Не копила говна, не прятала. Подарки хорошие делала родне своей, знакомым. Нет, жадной она не была. И что с человеком стало? Валера всегда был жуковат, я это помню. Но она нет. Точно нет. – Оля смахнула слезу. – А знаешь, они ведь любили друг друга, я помню! Совсем сопля была, а помню, как целовались в прихожей, обжимались на кухне. И куда все делось, а, Аль? Неужели так всегда? Твои родители, мои? Какой ужас, да? Как посмотришь или послушаешь… Я думаю, да никогда я замуж не выйду! Никогда! Зачем мне такие муки, к тому же еще добровольно?
– Влюбишься и про все забудешь, – хрипло сказала Аля, – самой будет смешно.
– А я не влюблюсь! – рассмеялась Оля. – Я что, идиотка?
Зимние каникулы прошли отлично. Девочки ходили в кино, в кафе-мороженое, шлялись по магазинам, особенно полюбив шляпные отделы. Это была идея Оли – часами стояли у зеркала, примеряли шляпки и прыскали от смеха. Оле шло почти все: шляпы и шляпки с полями, маленькие таблетки, пилотки, клош, котелок, канотье. А Але почти ничего.
– У тебя лицо под платок, – говорила Оля. – Слишком незатейливое.
Скучающие продавщицы, и сами не дуры развлечься, спустя час выгоняли девиц – непорядок!
Вечером сидели у Оли дома и болтали. О чем могут болтать девчонки? Конечно же, о любви.
Аля призналась, что по-прежнему любит Максима, все так же мечтает о нем и уверена, что когда-нибудь они будут вместе.
– Уверена? – переспросила Оля. – Ну тогда ты, подруга, полная дура! Забудь про него. Забудь навсегда. Некоторые вроде тебя влюбляются в артистов. Фанатки такие безумные. Ключевое слово – «безумные»! Ну а потом это проходит.
Аля ничего не ответила. Зачем убеждать человека в том, в чем он ничего не смыслит?
Девятого января, в последний день каникул, позвонила Софья и сказала, что умерла Муся.
Аля полетела домой. Еще на лестничной клетке сильно пахло сердечными каплями. Софья лежала у себя.
– Нет, я все понимаю, – всхлипывала она, – все мы старухи, пора. Но понимаешь, Муська – моя молодость, мое самое счастливое и беззаботное время – словом, вся моя жизнь.
Аля кивала, гладила Софью по руке и уговаривала поесть.
Похороны были назначены на послезавтра. Оля вызвалась с ними. Вечером притащилась Маша и принялась готовить поминальный стол.
В восемь утра под окнами просигналило такси.
Загородный морг оказался малюсеньким, похожим на домик дядюшки Тыквы. У ворот стояла небольшая кучка людей.
Аля выискивала глазами Максима – тот стоял поодаль от компании и курил, прислонившись к стене.
Подошли поздороваться. Аля сразу узнала Аллу, Мусину дочь, мать Максима. Алла была красавицей, и сразу стало понятно, на кого похож Максим.
Синеглазая Алла о чем-то оживленно беседовала с подругой.
Рядом с ней стоял молодой, высокий, сутуловатый мужчина в модной дубленке. На его лице были написаны смертная скука и раздражение. Отчим Максима, догадалась Аля.
Чуть поодаль стояли пожилые мужчина и женщина, явно восточного вида, парочка перепуганных и довольно облезлых старушек в драных мехах и штопаных перчатках.
Наконец их пригласили внутрь. Муся лежала такая молодая и красивая, что все остолбенели. Ярко-рыжие волосы разметаны по плечам, бледное и очень спокойное лицо, на губах – или Але показалось? – застыла чуть заметная слабая улыбка.
Начали прощаться.
Первой подошла дочь. Погладила мать по руке, поправила цветы у изголовья и отошла. Потом мимо гроба прошла Аллина подруга, ее муж и муж самой Аллы. Никто не задержался ни на минуту. Следующие были восточные люди. Полная женщина в кружевной черной шали громко всхлипнула и почему-то с испугом посмотрела на мужа.
Максим стоял у стены, сплетя ногу за ногу и смотрел в пол.
Софья растерянно посмотрела на Алю, потом на Аллу и наконец подошла к гробу. Нагнувшись и гладя покойницу по рукам, она что-то шептала, то плача, то улыбаясь сквозь слезы, поправляла Мусины волосы. Поцеловав ее в лоб, она отошла.
Аля и Оля, переглянувшись, подошли попрощаться.
Маша, громко причитая и осеняя Мусю крестом, бормотала молитвы.
Наконец отошла и Маша.
Повисла тяжелая пауза.
Все оглянулись на Максима.
Он оторвался от стены и медленно, словно нехотя, подошел к гробу. Он смотрел на свою бабку, и на его лице было написано недоумение. Потом он скривился, закашлялся и зажал рот рукой. Но от гроба не отошел. Как бы раздумывая, он все же наклонился к покойной и дотронулся до ее руки. Что-то шепнул, попытался улыбнуться, но получилось некрасиво, криво. Максим быстро вышел на улицу.
В крематорий ехали в одном автобусе.
Алла снова болтала с подругой. Аллин муж спал, прислонившись к окну. Пожилая пара тоже дремала, положив головы на плечи друг друга. Маша, откинув голову и открыв рот, периодически всхрапывала, но тут же просыпалась и испуганно оглядывалась.
Софья и Аля сидели рядом, Аля держала ее за руку. Оля сидела вместе с Максимом и тихо о чем-то говорила. Гроб с Мусей стоял в конце автобуса, подрагивая на ухабах и кочках.
