Скорее бы завтра! Скорее бы прошла эта чертова ночь! Скорее бы наступило утро, чтобы убежать из этого ада! Счастливая семья, дом, полная чаша! Тряпки, тряпки, горы нераспакованной обуви, коробки с японской техникой, золото и бриллианты в шкатулках. Батареи французских духов. Банки икры в холодильнике. Валютные чеки в комоде. Прислуга. Заграница, гастроли, Колонный зал, Кремлевский дворец. Красавица Катя, ведущая танцовщица. Солист оркестра Валера. Дом, семья, счастье. Только все это не про них, ни по одному пункту.
Скандал не утихал долго, часа полтора. Слышался звон разбитой посуды, кажется, упал стул и звякнула напольная модная плитка, с таким трудом доставшаяся Валере.
Потом все утихло, и Оля уснула. Перед сном успела подумать: «Хоть бы наконец вы развелись и перестали мучить себя и меня. Только вы не разведетесь – будет жалко «дербанить», как говорит Валера, свое добро, от которого тошнит уже не только меня, но и, кажется, вас».
Утром Оля выскочила из подъезда. Ни отца, ни мать видеть не хотелось. Перебьются без ее «до свидания».
Аля с Софьей вышли через пару минут. Провожала их Маша.
К старости Маша совсем высохла, как будто ужалась, чтобы ей повсюду хватало места. Высокая, тощая, жилистая, с узким, сухим, бесцветным лицом, в сером платье, черных ботинках и в черном платке на голове, она напоминала прислужниц-старушек из церкви, вечно всем недовольных, с поджатыми губами и недобрыми, бесцветными глазами.
Подъехало такси, расселись: Софья впереди, Оля с Алей сзади. Машина тронулась, и девочки, улыбнувшись, сжали друг другу руки.
В поезде было здорово – отдельное купе! Девчонки на верхних полках, Софья на нижней. Выкупленная вторая нижняя оставалась пустой.
Аля с Олей лежали наверху и смотрели в окно. Мимо проплывало Подмосковье, подпаленное небывалой жарой и засухой, пожелтевшие поля и деревья, поникшие и засохшие цветы в палисадниках. Пейзаж был совсем не подмосковный, обычно сочный и яркий, во всей палитре зеленых тонов – от светлого, салатового до изумрудного, густо-зеленого, темного, хвойного.
К обеду проголодались и заскулили.
Глянули в сумку, собранную Машей, и сморщили носы.
Вареные яйца, перья зеленого лука, несколько бледных, жалких котлет, огурцы и буханка черного хлеба.
Софья усмехнулась:
– Ну что? Неохота? Я вас понимаю. Все в мусор! Собирайтесь, красавицы, поведу вас в вагон-ресторан.
Девочки радостно переглянулись.
Олю вагоном-рестораном было не удивить – подумаешь! А вот для Али все оказалось впервые и оттого в миллион раз интереснее.
Вагон-ресторан был заполнен людьми, пришлось подождать. Его чуть покачивало, весело дребезжала нарядная посуда, тарелки и бокалы. Вкусно пахло борщом и жареными пирожками.
Девчонки нетерпеливо топтались на месте и глотали слюну.
Наконец сели. Крахмальная скатерть была кипенно-белой и твердой. Аля незаметно помяла остро торчащий край.
Заказали борщ со сметаной, лангет с картошкой, салат из огурцов и компот.
Девочки жадно набросились на еду, нахваливали и борщ, и второе, глазели в окно, отчего-то они были отчаянно веселы, счастливы. Как бывает только в юности, беспечной и беззаботной.
Софья смотрела на них и посмеивалась: молодость, молодость… Все-таки юность и есть сама беспечность и вечная надежда на лучшее.
Как давно это было. И было ли?
«Как быстро пролетела жизнь, – часто думала Софья, – и много ли там было хорошего?»
Нет, было, разумеется, было. Только почему все чаще вспоминается самое плохое, тяжелое, страшное? Почему так устроена память?
Вот только с Муськой, со своей смешливой подружкой, они могут вспомнить что-то веселое, смешное, хорошее. А одной как-то не получается… В голову лезет сплошное дерьмо. Скандалы с Добрыниным, его походы налево, стыд за его «творения», его друзья-«нужники» и, наконец, последнее – предательство.
Сын. Маленьким он почему-то не вспоминается, нет. Совсем. Она даже не может представить его малышом или младенцем. Помнит его уже подростком, красивым и наглым, хамоватым, чего-то без конца требующим. Помнит его светлые пустые глаза, холодные и безразличные. Сжатый рот, трясущиеся руки. Его попреки, претензии, жалобы.
И ни одного теплого слова, ни одного. Ни разу он не назвал ее мамочкой или мамулей. Ни разу. Только мать или Софья Павловна. Почему так получилось? В чем была ее роковая ошибка? Нет, никогда она не была о себе высокого мнения как о матери, никогда! Всегда знала, что мать она так себе, на троечку с минусом. Всегда в полете, всегда по своим делам.
Маша накормит, Маша уложит. А на что тогда мать? Этим вопросом она не озадачивалась.
Просто было весело жить, интересно. Какой-то бесконечный круг, неустанный забег – каждый день, каждый вечер.
Думала об одном – как все успеть? Как не пропустить то или это?
