перед работой? Нет? Почему сразу нет? А, поняла… У тебя же сейчас подопечный. Как же его, бедолагу, оставить? Аля, у него есть возможность нанять сиделку. Ну вот видишь! Жил же он до тебя и еще десять дней проживет! Все, я звоню Лайме, договорились? И еще, Аля! Не паши ты там, умоляю! Погулять – ладно. Послушать его лживые байки – пожалуйста. Но не паши! Ты мне обещаешь?
Про отпуск Аля умолила чуть-чуть подождать:
– До завтра, а, ба? Обещаю подумать.
Они крепко обнялись, и невиданное дело – бабушка ее поцеловала!
Аля вышла на улицу. Как хорошо жить без вранья. И она бойко побежала к метро. Дед, наверное, уже сходит с ума. Из дома звонить было неловко, а вот из автомата у метро позвонила.
Они разговаривали. Сидели на лавочке в роще и разговаривали. В несчастье с сыном Лев Николаевич упорно обвинял свою бывшую жену.
Аля робко возразила:
– Но ведь ты же отец! Ты тоже… мог! Она одна не справлялась, как ты этого не понимаешь? Ей одной было трудно!
– Брось, – отмахнулся дед и передразнил: – «Трудно»! А болтаться по кабакам и премьерам было не трудно? У этой своей дуры Муси сидеть по неделям было не трудно? Утешать ее, бедную? А в это время ее сын погибал!
– Твой сын, – твердо ответила Аля. – И твой в том числе.
Дед не ответил, обиделся. Но отошел быстро: и вправду, легкий характер. Ба долго помнит обиды, прощать не умеет. А дед – раз и смахнул, как волос с рукава!
Однажды он попросил Алю принести диплом – полюбоваться.
Посмеиваясь, она принесла. Дед поставил его на комод и отошел на пару шагов. Обошел справа, слева и попросил в следующий раз принести фотоаппарат – сфотографироваться на фоне.
Аля смеялась.
Настроение у него менялось каждые полчаса. То хохмит, то хмурится и плачет. «Старость», – оправдывался он.
Однажды выдал:
– Как мы виноваты перед твоей матерью, Алечка! И нет нам прощения. Но знаешь, она умница! Спасла себя и тебя, все поняла про нашу семейку. И не в одном Сашке было дело, точнее – не в нем одном. Во всех нас. Мы же ни ее, ни тебя не замечали – все жили своими проблемами. Только раздражались – путается кто-то под ногами, пищит по ночам. А кто? Да бог его знает! Какое-то насекомое! Я же на руки тебя, младенца, ни разу не взял! И Сонька не брала, я знаю. Ты ей не верь, если будет рассказывать! Я даже имени твоей мамы не помню… И что, после этого я человек? Я и Галочке этого не рассказывал – стеснялся. Как же так? Девочку с младенцем – и на улицу? Нет, никто ее не выгонял. Вернее, никто этого не произнес вслух. Но она, умница, все понимала! И никто, ни я, ни Сонька, ни твой отец не бросились вас догонять. Никто, понимаешь? Правда, Сашка тогда усмехнулся: «Вернется, куда денется! Ей некуда идти».
А Сонька просто махнула рукой: «Вернется не вернется, какая разница?» Какой это грех, девочка! Никогда не отмолить. И что скажешь – и здесь не она виновата? Сама ведь женщина, мать. И не удержать кормящую мать с ребенком? Не остановить, не закрыть собой дверь?
– Дед, – вздохнула Аля, – она во всем повинилась. И вообще… Женщина, потерявшая ребенка, неподсудна.
К Лайме Аля не поехала – в то лето в Юрмале шли беспрерывные дожди, был холод, и пляжи были мокрые, пустынные.
В конце июля, в дедов день рождения, когда Аля пришла к нему с шампанским и тортом, он преподнес ей подарок.
– Мне? – удивилась она. – Именинник-то ты. А я здесь при чем?
Открыла коробочку и обалдела – сережки с бриллиантами. Да с такими крупными и красивыми! В розочке из белого металла.
– Белое золото, – важно кивнул дед. – А камень чистый, ноль семь карат, вон бумага!
При чем тут бумага? Аля тут же надела серьги и покрутилась перед зеркалом. Под ярким электрическим светом камни играли и вспыхивали синими, зеленоватыми и желтыми всполохами.
Чмокнула деда в щеку. Тот, не просто довольный – счастливый, с радости выпил полбокала шампанского и через пять минут ушел спать.
Аля вымыла посуду, убрала со стола, подмела пол, заглянула к нему – все спокойно.
В прихожей перед зеркалом еще повертела головой – сверкают! Ах, как сверкают! Переливаются.
Только вряд ли она станет надевать такую красоту и роскошь на работу. Точно нет – неудобно.
Глянув на подарок, ба скорчила мину:
– Камень чистый, не спорю. Но оформление! Барахло. Вкуса как не было, так и нет, ничего удивительного. Нравится – носи. Только я бы переделала. Слишком избито и пошло.
Ничего переделывать Аля не стала. Подарок деда, пусть все останется как есть. Тем более никакой пошлости она здесь не видела – ба все придумала от ревности и вредности.
Аля готовилась к взрослой жизни.
Стелла сшила ей костюмы: два теплых, пиджак, узкая юбка. И два облегченных – один с юбкой в полоску и однотонным пиджаком, в цвет одной из полос, другой – светлый беж, кофе с молоком, по словам Стеллы, индийский шелк. Прохладно и легко, правда, и мнется здорово. На то и натуральный, не ацетат. Хуже было с тем, что надевалось под пиджаки. Умница Стелла предложила вариант мужской рубашки – планка с пуговицами, манжет, острый воротник. Цвет – голубой, серый, салатный. И в пир, и в мир.
