Оля покачала головой.
– Ни суп, ни котлету не буду. Тошнит. А вкусненькое… Мороженое?
– Мороженое как-то не подумала, куплю завтра. Сливки и калорийные булочки, брала еще теплые. Ну что? Будешь?
Пока Оля ела, Аля прошлась по квартире в поисках спиртного.
Нашла запечатанную бутылку сухого, початую лимонной водки и плоскую фляжечку коньяка. Все вылила в унитаз.
Дождавшись, пока Оля уснула, потихоньку оделась и пошла домой.
Счастье, что еще так близко! А если бы другой край города? Почему-то она почувствовала такую страшную слабость, будто разгрузила пару вагонов. И отчего? Ведь ничего такого не делала…
С того дня Аля, что называется, вошла в режим. Утром институт, после – Оля: душ, кормежка, треп. Олино настроение менялось, как неустойчивая апрельская погода: то смех в голос, то плач и жалобы на жизнь.
Как-то Аля спросила, знает ли она что-то о Гарике, созванивалась ли с ним, ну и вообще.
Оля покрутила пальцем у виска:
– Ты что, дура? Звонить этому уроду, который сделал меня инвалидом и сломал мне всю жизнь?
– Ну он же не виноват, – оправдывалась Аля. – Он же не специально. Да и сам инвалид теперь на всю жизнь. К тому же друзей потерял. Ты представляешь, какое это чувство вины? И как с этим жить? Ему не позавидуешь…
– А мне? – закричала Оля. – Мне позавидуешь? У него-то жена, ребенок, мать и теща. Старший брат, между прочим. Есть кому горшки выносить! А я? Переломанная, перебитая, без работы и без семьи. Да он на коленях должен передо мной полжизни стоять и деньги, кстати, дать! На что мне жить, Аль? Как выживать? Работать я не могу, пенсия три копейки! А ты мне: его пожалеть? Да пошел он! Скотина.
Аля не решилась возразить: это была Олина правда, и она имела на нее право.
А денег на самом деле катастрофически не хватало. И начались Алины походы по комиссионкам. Боже, какое же это было унижение! Как она это ненавидела и как боялась!
Огромные очереди бедных, плохо пахнувших людей. Сплошное нытье и жалобы – на родню, одиночество, бедность…
В основном в очередях толклись бабки, озлобленные, наглые и несчастные.
Приемщиц все знали наперечет – Нинка – сука и хамка, дает копейки, к ней не дай бог. Розанна – хитрая, хорошее сразу цап – и под прилавок, своим. Но за хорошие вещи дает хорошо.
Да и не орет, как Нинка, все-таки армянка, уважает старость. Третья – Амалия Петровна, строгая, как директор школы. Странно смотрелась она за приемочным столом – двубортный костюм темного цвета, высокая «башня» на голове, строгие «учительские» очки и сильно накрашенные, ярко-морковные, толстые губы.
Говорили, что Амалия справедливая, оценивает по правилам, но с таким опытом, что ее точно не проведешь.
В общем, там были свои интриги и свои отношения.
Аля тряслась, как осиновый лист. Не из-за боязни попасть к злобной Нинке – от самой ситуации. Какой стыд и позор.
Не повезло – попала именно к Нинке. Тетки из очереди посмотрели на нее с сочувствием.
Приемщицы сидели на длинным столом, на который выкладывались вещи сдатчиков. Аля с трудом открыла чемодан и беспомощно и жалобно посмотрела на суровую Нинку.
– Вынимать? – еле слышно прошелестела она.
– Нет, – зло усмехнулась та, – не вынимай! Так оценю.
Аля, униженная и растерянная, стала медленно вытаскивать вещи и увидела, что у Нинки загорелись глаза.
Быстро и ловко она прощупала кофточки и юбки и, воровато оглянувшись, тихо шепнула Але:
– Жди меня на улице позади дома.
Аля стояла как в ступоре.
Потом дошло, и она быстро закинула вещи обратно. Амалия Петровна и Розанна не сводили с нее глаз.
Аля выскочила на улицу. Что делать? Бежать или ждать Нинку?
Сзади ее цепко схватили за плечо.
– Ну что замерла? Идем!
Они завернули за угол дома. Аля шла за Нинкой как овца на привязи. Остановились за трансформаторной будкой. Нинка торопливо закурила.
– В общем так, подруга. Вещи у тебя хорошие, сплошной импорт, почти неношеные.
Еще бы – два дня Аля стирала, гладила и отпаривала.
– Зачем тебе в зал их отдавать? – оглядываясь, жарко шептала Нинка. – Залапают, потом зальют, помадой запачкают. И будешь ждать до второго пришествия, когда продадутся! Короче, даю тебе сразу за все без всяких процентов. Усекла?
Растерянная, Аля не знала, как быть. С одной стороны, понимала, Нинка ее обдурит за милую душу. А с другой – она сразу получит деньги. И не нужно будет ждать, переоценивать и все остальное. И выгоду искать им не нужно – им нужны деньги, сегодня, сейчас. На мясо и хлеб, на сигареты и лекарства.
– Я согласна, – кивнула Аля.
Нинка выкинула бычок и, не вынимая вещей из чемодана, ловкими пальцами перебрала их, перещупала, пересчитала.
Потом достала деньги, моментально вытащила из довольно увесистой пачки купюры и сунула Але.
– А еще что-то есть?
– Есть, да. Зимнее есть: шуба, сапоги.
– А посуда? – Взгляд у Нинки был хищный, птичий, цепкий.
