Через пять лет к власти пришли коммунисты. Еще через год новое начальство приехало в те места, в палаточный лагерь, где жили уцелевшие люди.
Было жарко. Пот катился с генерального секретаря, коренастого рыжеватого мужика.
– Принято решение, – сказал генсек. – Всем вам, товарищи, дадут бесплатное благоустроенное жилье. Где? Вот здесь! На месте этого города, разрушенного кровавым антинародным режимом, решено построить новый социалистический город! Краше прежнего! И назвать его именем великого учителя трудящихся всего мира! Марксоград!
Все захлопали.
Он достал платок и вытер свое круглое курносое лицо с широкими усами.
«На кота похож», – подумала Тамара.
рассказ Ирины ПавловныПревратности облика
Помните автопортрет замечательного советского живописца Александра Александровича Дейнеки? Очень мускулистый мужчина в распахнутом халате. Накачанный, как сказали бы сейчас. А тогда говорили: среднего роста, плечистый и крепкий. Короткая стрижка, суровые черты лица.
Выдающийся советский график Павел Григорьевич Захаров тоже был среднего роста и почти такой же плечистый и крепкий. Коротко стриженный, с мужественным лицом.
Поэтому однажды на вернисаже к нему подошел незнакомый товарищ и очень вежливо спросил:
– Простите, художник Дейнека – это, кажется, вы?
Павел Григорьевич сказал:
– Нет, я художник Захаров. А художник Дейнека – да вот же он!
И показал на Александра Дейнеку, который стоял буквально в нескольких шагах и слышал весь этот разговор.
– Спасибо, – вежливо сказал незнакомый товарищ.
Подошел к Дейнеке и с размаху влепил ему по физиономии.
Повернулся и быстро вышел из зала.
С тех пор Александр Александрович Дейнека сильно невзлюбил Павла Григорьевича Захарова.
Хотя, казалось бы, так особенно и не за что.
всякого закона и народа, чина и званияЛев Троцкий, камергер двора
Некоторые мечтательницы любят порассуждать о том, в какую эпоху лучше жить. Мечтательницы уверены, что в XIX, а то и в XVIII веке было лучше – сплошные балы и кринолины, усадьбы и чаепития. Они забывают, что в те галантные времена их не пустили бы дальше людской. В лучшем случае.
Подавляющее большинство (90 %? 95 %? 99 %?) наших современников – наследники простолюдинов. Крестьян, мещан, войсковых казаков и инородцев в России было в сумме как раз 95 %. А дворянство, духовенство и купечество вырезали. Казачество, впрочем, тоже.
Но я почему-то вспомнил смешной случай.
Был у отца друг, режиссер и педагог Семен Ханаанович Гушанский. У него была жена, актриса Ирина Львовна Викторова (псевдоним; настоящая фамилия Троцкая).
Семен Ханаанович был человек прогрессивный и решительный. Одного своего гостя, который вдруг за столом стал выступать против линии XX съезда, он просто выставил за дверь. Сказал: «Я человек простой, сталинистов терпеть не могу; подите вон!»
Но при этом он был человек полностью советский. Он был убежден: все, что мы имеем, мы получили от советской власти. А всякие неприятности – это искажения и перегибы, с этим надо смело бороться.
Его жена была несколько другого мнения. Ее критика была несколько более, что ли, радикальной и фундаментальной.
Однажды они даже поругались при гостях.
– Где бы мы все были, если бы не революция?! – возмутился Семен Ханаанович.
– Не знаю, где был бы ты, – парировала Ирина Львовна, – а я была бы в Петербурге. При дворе! Мой папа был камергером, как тебе известно!
– Известно, известно, – пробурчал он и стал разливать гостям водку. – Не волнуйся, Ириша.
имена, адреса, явкиСорок мучеников
Надобно сказать, что у нас в СССР если не угнались кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении засекречивать. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашей секретности. Это я слегка перефразировал Гоголя.
Я помню, что на карте Подмосковья была неправильно обозначена дорога, соединяющая Калужское и Варшавское шоссе. В реальности она шла от 45-го км, а на карте – от 38-го км. Чтобы враг не догадался.
Некоторые важные учреждения назывались как бы с намеком. Именами разных суровых явлений природы: предприятие «Тайфун», завод «Ураган» и т. п. Понятно было, что там куется нечто грозное. Или разными абстрактными научными названиями: институт прикладных физических технологий. Другие назывались без намеков, просто и ясно: почтовый ящик Щ-85/991. Самые же суперсекретные назывались еще проще: институт, где директором Андрей Иваныч. Чтоб никто не вычислил.
Вот.
Одного моего знакомого послали в командировку в этот самый институт, где Андрей Иваныч командует. Институт находился на периферии, в городе N. Моего знакомого проинструктировали так: «Городок очень маленький. Как выйдешь со станции, сразу увидишь церковь. Напротив церкви – скверик, за сквериком – глухой забор, в заборе – дверь. Это первая проходная».
Приехал. Городок правда маленький. Но зато буйно растут деревья. Березы, тополя и яблони со сливами. За густой листвой совершенно не видно никакой церкви.
Он подошел к какой-то тетке:
– Мамаша, а где тут у вас церковь?