В крематории все закончилось быстро, в несколько минут.
– Конвейер, – шепнула Оля. – Ну и правильно, нечего снова-здорово.
Все с облегчением вышли на улицу, на свежий морозный воздух, уступив место следующим провожающим.
Алла курила и приглашала всех «помянуть маму» в кафе неподалеку.
Маша осуждающе пробухчала:
– Ишь, в кафе ей! А дома накрыть, по-людски?
Софья от предложения отказалась:
– Спасибо, мы сами, все приготовлено. Извини, Алла, но мне тяжело. Да и вообще хочется лечь.
Уговаривать Алла не собиралась и, кажется, даже обрадовалась. Аля видела, как она подошла к сыну и что-то стала ему выговаривать. Максим затушил окурок ботинком и подошел к Софье, что-то спросил. Аля видела, что он смущен.
– Разумеется, – услышала она Софьин ответ. – Ты мог бы не спрашивать.
«Он едет к нам! – догадалась Аля, стесняясь своей радости. – К нам, домой, мы будем вместе!»
Оля с усмешкой глянула на подругу.
Вошли в дом, и женщины принялись хлопотать. Стол был скромным – стопка поминальных блинов, деревенских, на дрожжах, толстенных, дырчатых и кисловатых. Миска с крупно покрошенным винегретом, Машино творение. Селедка, толсто нарезанная колбаса и отварная картошка.
Бутылка кагора, естественно, принесенная Машей, и бутылка водки – из Софьиных запасов.
Сев за стол, все поняли, что здорово проголодались. Не чокаясь, выпили за светлую память Муси.
Аля, вытаращив глаза, увидела, что Оля тоже выпила водки.
Максим ел много и жадно, Софья с жалостью смотрела на него.
В конце поминальной трапезы всем стало понятно, что Максим здорово пьян. Он обвел глазами собравшихся. Глаза были мутными, больными, несчастными.
– Ну все, – обреченно проговорил он. – Теперь я остался один. И никому я больше не нужен.
– Иди, парень, ложись! – сказала Софья. – Да и я лягу. Устала. День был тяжелым. Вместе с Муськой я похоронила и свою молодость. Иди в комнату Али. И держись. Аля моя гораздо младше тебя была, когда осталась одна. И ничего, выдюжила.
Красная, Аля не поднимала глаз.
Как ей хотелось крикнуть ему: «Ты не один, я с тобой! И лично мне ты не просто нужен – мне ты необходим!»
Софья Павловна вздохнула:
– Досталось вам, дети. Слишком рано досталось. Но ничего, это тоже закалка. А ты сейчас где?
– Где придется, – отозвался Максим. – То там, то здесь. И везде паршиво. Сейчас на дачу уеду. Хотя и там жуткая тоска без Муси.
Оля, чуть покачиваясь, пошла домой – назавтра ей надо было ехать за Катей.
Маша уехала к себе, пробурчав: «Вы мне все надоели». Аля убирала со стола и мыла посуду. В голове крутилась одно: «Он здесь, в моей комнате. Рядом, только протяни руку!»
Все перемыв и убрав, она села на стул, почувствовав, как сильно устала.
Потом, словно что-то вспомнив, подлетела к зеркалу, ужаснулась своей бледности, достала из комода заветную красную пластиковую коробку. Серые тени на веки, голубые слишком заметны. Тушь на ресницы. Румяна на щеки. Нет, слишком ярко! Стерла. И клубничный, сладкий и липкий, немного подсохший блеск на губы. Распустила волосы и залюбовалась собой. Вот и пригодилась заветная коробочка!
Софья вряд ли заметит, зрение у нее неважное. А вот Максим – наверняка. Села в кресло и принялась ждать. Чего? Да того, что он проснется!
Потом подскочила, бросилась на кухню, достала из холодильника три сморщенных яблока и принялась за шарлотку. Он проснется и захочет чаю! Наверняка захочет! А тут – нате вам, теплый пирог!
Забыв про усталость – и куда она делась? – Аля крутилась на кухне. Когда Максим проснулся, было почти девять вечера, пирог давно остыл.
Аля, увидев Максима, залилась густой краской. Он шумно умылся, прошелся по квартире, присвистнул:
– Ничего себе, вот это хоромы! Я все забыл, а ведь был в детстве с Мусей. Вы теперь тут с Софьей вдвоем?
Аля кивнула.
От пирога он отказался:
– Не хочу, извини.
Быстро оделся – и был таков. На прощание коротко бросил «пока».
В изнеможении Аля опустилась на стул. Потом ушла к себе и, не раздеваясь, легла. Подушка еще пахла им! Менять наволочку Аля не стала и, уткнувшись в нее носом, заревела.
Ну а потом уснула. Сказался тяжелый день.
Софья понемногу приходила в себя. Подолгу рассматривала старые фотографии, смеялась и плакала. Рассказывала Але про молодость и про их с Мусей детство. Казалось, воспоминания ее отвлекали.
Началась школа, самая длинная третья четверть. В их класс пришла новая девочка – Света Николаенко. Света была красоткой и еще – очень загадочной, почти все время молчала, с усмешкой и превосходством поглядывая на одноклассников. Пошли слухи, что она с родителями только вернулись из длительной заграничной командировки, вроде бы из Америки. Света ни с кем не стремилась сдружиться, ни к кому не подкатывала и вела себя так независимо, что это обескураживало не только учеников, но и учителей.