Психиатр, как положено, встретился с родственниками. Брат долго и стандартно рассказывал, какой тот был странный с самого детства. Ногтей не стриг и мучил кошек. Но вообще он ни в чем не виноват. Его просили подписывать, он и подписывал, обычное дело. Все так делают. А теперь ему ломится от пяти до десяти лет с конфискацией. Спасите.
– Я всегда на стороне больного, – вздохнул психиатр, завершая свой рассказ. – Иногда приходилось грешить против истины, чтобы снять диагноз или, наоборот, поставить. Конечно, от пяти до десяти лет – это слишком. Но я вдруг вспомнил лаборанток и секретарш. Сколько некупленных яблок ребенку, колготок себе, сколько урезаний крохотного бюджета, потому что проездной все равно надо покупать… И я написал: здоров.
А в самом деле, почему он не стал симулировать, например, бред реформаторства или особого предназначения? Для ученого – в самый раз.
Ужасная история. Но подлинная.
воспоминания и размышленияЛично дорогой
Мой приятель, художник, рассказывал. Дело было опять в семидесятых, в самом начале. Этот мой приятель попал со своей подругой в очень высокопоставленный дом, как оказалось. А так, с виду – обычные люди, папа – какой-то промышленный руководитель, но даже не министр. Кажется, замминистра. Квартира, конечно, в цековском доме, большая, но ничего такого уж особенного. И вот подруга этого художника, моего приятеля, дружила с дочкой этого замминистра. У нее был день рождения, двадцать пять лет, первая круглая дата.
Приходят они в гости к этой девушке. Много молодежи, но и старшие родственники тоже. Такой вот семейный день рождения. Именинница во главе стола, папа – справа, кавалер – слева. Тосты, поздравления, вино рекой, вкуснейшая закуска.
И вдруг, только горячее принесли, в прихожей – какой-то шум, гам, приветствия, радостный смех хозяйки.
Входит широкоплечий парень в синем костюме, с букетом. За ним – капитан первого ранга в мундире, с портфелем. А следом входит Брежнев. Целует именинницу, какой-то сверточек ей вручает, букет преподносит. Оглядывается.
Хозяйка быстро ставит новый прибор рядом с именинницей, тащит новый стул, но Брежнев ее останавливает.
– Мы, – говорит, – опоздали, значит, на свободные места! У нас демократия.
И садится почти напротив моего друга. Не прямо, а так, наискосок.
Мой друг с ним скромно здоровается. Брежнев говорит привет, привет и начинает выпивать и закусывать. Какой-то тост произносит. Слушает тост в свою честь.
И все время поглядывает на моего приятеля. Рассматривает его. А мой приятель был хоть и в костюмчике, но, как положено художнику, бородат и лохмат. Волосы до плеч. Хотя мытые, конечно. Но не очень причесанные.
Сидит он почти напротив Брежнева и, если честно, обомлевает. Потому что как ни относись, какие анекдоты ни рассказывай, а все-таки это высший руководитель страны. Начальник сверхдержавы, так сказать. Хочется что-то сказать. Спросить. Просто обменяться парой слов. Но почему-то не получается. Непонятно, как, что и о чем.
Через полчаса Брежнев встает, прощается с хозяевами, отодвигает стул, но вдруг манит к себе пальцем моего друга и перегибается к нему через стол.
Тот, в свою очередь, перегибается через стол к Брежневу.
– Да, Леонид Ильич.
Брежнев ему шепчет:
– Парень! Подстригись!
Да, кстати.
Мемориальную доску на Кутузовском, 26 надо повесить на место.
присяга есть присягаМарта Киш
Роберт Шульц был австралиец немецкого происхождения. Он был круглый сирота, жил у опекунов, которые потом тоже умерли. Он был молод, но нелюдим и зол, друзей у него не было. Он работал в маленькой фирме, которая закрылась, потому что хозяина нежданно хватил инсульт. Еще у него была троюродная тетка Марта Киш в немецком городе Нойкирхене, но они никогда не виделись, даже не переписывались ни разу.
Подходящий кандидат.
Он приехал в Европу, в Германию, на родину предков, чтобы что-то изменить в своей скучной жизни. Его убили, труп утопили, документы и записную книжку забрали.
Марте Киш звонил уже совершенно другой человек. Но по имени Роберт Шульц.
Марта Киш сказала, что она вряд ли сможет чем-нибудь помочь. Разве что советом.
Ну и ладно. Главное, она его признала.
Надобно сказать, что человек, который теперь был мелкий клерк Роберт Шульц, а раньше был капитан С. Н. Судаков, тоже должен был умереть у себя на родине, в СССР. Это было нетрудно, потому что он тоже был круглый сирота, детдомовец. А его молодой жене сказали, что муж попал в автокатастрофу, искалечен донельзя и весь обожжен, хоронить будут совсем забинтованного. Вот какие были тогда меры предосторожности. Это ему нелегко далось, кстати.
Двадцать шесть лет он работал в Германии и Франции, прилежно и тщательно.
Два раза в год он приезжал к Марте Киш в Нойкирхен. Довольно противная старуха. Но все-таки живой человек. Она звала его на ты. Это странным образом грело душу.