– А церкви-то у нас нету, сынок! – и пошла по своим делам.
Остановил другую:
– Бабушка, церковь где?
– Церковь? Какая такая церковь? Никакой церкви!
Интересные дела.
Но недаром мой знакомый был опытным работником секретных отраслей. Он понял, что под церковью эти отсталые старухи имеют в виду действующий храм. А его начальство имело в виду церковное здание.
Тогда он спросил какого-то мужчину с добрым открытым лицом:
– Тут у вас где-то есть бывшая церковь…
– А тебе с какой целью? – перебил мужчина, пошатываясь.
– Я краевед, – сказал мой знакомый.
– Козел ты, и больше никто! – захохотал мужчина, рухнул в траву, положил руки под щеку и захрапел; он был мертвецки пьян.
Мой знакомый в тоске огляделся. По дорожке шла молодая женщина учительского вида.
– Простите, – бросился он к ней, – я ищу здание старинного храма, мне сказали, что где-то здесь недалеко.
– Да, совсем рядом, – сказала она. – Там за поворотом будет скверик, за ним секретный военно-химический вроде институт, и если стать к институту спиной, то напротив и чуть левее – храм. Сорока мучеников Севастийских. Давайте я вас провожу?
– Не надо, спасибо, – сказал он.
– Не за что, – грустно улыбнулась она.
this note is legal tender for all debtsСложное предвкушение
– Разменяйте один доллар, пожалуйста!
Мужчина с неприятным лицом поднял глаза от газеты.
Перед ним стоял мальчик лет семи, протягивал долларовую бумажку. Мужчина огляделся. В проходе автобуса стояла изможденная домохозяйка, мама мальчика, судя по всему. Мужчина достал кошелек, отсчитал монетки, ссыпал их в ладонь мальчика.
– Спасибо! – сказал тот, отдал монетки маме, а она расплатилась с кондуктором.
Мужчина сунул доллар в кошелек, снова опустил глаза в газету.
Приехав на службу, он вошел в кабинет, сел за стол. Вытащил из кошелька этот самый доллар. Зажег настольную лампу.
Зазвонил телефон.
– Да, шеф, – сказал он. – Да, сейчас.
Прикрыл доллар тяжелым пресс-папье, вышел из кабинета.
Через полчаса вернулся. Поднял пресс-папье, взял доллар, обвел карандашом первые четыре цифры на номере купюры. Открыл сейф. Вытащил блокнот. Долго водил пальцем по рядам цифр. Хмыкнул. Снова запер блокнот в сейф. Призадумался.
– Мне тяжело это сделать, Бенни, – сказал Диксон. – Мы работаем с ней восемь лет, это не шутка, ты должен понять.
– Я понимаю, – сказал Бенни. – Ты ее любишь?
– Нет, – сказал Диксон. – То есть неважно. В смысле да.
– Ладно, – сказал Бенни, поднимаясь из-за стола. – Я пошел. Пока, дружище!
Выхватил пистолет и выстрелил Диксону в голову, три раза. Тот повалился набок, опрокидывая шкаф с посудой. В комнату вбежала красивая африканка и тут же наткнулась на пулю.
– Хорошая пара, – сморщился Бенни, глядя на трупы своих бывших агентов.
Бенни ликвидировали назавтра. Вместе с пилотом вертолета, который доставил его в Хараре. Поэтому подготовленный в глубокой тайне десант повстанцев был встречен огнем правительственного спецназа, а покушение на Мбеки опять провалилось. В Претории вроде бы случайно взяли Тинди Вьет. После небольшого дипломатического скандала ее отпустили, но операцию «Хани мун» пришлось отложить.
Мужчина с неприятным лицом стоял навытяжку перед столом шефа.
– Что происходит, Мэтт? – говорил шеф. – Какой-то обвал! Кто вам велел убирать людей в Хараре?
– Я получил сигнал, – сказал тот. – Я обязан реагировать на сигналы.
– Мы проверим сигнальщика, Мэтт, – сказал шеф. – Идите.
– Что ты делал в моей комнате шестнадцатого сентября, утром?
– Я? Пылесосил ковер!
– Вот твои пальцы на ручке моего пресс-папье, – сказал Мэтт и взмахнул листком бумаги перед носом уборщика. – Отвечай, подонок.
– Я постучал в дверь, вас не было, – сказал уборщик. – Я затащил пылесос и стал пылесосить. Из-под пресс-папье торчал доллар. Сэр, я каюсь, я схватил его и сунул в карман! Тут я услышал шаги в коридоре! Я вытащил доллар из кармана и сунул его на место. И продолжал пылесосить. Я вернул ваш доллар, сэр!
– Ты уверен, что это тот самый доллар? – прошептал Мэтт.
– Да, конечно! То есть не знаю… У меня было много долларов. Пять. Или даже восемь. Некоторые начальники дают на чай после уборки, сэр… А какая разница, сэр?
– Разменяйте один доллар, пожалуйста.
Мэтт поднял голову. Перед ним стоял мальчик. За ним, в проходе автобуса, стояла изможденная домохозяйка.
– У меня больше нет мелочи! – сказал Мэтт.