, читала.
– Przepraszam, ne rozumiem, – сказала леди.
контрпропагандаПравда о правах человека
В конце семидесятых американский президент Картер стал бороться за права человека в СССР. Вот однажды мы сидели со слушателями Дипломатической академии, где я тогда служил, и обсуждали эту ситуацию.
Один товарищ выпил водки, съел четвертушку лимона и сказал: «Я вам все расскажу про права человека. Сам видел. Этим летом. Я стажером был в нашем консульстве (он назвал чудесный скандинавский город). Красота, уют, покой. И вдруг прибегает мужик. Наш. Русский. Советский, в смысле. Весь задыхается, слова сказать не может. Я его чаем напоил, успокоил. Не волнуйтесь, мы вам поможем. Думал, турист паспорт потерял или моряка проститутки обокрали. Нет, все хуже. Мужик – директор эстрадного ансамбля. Они тут на гастролях. И один трубач, стервец, выбрал свободу. Пошел в полицию и сдался. Убежища просит.
Так. Я сразу вице-консулу звоню. Он приезжает. Так, говорит. Плохи наши дела. Ваш ансамбль, товарищ, больше за рубеж не выпустят. Мне – выговор. А тебе, мне то есть, – сказал рассказчик, – хана выездной карьере. Будешь на Смоленской сидеть и бумажки перекладывать. Надо что-то делать. Надо решать вопрос…
Отправили мы этого эстрадного директора в гостиницу. Пошли в кладовку. Взяли ящик водки „Посольская“. И еще бутылку коньяка „Юбилейный“. Загрузили в машину. Поехали. Я за рулем, он рядом. Приехали в полицейпрезидиум. Встречает нас такая красная рожа, два метра в высоту. О, Ханс! О, Петья! Целуются они с нашим вице-консулом. Спускаемся во дворик. Ханс, дай ключ от багажника. Перегружаем ящик „Посольской“. А бутылку марочного коньяка – в руки. Для дам-с-с-с!
И говорит вице-консул ихнему полицейскому начальнику:
– Понимаешь, Ханс, я этого трубача где-то даже понимаю. У вас тут – сплошной шоколад со сливками. А у нас – буераки и сплошной дефицит.
– Ну, ну? – говорит Ханс по-ихнему.
– Но, дорогой мой друг Ханс, – продолжает вице-консул. – Но у меня будут большие неприятности. А у этого приятного молодого человека – вообще конец карьеры. Никогда он больше не приедет в ваш прекрасный город, никогда не выпьет с тобой стопку водки.
– Ну, ну, – говорит Ханс.
– Помоги нам, Ханс, – говорит вице-консул. – Я тебя прошу. Заметано?
– Ну, ну! – говорит Ханс.
Обнялись они еще раз. Мы уехали. А через полчаса ихние полицейские привезли нам этого трубача. В наручниках. Ну, наручники мы попросили с него снять, провели политбеседу и даже обещали маме не говорить.
Так что брехня все это про права человека на Западе. Такие же менты, как у нас».
теперь про ГретуТрадиционалист
В одну из скандинавских столиц приехал в порядке обмена молодой советский ученый Саша Круглов. В тамошний университет, на полгода. На кафедре, куда его приписали, он познакомился с девушкой по имени Грета.
У нее была длинная и редкая фамилия. То ли Росмерсхольм, то ли Понтоппидан, точно не помню. Она очень этим гордилась и показывала Саше телефонный справочник – сплошные Хансены и Йенсены, десятками страниц. А она одна такая.
Они понравились друг другу и решили пожениться. Саша ей однажды утром сделал предложение, и она согласилась.
– Хорошо, – говорит, – спасибо, я верю, что у нас все будет хорошо. Если ты серьезно, то пойдем распишемся.
– Я совершенно серьезно, – сказал Саша. – Но у нас есть такая традиция. Надо испросить родительского благословения. То есть сказать маме с папой. Познакомить их со своей избранницей. Ну, хотя бы письмо написать. А когда они ответят согласием, тогда можно и расписываться.
– А вдруг они не согласятся?
– Что ты! Это чистая формальность! – сказал Саша. – Традиция, я же говорю.
– Ладно, – сказала Грета. – Хорошо.
Саша написал письмо домой, какая Грета добрая, красивая и умная. Бросил конверт в ящик и стал ждать ответа. А буквально через четыре дня его вызвали в посольство.
– Приятная новость из Москвы, – сказал ему советник по культуре. – Ваш институт получил важнейший государственный заказ. Сформирована новая лаборатория. Вы назначены заместителем заведующего.
– Ух ты! – сказал Саша. – Спасибо!
– Не за что, – сказал советник. – Я тут ни при чем. Самолет через три часа. Сергей Сергеич и Нина Матвеевна помогут вам собраться. Они ждут внизу, в машине. Вот ваш билет.
Сергей Сергеич был шофер посла, а Нина Матвеевна – его жена, завхоз.
– Мне надо позвонить одной знакомой, – сказал Саша.
Советник пододвинул к нему телефон.
Но Греты не было на работе. Дома – тоже.
В Москве оказалось, что с новой лабораторией пока надо подождать.
Саша Круглов пошел в иностранный отдел.
– Наверное, я должен вернуться, продолжать стажировку?
Ему вежливо объяснили: нет, не должен. Никто никому ничего не должен.
Саша позвонил Грете. Она страшно обиделась. Решила, что ему родители запретили на ней жениться, и он послушался.
– Fucking traditionalist! – сказала она и повесила трубку.
Он вернулся в этот город всего через десять лет. Но Грету не нашел, несмотря на редкую фамилию. Наверное, вышла замуж за какого-нибудь Хансена. Или Йенсена.
но увидеться надо былоЖизнь после жизни
– Кто там? – спросила Надежда Ильинична в домофон.
Там горестно молчали. Она почти догадалась, но спросила еще раз:
– Кто там?
– Надя, это Михаил.
Она нажала клавишу. Потом открыла дверь квартиры. Он почти не изменился. На нем был серый плащ, свитер под горло. В руке небольшой чемодан – видно, что тяжелый. От него пахло одеколоном. Одеколон приличный, но пахло слишком сильно.
– Я могу войти? – сказал он.
– Заходи, – сказала она. – Но ненадолго.
– Вот как? – такой робкий и ссутуленный, он вдруг сверкнул глазами. – А ты говорила, что будешь ждать меня всю жизнь.