А потом его вызвал связник и передал: всё, больше не надо. Страна другая, все другое, всем спасибо, все свободны.
Он приехал в Москву по туристической визе. Встретился с начальством.
– К сожалению, в новых проектах мы вас не видим, – сказало начальство. – Пенсия нужна?
– У меня пенсия там, – сказал Роберт Шульц. – Побольше здешней.
– Вот и ладно, – сказало начальство. – Только чтобы тихо.
– Я давал присягу, – сказал Роберт Шульц.
– Не сомневаюсь, – сказало начальство, встало и крепко пожало ему руку.
Его бывшая жена работала стоматологом в частной клинике. Он записался к ней на прием. Без жалоб, чисто профилактически. Она долго рассматривала его зубы.
– Хорошая работа, – сказала она.
– Немецкое качество, – сказал он с небольшим акцентом.
– А вы немец? – спросила она.
– Разведчик! – засмеялся он.
– Извините, не люблю разведчиков, – сказала она.
– Как интересно! – засмеялся он еще громче. – А почему?
– В кассу, – сказала она, проставив галочки в карте. – Всего доброго.
Он вернулся в Германию. Оказалось, Марта Киш умерла. Поэтому он переехал в Нойкирхен и теперь каждое воскресенье ходит на кладбище, ухаживает за ее могилой.
субботняя поездка к морюЛинкор «Минерва»
– Дядя Форд приглашает на пикник, – сказала мать. – Скоро лето кончится, а мы на море не были.
У соседа был старый джип марки «Форд». Поэтому его так звали.
– Чего это он к нам подлаживается? – сказал сын.
– Неплохой человек, – сказала мать. – Полы в кухне поможет перестелить.
– Я сам могу перестелить полы, – сказал сын. Ему было семнадцать, он работал на складе металлолома.
– Вот вместе и поработаете, – сказала мать.
– Правильно, – сказала сестра. Ей было пятнадцать. – Давно пора.
В общем, поехали. Мать с дядей Фордом – впереди, брат с сестрой – на заднем сиденье. Добрались до моря, потом вдоль берега. Нашли хорошее место. Дождались отлива. Стали ловить крабов. Варили их в котелке на костре. Выпили пива. Потом поставили палатки. Мать и сестра легли в одной, брат и дядя Форд – в другой.
Ночью брат проснулся от того, что с ним рядом укладывается сестра, на место дяди Форда.
– Ты чего? – спросил он.
– Сам не понимаешь как будто, – сказала она.
Брат приподнялся и сел. Вытянул шею. Была сырая темнота, и слышно, как шумит море.
– Спать хочу, – сказал брат. – Я спиной повернусь, а ты пригрей меня.
Наутро дядя Форд нашел у самой воды местечко под скалой, где крабы прямо кишели. Подогнал туда свой джип, чтоб накидать в корыто. Подул сильный ветер, скала упала, раздавила джип, и дяде Форду заклинило ноги. Изо всех сил тащили. Нет, не вытащить никак. И бежать некуда: ведь они километров за сто отъехали.
Мать, сестра и брат стояли в стороне и думали.
– Прилив начинается, – сказала сестра. – Надо к нему подойти.
– Вот ты и подойди, – сказала мать, собирая палатку.
– Как будто это я с ним это самое, – сказала сестра.
– Не груби, – сказала мать.
– Я пойду, – сказал брат и побежал к дяде Форду, который лежал спиной на сыром песке, а ноги были в искореженной машине.
– Да, угораздило, – сказал брат. – Больно?
– Неважно, – сказал дядя Форд. – Я читал одну книжку про военных моряков. Был такой линкор «Минерва». Попал на мину. Стал тонуть. Переборка упала и придавила матроса. Все бегут спасаться, а он не может.
– Война, страшное дело, – сказал брат. – Я тоже читал что-то типа.
– Там был корабельный священник, – сказал дядя Форд. – Имя-фамилию не помню. Он остался с этим матросом. Там, внизу, в трюме, понимаешь? Не оставил его одного погибать.
– А это правда было? – спросил брат.
– Не в том дело, – сказал дядя Форд. – Иди к своим. Вода поднимается.
– Если во имя Господа нашего Иисуса Христа, – брат перекрестился, – я тут останусь, то все равно выплыву. А если нарочно утону, меня зарплаты лишат. В смысле, понятно. Мать на пособии, сестра пока учится.
– Иди, иди, – сказал дядя Форд и прокусил себе палец. – Ты добрый.
– Мне вас, честно, жалко, – сказал брат, отвернулся и быстро пошел к своим.
Дядя Форд не стал смотреть ему вслед.
Вода была уже близко, серая пена пополам с водорослями.
Чайка села на него. Попробовала клювом место, где на ноге запеклась кровь.
Вторая прилетела.
жизнь как смертельное подражание искусствуЦеремониал и протокол
Мне было лет четырнадцать. Ну, или только что пятнадцать исполнилось.
Вечером у нас дома зазвонил телефон. Я взял трубку.
– Это ты Денис? – спросил некто мужского пола, мой ровесник, судя по голосу.
– Это я, – сказал я. – А ты кто?
– Выходи во двор – узнаешь, – сказал он.
– Зачем? – спросил я.
– Поговорить надо