Так вот, отдала я Марине две вещи. Браслет с бриллиантами, девятнадцатый век, камни приличные, но главное – работа.
И кулон. Браслет было не жалко – куда его носить? Мероприятия для меня закончились – Добрынин таскал туда новую жену. А вот кулон жалко… Я его очень любила. С виду он был простеньким: эмалевая основа и крест, выложенный мелкими сапфирами. Как говорили, Дом Грачевых, середина девятнадцатого века. Серия крошечная, штук десять, не больше.
Ты понимаешь, как мне были нужны деньги! Врачи для Саши, моя операция, подарки, продукты и прочее.
Через неделю звоню Марине – узнать, что да как. Она твердо клялась, что проблем с продажей не будет, вещи эксклюзивные, редкие, таких наперечет.
И вдруг слышу вой. Ну просто волчий вой, Аля.
Марина захлебывается в рыданиях.
Ничего не понимаю, ору в трубку, переспрашиваю, что случилось? А там снова вой и сопли:
– Соня! Прости! Прости бога ради! Хорошо, что мы успели поговорить! Я завтра хотела повеситься!
Завтра, слышишь? Вот это меня даже развеселило. Я взяла такси и поехала к ней.
Дверь открывает опухшая и зареванная Марина, глаза заплыли от слез. И на пороге бухается на колени и снова воет:
– Соня, прости!
И знаешь, настоящая истерика: трясется, бьется как в падучей – не могу поднять ее с пола. Чуть ли не пена изо рта.
Испугалась я не на шутку, пытаюсь вызвать карету «Скорой», она орет: «Не надо, я прыгну с балкона!» Ну, словом, актриса больших и малых театров.
Кое-как подняла ее, засунула под холодный душ, растерла, одела в теплое, напоила горячим чаем – а зубы все щелкают, руки трясутся. Господи, думаю, что же произошло? Какое горе, какая беда? Бросил очередной любовник? Вряд ли. Из-за мужиков она убиваться не будет. Что-то с ее дочерью или матерью? Те жили в провинции, Марина их не забирала – зачем? Будут только мешать. С дочкой Марина виделась в жизни раз пять – как родила, сразу к мамаше и сплавила. Деньгами снабжала исправно, но к девочке она была равнодушна. К матери, похоже, тоже. Боже, в чем дело, что же случилось? Заболела? Услышала страшный диагноз? Я, после своей операции, все понимала. И чувствовала, что жизнь моя кончилась.
Потом Марина попросила отвести ее в спальню. Отвела. И она тут же уснула – знаешь, прямо упала в кровать. Даже прихрапывала.
Ну что ж, я стала ждать. Сама устала, как черт. Прилегла на диване в гостиной и задремала в надежде, что та поспит и придет в себя, все объяснит.
Так и случилось – Марина проснулась через четыре часа, вышла из спальни, позевывая. Увидев меня, удивилась и испугалась:
– Ты еще здесь? – И снова в глазах дикий страх.
Села напротив, уронив лицо в ладони, зарыдала и начала свой рассказ. Мои драгоценности взялся продать ее бывший любовник. Имени сейчас не помню, что-то кавказское. Кажется, это был богатый абхазец, владелец цитрусовых плантаций под Сухуми. Ну и дальше все понятно – взял и пропал. Ни ответа, ни привета. Она собиралась ехать в Сухуми и искать «эту сволочь». Завтра.
– Завтра ты собиралась повеситься, – напомнила я.
Я сразу почувствовала вранье, не знаю почему. Все вроде сходилось, рассказано было складно и довольно убедительно – и ее истерика, и ее рассказ. В Абхазии много богатых людей, это правда. И там продать легче. А главное – здесь, в Москве, легко засветиться.
Ну хорошо, взял и пропал. Бывает. Но при чем тут я? Ты брала под свою ответственность, я тебе доверяла, мы столько лет вместе. Ты прекрасно знаешь мою ситуацию. Так выйди из этого достойно. Ты человек небедный, продай что-то свое, заложи, в конце концов. Попроси денег у своих друзей!
– Марина! – решительно сказала я. – У меня нет возможности делать такие подарки! Ты понимаешь? И деньги мне нужны срочно. Даю тебе три дня на решение этого вопроса. – Встала и вышла из квартиры.
На лестничной клетке опустилась на ступеньки и заревела.
Я ей не верила. Совсем. Почему? Не знаю. Но точно не верила. Марина не была отпетой аферисткой, нет. Так, продать подороже – это да. Она называла это «крутиться». «Все крутятся, – говорила она. – Только вы с Шуркой как у Христа за пазухой. А у меня мужа нет, я женщина одинокая».
– И чем дело кончилось? – спросила Аля, исподтишка поглядывая на часы.
– А ничем. – ответила бабушка, закалывая шпильками волосы. – конечно, я оказалась права.
Но сначала Марина исчезла. Пошли слухи, что она лежит в неврологической клинике, у нее нервный срыв.
А во время ее лечения ее якобы ограбили – вскрыли квартиру и вынесли все самое ценное. Словом, наша бедная Марина осталась больной и нищей. Вот так.
Шурка настаивала на расследовании – у нее были такие возможности, муж-генерал точно помог бы.
Оказалось, что квартиру действительно вскрыли и что-то оттуда вынесли. Но Маринину опись мы, разумеется, не видели. И Шура в это не поверила – сказала, все сказки и все подстроено.
Я несколько раз Марине позвонила, но та разговаривала вяло и все твердила, что она страшно передо мной виновата, а отвечать ей теперь нечем – сама осталась нищенкой. А потом она перестала брать трубку. Я убеждала себя, что все, что она говорит, – правда. Ну не могла так поступить подруга, зная мою ситуацию! Не могла! Ну не зверь же она!