А пропустила самое главное. Мужа упустила. Да ладно, с ним давно все было понятно. А вот что сына упустила – вот здесь ей прощения нет. Невестку свою упустила, тихую, бледную, сероглазую девочку с длинной косой. Не заметила, как внучка появилась в ее жизни и как они с матерью исчезли.
Сейчас ей выпал шанс наверстать то, что потеряла, что выскользнуло из рук.
Жаль, замолить не может – неверующая. Ах, как бы это помогло.
Но за этот волшебный, сказочный шанс – наверстать – Софья Павловна бесконечно его благодарит – как умеет. Каждый вечер, каждый, повторяет: «Спасибо, спасибо! Спасибо. Только поэтому еще жива, после всего, что у меня было. Только за это держусь. И обещаю себе и тебе: сделаю все, что смогу! Для этой единственной девочки, для моей внучки. Обещаю, клянусь».
Клятвы держать она умеет.
Только бы еще пожить! Не для себя – от себя она порядком устала. Для этой девочки. Чтобы успеть. Неужели Аля никогда не назовет ее бабушкой? Она так этого ждет!
А вот дождется ли?
Пансионат показался девицам скучным.
– Богадельня! – скривившись, выдала Оля. – Одно старичье!
На первый взгляд так оно и было – по уютным аллейкам чинно расхаживали старушки в панамках и светлых платьях и старики в парусиновых брюках и теннисках.
Оживленно болтая, они даже кокетничали друг с другом, нарочито громко смеялись и спорили. Жеманно нюхали высокие колючие кусты чайных роз, садились на лавочки передохнуть, обмахиваясь панамками и газетами, и обсуждали порядки в пансионате – в основном, конечно, питание. Питание им не нравилось – постоянное, обязательное бурчание.
А девочек питание не волновало. Их волновало другое – море!
Пропустив обед и быстро переодевшись в купальники, они сразу же побежали на пляж.
Оля тут же скорчила гримаску:
– Фу, галька, не песок!
А Але на это было наплевать: галька, песок – какая разница? Перед ней безгранично и вольно расстилалось огромное, безбрежное море. Оно было золотистым, сиреневатым, блестящим. Именно таким, каким она его представляла.
Сбросив шлепки, Аля со всего разбегу бросилась в воду.
Вода обожгла, вздрогнула, расступилась и приняла Алю в объятия – нежные, шелковистые, бархатистые, сладкие.
Аля закрыла глаза и замерла.
Оля стояла на берегу и пробовала воду ногой: ей было холодно и страшновато вот так, с размаху, бездумно влететь в эту непроглядную синь. Аля махала ей рукой, звала, и та решилась. Заходила аккуратно, поеживаясь и передергивая плечами. Наконец окунулась и она.
Девочки плескались у берега, брызгали друг на друга, смеялись, и на их лицах, прекрасных, чистых и юных, было написано безграничное, неиссякаемое счастье.
Номер был двухкомнатный – в маленькой спальне расположилась Софья, а в гостиной на раскладном диване Оля и Аля.
После ужина – котлета с пюре, творожная запеканка и мутноватый, приторный чай – девочки отпросились гулять. За воротами пансионата жизнь била ключом: со всех сторон раздавалась музыка, мелькали афиши кинотеатров, светились окна кафе, на каждом шагу продавали мороженое и сладкую вату, вкусно пахло кофе и горячими булочками, а по бульвару, центральному променаду, шли толпы людей.
– Ничего себе, а! – испуганно и восторженно шепнула Аля. – Прямо какой-то карнавал, правда?
– Почему карнавал? – равнодушно отозвалась Оля. – Обычное курортное место.
«Обычное? Для кого-то обычное, да, только не для меня. Мне кажется, я попала в сказку, в дивный, волшебный мир, где кругом один праздник и все счастливы и беззаботны. А разве такое бывает?» – с восторгом подумала Аля.
Как взрослые, они сели за стол в уличном кафе. Оля важным голосом заказала мороженое и кофе.
– Шампанского хочешь?
Аля категорически отказалась.
Они пили горький невкусный черный кофе, ели подтаявшее мороженое из металлической вазочки и разглядывали прохожих.
Молодежи было полно – по шумной улице фланировали девицы в ярких сарафанах и платьях, в туфлях на высоких каблуках, густо накрашенные и увешанные серьгами и бусами. Они встряхивали пышными, начесанными гривами и плотоядно смотрели по сторонам.
Парни, патлатые, загорелые, мускулистые, в обтягивающих майках и брюках, курили и бросали короткие, но красноречивые взгляды на девушек.
Кто-то останавливался для знакомства, кто-то просто обменивался взглядами, присматриваясь друг к другу.
Это было похоже на ярмарку женихов и невест, конкурс, кто красивее и привлекательнее.
Гремела музыка – Оля объяснила, что это с танцплощадок.
– Пошли посмотрим, – предложила Аля.
На танцполе, круглом и тесном, толпились пары. На небольшой сцене играл ансамбль – две гитары, барабан и баян. Оля презрительно хмыкнула.
Вдоль забора стояли в ожидании, в нетерпении, переминаясь с ноги на ногу, те, кого не пригласили танцевать. Их, бледных, нервных, с нездорово горящими глазами, было жаль.
Оля вглядывалась в толпу танцующих.
– Вот тот ничего, в серой майке! – кивнула она на высокого, кудрявого парня.
Але было все равно. Все ее мысли были заняты только Максимом – кто может сравниться с ним?