– Наверное, – нерешительно сказала Аля. – Это не мое, подружкино. А у нее тяжелая ситуация.
Нинка перебила:
– У всех тяжелая ситуация! В общем, так. Записывай мой телефон и, как соберешься, звони. Ни в какую очередь не вставай, встретимся у меня. За все дам хорошо, по-честному. Только говна не вези – не возьму. Да, и еще – если есть золото или цацки, тоже тащи! И про посуду не забудь. Она уж точно уйдет, усекла?
Аля кивнула.
Не попрощавшись, Нинка схватила чемодан и быстро направилась прочь.
– А чемодан? – успела выкрикнуть Аля.
– В следующий раз верну! Куда мне сейчас шмотки твои деть?
Аля приехала к Оле вымотанная, как после тяжелого гриппа, еле ноги передвигала. Рассказала про приключения, пересчитали деньги. Она боялась, что Оля будет ругать ее, но та развеселилась и похвалила:
– Ага, умеешь, когда захочешь! Ну ты и ловкачка! Завела подружку в комиссионке. Ценное приобретение!
Деньги разложили по кучкам – оплата коммунальных услуг, долг накопился за три месяца, – деньги на аптеку, ну и на питание. Казалось, что на все должно хватить.
Домой Аля шла на чугунных ногах – ей казалось, что сегодня был едва ли не самый сложный день в ее жизни. За последние несколько лет – определенно.
Олино настроение продолжало скакать, как температура. Но чаще всего оно было ужасным. Оля вспоминала дни до аварии, принималась рыдать и жалеть себя, проклинать Гарика и всю свою жизнь.
Аля утешала ее, успокаивала, уговаривала, что скоро весна и они будут гулять – пока опасно и скользко, но надо перетерпеть. Что все равно Оля – красавица, и все заживет, конечно же, заживет, и жизнь вернется в свою колею!
А летом они поедут на море, на Черное, теплое! И будут купаться и загорать, есть сладкие персики и виноград, гулять по бульвару, пить кофе в кафешке на набережной и болтать, болтать бесконечно! Как тогда, в детстве, помнишь?
«Потому что нам всегда есть о чем говорить, правда, Олька?» И всхлипывающая Оля засыпала на ее плече.
Такая родная, такая любимая. И такая несчастная.
С Нинкой «дружба» наладилась – теперь она приезжала сама. Выпрашивала у Оли шубу, но та не отдавала:
– А в чем я буду ходить следующей зимой?
– Следующей зимой найдешь нового… – Нинка употребляла ужасное слово, от которого Алю начинало тошнить, – и он купит тебе новую шубу.
Оля вяло отмахивалась:
– Отстань, подумаю.
Вместе с Нинкой из дома улетел китайский кофейный сервиз, две богемские вазы, столовые приборы с перламутровыми ручками и еще много чего другого, что ушлая Нинка выцепливала острым и опытным взглядом.
Нинка считала, что теперь они с Олей подружки. Аля так, побоку, как мебель. А вот Олька – нормальная девка, своя. Жаль ее, конечно. Не повезло. Но ничего, оклемается. Молодая, да и красивая. Чего ее жалеть? Еще оправится и найдет мужика. Это у нее, у Нинки, ни хрена не складывается: муж – пьянь и гуляка. И кому такой нужен? Сама бы избавилась, а девать его некуда. Комната в коммуналке, сын вообще одни слезы. В тринадцать лет попался на воровстве, еле отмазали. Но испугался, кажется, мало. Так что ждет Нинку веселая жизнь. И чего жалеть этих дур? Они при квартирах, при тряпках. А главное – они молодые. И совесть Нинку не мучила – каждый выживает, как может. Дурила этих кретинок? Конечно. Наживалась на них будь здоров. Да, повезло ей с ними.
Аля чувствовала, что «дружба» с Нинкой к хорошему не приведет. С одной стороны, ей было легче – зная, что почти каждый вечер после работы Нинка у Оли, можно было идти домой отдыхать и заниматься, пить чай с ба, читать книги и думать о Максиме. Но на душе было неспокойно. Понимала ведь, что и выпивают, и курят. Да и вообще от Нинки всякого можно было ожидать. И самого мерзкого в том числе. Но понимала и другое – с двумя ей не справиться. Да и так устала, что ни на что не было сил. В конце концов, как говорит ба, у каждого есть выбор.
Однажды Аля не выдержала, в одиннадцать вечера рванула к Ольге, почуяв беду. Открыла дверь, и в нос ударил запах кислого, перегара, дешевого вина, стойкий, впитавшийся в мебель, уже не выветривающийся запах ядреного табака – запах притона, каким Аля его представляла. В квартире было подозрительно тихо. Аля прошла в Олину комнату. Оля спала, раскинувшись на неразобранной кровати, в грязных джинсах и замусоленной майке, со спутанными волосами и с размазанной по лицу тушью.
Аля услышала странные звуки. Зашла во вторую комнату, и перед глазами предстала картина: на стуле перед шкафом, зажав в зубах потухшую сигарету, покачиваясь, нетвердо стояла Нинка. Верхние полки шкафа были открыты. На полу валялась кучка вещей: плед, Катина лисья меховая шапка, старая сумка из крокодиловой кожи, привезенная из Восточной Азии – Катя ее обожала, – одинокий сапог ярко-рыжего цвета и еще какие-то тряпки.
Посредине комнаты стояла большая, размером со средний чемодан, наполовину наполненная сумка.
Аля встала на пороге комнаты. Не помня себя от гнева, она закричала: