Ошарашенный услышанным, он долго молчал.
– И если я тебе дорога, – Галочка подняла на него глаза, полные слез, – пожалуйста, сделай это! Умоляю тебя, сделай! Ты же такой благородный человек, Левушка! Ты же настоящий мужчина! И мне будет легче…
Молчал он долго. Во как повернула! Не так проста, как он думал: «ей будет легче»! Впрочем, прозвучали и другие слова. Те, которые он никогда прежде не слышал в свой адрес: «настоящий мужчина, благородный человек».
Разве может он разочаровать ее? Разве может показать истинное лицо? Не самое, так сказать, презентабельное?
«Черт с ними, с этими бабами, – решил он, почувствовав себя мудрецом. – Черт с ними, и с одной, и со второй. Буду подкидывать. Немного, но буду. Что там Софьина пенсия по инвалидности? Слезы. В конце концов, им с Галочкой на все хватит. Его гонорары, ее зарплата».
Правда, покупка квартиры откладывалась. Про эти заначки жена не знала – хотел сделать сюрприз. Ну что поделать, еще год-другой. За пару-тройку лет он наберет нужную сумму. Обязательно наберет, в этом он был уверен.
И, кстати, пусть Сонька увидит его благородство! А то всю жизнь: «жадный, скаредный, расчетливый». Как будто он когда-то ей что-то жалел!
На том Лев и успокоился. Уважение Галочки и ее мнение о нем важнее, чем деньги. Тем более совсем, если по правде, небольшие.
Они с Галочкой этого не заметят. А Сонька… Вот пусть и утрется его благородством.
Квартиру, двушку на Юго-Западе, купить еле-еле успели – вскочили, как говорится, в последний вагон. Не центр, конечно, но район неплохой. Говорили, что над ним Роза ветров, и воздух там чище, чем во всей столице. Возможно. Да и парк под окном – остаток лесного массива. Ходили с Галочкой туда гулять – сосны, березки, почти ручные белки.
Сделали симпатичный ремонт, купили новую мебель. Успели, успели! Как же им повезло! А спустя пару лет все закончилось. Началась, мать ее, перестройка!
Перевернулся весь мир. Его мир, Льва Добрынина. Пьесы, которые раньше рвали из рук, где герои – рабочий класс и трудовое крестьянство, где справедливые и честные партийные работники и руководители предприятий, стали никому не нужны. Как же – новое время, новые песни. Героями стали диссиденты, выкинутые из СССР писатели и никому не известные драматурги из провинции, политические сидельцы и прочая шушера. Теперь их называли героями.
Пьесы Добрынина моментально слетели со всех сцен всех театров страны. Остались лишь две, лирические. Одна – о любви немолодых и одиноких людей, написанная, конечно, уже после знакомства с Галочкой. И вторая, сюжет которой навеян в некоторой мере собственной судьбой, – тоже нетипичная для драматурга Добрынина: об одинокой матери и сыне-ворюге.
Режиссеры, которым Добрынин звонил, назвали эти пьесы «общечеловеческими» и хоть и с одолжением и тяжелыми вздохами, но оставили их в репертуаре. Теперь унижался и просил он.
Ну оставили – и на том спасибо! Будут капать какие-то деньги! А Лев Добрынин еще вам покажет! Такое напишет – будьте любезны. В очередь выстроитесь, в очередь! А он еще подумает, кому отдать, слышите вы, говнюки?
Вот так-то, милые. Классик, он и есть классик. Мы-то многое видели – и Усатого, и Хруща, и Бровеносца. Теперь этот, с пятном. Все менялось. И вас когда-нибудь не станет. Как говорится, ничто не вечно под луной…
Он и сам не ожидал от себя такого. Впервые он был совершенно, безоговорочно счастлив. И дело, конечно, было не в Галиных пирожках и прозрачных бульонах. Дело было в отношении. Она его уважала. Уважение, а не унижение. Вот что важно мужчине. А про любовь… Любил ли он Софью? Любил. Но все-таки в большей степени это была страсть, наваждение, морок. А страсть, как известно, продукт скоропортящийся.
Да и возраст – его-то не скинешь. В его уже почтенные годы уж точно не страсть диктовала поступки.
Галочка. Свет в окне, ясное солнышко.
Он часто сидел рядом, на кухне, когда она хлопотала. Любовался. Как ловко она режет овощи, как умело месит тесто, как красиво нарезает сыр и хлеб. Золотые руки, золотой характер. Золотая душа. Как же ему повезло!
Он вспоминал свою жизнь там, в Минаевском. Пустая квартира, увешанная, утыканная, по словам Маши, «добром». Темные, тяжелые гардины, почти не пропускающие света – Софья обожала полумрак. Конечно, когда мрак в душе! Вечно молчащая, с поджатыми губами и прищуренными глазами, она, его бывшая, слава богу, жена. Шаркающие, безумно раздражающие шаги этой деревенской тетехи Маши. Звон упавшей кастрюли или разбитой тарелки – это уж непременно, руки у Маши были дырявые.
Крик Софьи:
– Ну что там опять? У меня мигрень, а ты, дура?
Маша обижалась и принималась рыдать.
Утешать ее никто не собирался. Но нервы сдавали – он же работал! Выскакивал из комнаты и принимался орать. Некрасиво, с оскорблениями и унижением.
Софья, положив на лоб холодный компресс, морщилась и скорбно молчала.
Маша, не прекращая рыданий, громко хлопала дверью. Могла исчезнуть и на неделю. Тогда в доме не было даже хлеба, не говоря уже об обеде.