Я думала: ну неудобно человеку, стыдно, это все понятно. Не хочет общаться – не надо. И еще долго за нее переживала.
Нельзя иметь с друзьями денежных отношений – золотое правило. Как только вмешиваются деньги – считай, потерял друга.
Аля уже открыто смотрела на часы.
– Торопишься? – заметила ее нетерпение бабушка. – Не беспокойся, никуда твоя Оля не денется. Понимает ведь, что никто, кроме тебя, за ней не приедет.
Аля недовольно спросила:
– Все, ба? Я пошла?
– Подожди, я еще не договорила. Прошло около года, и вдруг звонит Шурка и орет: «Сволочь твоя Марина! Законченная мерзавка! Гадина просто!» Кричит, остановиться не может. Шурка вообще была хамоватой. Могла так отчихвостить – человек в обморок падал. Не дай бог ей попасть на язык! Я всегда смеялась: «Вот так твои деревенские корни и проявляются! Вот здесь ты и проколешься, графиня липовая!»
Наконец Шурка чуть успокоилась, и вот что я услышала.
Шурка оказалась в одной компании, а там девица какая-то малознакомая, чья-то любовница. А на этой девице… Ну ты поняла – мои браслет и кулон. И все сразу, как специально.
Шурка – баба хитрая. Подкатила к ней и начала разговор: ах, какие на вас драгоценности! Ах, какая старина, красота, просто полный восторг! И где, дорогая, вы, извиняюсь, это приобрели?
Та от счастья зарделась, от гордости чуть не распухла и говорит:
– Это жених мне подарил. – И кивает на своего любовника.
Жених, как же! Шурка еле сдержалась – знала она женишка этого! Жена и трое детей. И жена эта так крепко его держит за яйца – прости, Аля, – что тот и не рыпается. Баб-то меняет, а разводиться не думает.
А хитрая Шурка копает дальше:
– Ах, какой замечательный, щедрый мужчина ваш кавалер! И где же это он отыскал такую красоту? Как ему удалось?
– А у тетки одной, – просто так отвечает та. – Мы вместе там были накануне моего дня рождения. Подарок, понимаете?
– У тетки? – насторожилась Шурка. – А ее случайно не Мариной зовут?
– Да что я, помню? – удивилась девица. – Маленькая такая, жопастенькая. Кудрявая. Где-то в районе Таганки живет. Но точно не помню, мы же на автомобиле ехали, – добавила она.
А Шурка все не отставала – привязалась к девке, как банный лист. Уточнений хотела, уверенности. А вдруг совпадение?
– А картина там в прихожей была? Ну, большая такая картина, огромная! В широкой золоченной раме?
– Кажется, была, – нахмурила узкий лобик девица. – Да, вроде была. Прямо дверь открывается – и картина. А на картине эта тетка, жопастая. В смысле, хозяйка. Типа лежит на кушетке.
– На канапе, – растерянно поправила Шурка.
– Что? – не поняла девица.
Шурка махнула рукой и отошла.
Потом позвонила Марине.
А та от всего отказывается: ты психопатка, все врешь, ничего не докажешь и, вообще, пошла к черту.
Вот так, Аля. Поняла? А я Марину считала подругой. Много раз ей помогала, делилась с ней сокровенным. Жалела ее – как же, без мужа, жизнь все никак устроить не может, ребенок растет в другом городе.
А за что жалела, дура? За то, что та жила на полную катушку? А замуж она наверняка сама не хотела – хотя ныла на этот счет.
Но знаешь, что самое страшное? – Бабушка внимательно посмотрела на Алю. – Зачем она это сделала? Вот этот вопрос меня мучает всю жизнь, понимаешь? Уже давно нет Марины, нет и Шуры, обе ушли. Нет и моей дорогой Муси…
Только я все небо копчу. Но забыть не могу, веришь? Ведь у нее, у Марины, все было. И квартира хорошая в центре, на Таганке. И обстановка. И украшения, и две шубы. И денег полно. И курорты, и рестораны. На все ей хватало. А она, зная мою ситуацию, так поступила. Неужели такая жадность? Я бы даже поняла, если бы она эти вещи оставила себе. Торговалась со мной, отдавала частями. Но так? Нет, не понимаю. Такой спектакль устроить, не полениться! В общем, я так и не поняла. Сумма, конечно, была большой – тысяч пять, не меньше. Нет, не понимаю.
– Ба, – нетерпеливо сказала Аля, – я хочу тебе кое-что сказать!
– Подожди, – оборвала ее Софья Павловна, – я еще не закончила.
Теперь про Шурку, нашу «дворянку». У нее, у Шурки, было много закидонов. Если Марина была завистливой и жадноватой, то Шура – дамой с характером. Ее даже муж побаивался, боевой генерал. Как врежет под дых – мало не покажется. Но мне казалось, что у нее есть какие-то принципы.
А вышло… Ладно, я коротко, чтобы ты не злилась.
Потом, после смерти Саши, я, Аля, узнала, что Шурка ему доставала наркотики, понимаешь? Ее родная сестра была заваптекой. Все знала и доставала! А от меня скрывала. От меня, от матери!
А потом, когда я все узнала, поехала к ней – просто чтобы посмотреть ей в глаза. Она не смутилась – сказала, что ставить меня в известность смысла не было, человеком Саша был уже конченым. И он все равно бы доставал дозу – не так, так эдак. И все это глупости, что это она его довела до могилы: «Не придумывай, Соня! Я просто облегчала его страдания, понимаешь? А спасти его было уже нельзя».