Ну и сшила парочку. Красота!
За неделю до первого сентября сделала стрижку и маникюр – впервые в жизни. Лак выбрала светлый, бежевый, от трех слоев отказалась.
Ей было страшно, она совсем перестала спать по ночам. Видела, как расплываются синяки под глазами, как осунулась. «Вот тебе и подготовилась, – вздыхала она, – вот и пойду детей пугать! Баба-яга в стане врага. Ладно, подкрашусь, подрумянюсь, причешусь и буду похожа на человека».
Тридцатого, в пять вечера, в дверь раздался звонок. Ба была в гостиной, с кем-то болтала по телефону. Аля была у себя – читала. Нашарив тапочки и накинув халат, нехотя встала. У зеркала в коридоре поправила волосы. Бабушка, запахивая халат, глядела в глазок и переспрашивала:
– Кто-кто? Участковый?
На пороге стоял милиционер весьма юного возраста.
В форме и в фуражке, которая держалась на его оттопыренных, смешных, как у Чебурашки, ушах. Он покраснел, смущенно покашлял и приложил руку к виску:
– Разрешите представиться: ваш новый участковый Юрий Владимирович Котиков.
Бабушка рассеянно кивнула и глянула в его раскрытое удостоверение:
– Чем обязаны, товарищ милицейский? Мы что-то нарушили?
Тот покраснел еще больше:
– Да ничего вы не нарушали, гражданка Добрынина! Просто пришел с целью ознакомления населения. – И тут же поправился: – Познакомиться пришел, Софья Павловна, со своим контингентом.
– А контингент – это, стало быть, мы? – съязвила Аля.
– Ну и отлично, – встряла ба. – Пойдемте пить чай, товарищ участковый. Ведь знакомство предполагает чаепитие, верно?
Участковый по фамилии Котиков совсем растерялся – похоже, чай ему предложили впервые. Огляделся, повесил фуражку на вешалку, одернул мундир и посмотрел на свои ботинки.
– Снимать не нужно, – успокоила его ба. – На улице чисто и сухо.
Тот, кажется, выдохнул с облегчением. «Наверняка носки с дырками», – подумала Аля, собиравшаяся немедленно исчезнуть, и ехидно улыбнулась:
– Ну проходите, товарищ Фуражкин!
Исчезнуть не удалось: под строгим взглядом ба она обреченно поплелась на кухню.
– Может быть, вы голодны? – участливо поинтересовалась Софья Павловна. – Обед предложить вам не можем, мы те еще кулинарки, питаемся в основном бутербродами, увы… Бутербродик?
Товарищ Котиков так энергично помотал головой, что Аля испугалась за эту самую смешную, лопоухую голову.
На стол поставили чуть подсохший кекс «Столичный», густо начиненный темным изюмом, разлили чай, и Аля с тоской, выразительно посмотрела на бабушку. В ее взгляде читалось: «Сиди и поддерживай беседу. Не оставляй меня на съедение!»
Впрочем, боялся быть съеденным, кажется, именно представитель власти. До кекса он не дотронулся, а вот чай тут же выхлебал – на улице стояла жара, и в плотном мундире парню было непросто.
– Вы приезжий? – начала светскую беседу Софья Павловна. – Очевидно, из провинции? Трудитесь за жилье?
Товарищ Котиков удивился:
– Почему из провинции? Я москвич, коренной. И не в первом поколении. – Он опять покраснел. – И жилье мне не нужно, мы живем с мамой в двухкомнатной квартире. И я не тружусь – я служу. А еще оканчиваю юридический. Буду работать в милиции следователем. А участковым – для опыта, ну и… Мама у меня инвалид второй группы. Пенсия маленькая, я еще в школе работал. Разносил телеграммы, разгружал вагоны на Курском. Папа умер давно, мне было восемь. Так что я рано стал главой семьи. А мама у меня замечательная, – оживился он. – Преподаватель музыки.
– Как и моя! – почему-то Аля обрадовалась.
Участковый продолжил:
– Трудно передвигаться, дома на костылях. Но ученики приходят домой, потому что хотят заниматься именно с ней! А ей сложно, но она говорит, что это ее держит на свете. Ну и еще, конечно, я…
Софья Павловна и Аля переглянулись: вот так. А говорят, первое впечатление самое верное. Парень и вправду выглядит смешновато, такая уж внешность. Похож на деревенского простачка, приехавшего в столицу в надежде на жилплощадь и карьеру. А оказалось все совсем иначе.
Але стало неловко за свое ехидство.
– У вас к нам какие-то вопросы, Юрий, не помню по отчеству? – мягко спросила ба. – Не робейте, спрашивайте!
– Юрий Владимирович, – смутился он. – А вопросы – ну так, в принципе. Не беспокоят ли вас соседи, все ли нормально на лестничной клетке? Ну в плане там пьянства, или драк, или каких-нибудь хулиганств.
– Ну что вы, Юрий Владимирович! – горячо заверила его Софья Павловна. – Соседи у нас прекрасные, дом приличный, ну и вообще все нормально! Напротив живет дочь известного скрипача, хорошая женщина, тихая. В другой квартире приличная пара, муж с женой, химики.
Этим сведениям участковый очень обрадовался, вскочил, благодаря за чай и сто раз попросив прощения за беспокойство.
Софья Павловна уверила его, что он и вовсе их не побеспокоил, а даже наоборот – они очень рады знакомству.