Это происходило еще в те времена, когда Саша был жив. А теперь? Что там теперь? Даже страшно представить. Дом несчастья и скорби. Как хорошо, что он оттуда сбежал. Как хорошо, что они успели купить квартиру. Как хорошо, что у него есть Галочка!
Лев Николаевич стоял у окна и смотрел на распустившийся ярко-зеленый молодой лес. За ним пролетали машины по Ленинскому.
Лес и овраг, речка Смородинка, давно обмелевшая и превратившаяся в грязный ручей, сверкала на солнце.
«Работать, – подумал он. – надо работать! Надо что-то придумать. И работать, работать». Он потер руки и пошел в комнату, где стоял письменный стол с печатной машинкой. Конечно, анахронизм, но компьютер осваивать он и не думал.
Компьютер был, из самых дешевых, Галочка попросила. Теперь она работала на дому, частным образом, составляла отчеты, моталась по налоговым. Деньги, кстати, получала приличные.
Галочки дома не было, отправилась по хозяйственным делам. Ну и хорошо. Он любил так начинать пьесу – в одиночестве и тишине, нарушаемой только отдаленными звуками на детской площадке и нежным весенним гомоном птиц. Под свежий ветерок, колышущий занавеску. Это было правильно.
Он сел за машинку, вставил лист бумаги, и полилось все так гладко и складно, как будто он готовился к этому несколько месяцев.
Он стучал по клавишам и улыбался: какое счастье! Значит, есть порох в пороховницах! Второе дыхание, перерождение, обновление! Талант есть талант, его не пропьешь.
Только печаталось почему-то с трудом – дрожали руки, и он никак не попадал в нужные буквы.
«От волнения, – подумал он, – конечно же, от волнения! Еще бы!» Такой сюжетец мгновенно всплыл в голове, мама дорогая! И сам не ожидал от себя такой прыти. «Я вам такое выдам, – не переставая улыбаться, думал он, – обалдеете. Еще понаблюдаем за драчкой, господа режиссеры! Еще пересобачитесь, передеретесь! Жив курилка, жив!»
Он услышал стук входной двери – Галчонок! Выскочил в прихожую и обнял ее.
Усталая, нагруженная баулами жена с удивлением взглянула на него:
– Соскучился, Левушка?
– Бросай сумки, все к чертям! – тараторил он. – Иди сюда!
Скинув легкий пиджак и туфли, Галина пошла за ним.
Увидев пишущую машинку со вставленным листом, ахнула:
– Левушка! Неужели?
Он радостно закивал, возбужденно потирая руки:
– Да, моя родная, да! И такое! Сам обалдеваю! Это будет шедевр, Галочка! Ты понимаешь?
Жена присела на стул и расплакалась.
Потом разбирали сумки, обедали и говорили о новой пьесе.
Галочка вытирала набегавшие слезы и все повторяла:
– Какое счастье, Левушка! Какое счастье!
После обеда он поспешил за работу, пренебрегая привычным дневным отдыхом:
– Руки чешутся! И еще очень дрожат! Печатаю с трудом, ну ничего, это от волнения!
Он ушел в комнату и сел за стол. Жена вошла осторожно, на цыпочках – полюбоваться. Тихо подошла сзади и… Застыла.
Застыла от страшной догадки.
К несчастью, она хорошо была знакома с симптомами этой страшной болезни – Паркинсоном страдал ее отец. Наблюдала все этапы, с самого начала до страшного, мучительного конца.
Муж неловко тыкал пальцами в клавиши, чертыхался и злился.
– Отдохни, – тихо сказала Галина. – Иди полежи. Так сразу не надо. Тебе тяжело. А после сна продолжишь.
Лев Николаевич сразу сник, согласился и, привыкший ее во всем слушаться, отправился на любимый диван.
А Галина, перемыв посуду после обеда, села на стул и заплакала.
Жизнь, конечно, давно ее научила: никогда не бывает, чтобы все было прекрасно. Никогда. И счастье не может длиться долго – это все знают. А проблемы и горе – вот они, рядом, и всегда на подходе.
Ну ничего, они справятся. Слава богу, она умеет работать с компьютером – он будет надиктовывать, а она печатать.
«С этим-то мы справимся, – вздохнула она. – А вот со всем остальным…» Но тут же приказала себе не раскисать. Столько было испытаний, столько бед и проблем, столько горя… И ничего, сдюжила. Правда, она была помоложе и покрепче.
Но она сильная! Да и ее любовь к мужу, ее счастье – разве так просто она отдаст все это? И почему-то Галина подумала о Софье – а каково ей, потерявшей единственного сына и пережившей уход мужа?
«Держись, Галя! – приказала она себе – Держись!»
Умылась холодной водой и стала ставить тесто на пирожки – Левушкины любимые, с зеленым луком. Лук был молодым, тонким и островерхим, остро пах летом.
Только одна проблема – как сказать об этом ему, мужу? Мужчины – они же так мнительны. А ее Левушка тем более – тонкая писательская натура, человек искусства.
Пока решила ни о чем не говорить. Ушла в ванную с телефоном, позвонила врачу, лечившему папу.
Сколько лет прошло, возможно, появились новые технологии. Наука идет вперед. И ты вперед, Галя! Вперед и только вперед!
Болезнь, слава богу, развивалась медленно. Лекарства, тормозящие ее развитие, уже появились. Муж, догадавшийся о серьезной проблеме, впал в депрессию. Приходилось бороться и с этим. Спустя четыре месяц