Дома Аля разделась и глянула на себя в зеркало – румяная и свежая, как клубника с грядки. Вот что такое воздух и что такое… счастье.
Разбирала сумку, прикидывая, что на обед. Да, жареная картошечка, консервы – а что делать? – и соленые огурчики! В смысле, огурцы. На огурчики они как-то не тянут.
Жарила картошку и напевала.
Максим вошел в кухню и потянул носом.
– Ого! Кажется, нас ждет роскошный обед!
Потом подошел к ней сзади и обнял, но тут же скривился:
– Фу! Ты жареным пахнешь!
Она смутилась:
– Ну что делать…
Он развернул ее к себе, обнял и шепнул:
– А мне нравится. Сам удивляюсь. Пойдем? – и потянул ее за руку.
– Картошка сгорит, – пробормотала она.
– Выключи, – коротко приказал он.
Теперь раздевал ее он – медленно, с расстановкой, поглаживая плечи и бедра. Она стояла как каменная, как неживая. Только внутри все дрожало. И руки дрожали. И ноги были такими слабыми – вот-вот упадет. Ну и упала. В кровать. Точнее – на диван, старый, скрипучий, с проваленной серединой.
Мелькнуло: «Сколько здесь всего было, наверное.
Да и наплевать. Сейчас здесь я и он».
И снова были счастье, боль, разрывающая сердце, необъятная нежность, чуткость ее пальцев, дыхание в такт, такая отзывчивость и внимание…
Максим был растерян. Ошеломлен и испуган. И, кажется, счастлив.
Картошку все же дожарили, но далеко не сразу. Голодные, как дикие звери, набросились на неприхотливые яства. Запихивали в рот ложками, позабыв про манеры, давились, смеялись, мычали с полными ртами, закатывая глаза от удовольствия.
После обеда (ужина?) Максим снова растапливал камин, а Аля мыла посуду. «Обычная семейная жизнь», – подумала она. Хотя познания в этом у нее были весьма приблизительными. Наблюдать обычную семейную жизнь ей не пришлось.
Все впереди.
Уснули поздно, часа в четыре. Между бесконечными разговорами – теперь говорила она – пили чай, любили друг друга, проветривали дымную комнату, мерзли, подтапливали камин, пили холодную воду – от частика и огурцов пропадали от жажды. Максим слушал ее молча, не задавая вопросов. Иногда гладил ее по голове. И наконец не выдержали, уснули.
Перед сном Аля успела подумать: «Как же я нечеловечески счастлива! Говорите, так не бывает? Ага, как же! Бывает. И еще как. И я, кстати, всегда это знала».
На следующий день был лес и жареные опята все с той же картошкой, снова жажда и бесконечные чайники чая, холодная вода с металлическим привкусом и разговоры, разговоры… и, конечно, объятия, страсть.
Максим был удивлен. Такого он не ожидал. Не от Али – от себя. Вот как, оказывается, бывает…
В воскресенье вечером в электричке Аля вспомнила о Юре.
Этот вопрос надо закрыть, иначе ба от нее не отстанет.
Выйдя на Казанском, позвонила из автомата.
Трубку взял Юра. Услышав Алин голос, долго молчал.
– Ты меня слышишь? – разозлилась она. – Или перезвонить?
– Слышу, – ответил он. – Сейчас не могу говорить, маме нездоровится. Да и поздно уже – она разволнуется, куда это я на ночь. Давай завтра, а? В районе восьми?
– Семи, – ответила Аля. – В восемь я уже на работе.
Юра, Юрий Котиков, товарищ Фуражкин, дорогой милицейский, из головы вылетел в ту же минуту.
В метро она задремала, чуть не проехав свою остановку.
Когда открыла глаза, увидела напротив немолодую пару, мужа и жену, нарядных и усталых, видно, ехавших из гостей.
У мужчины был расстегнут ворот белой рубашки, и галстук съехал набок. У женщины подтекла косметика и обнажились все имеющиеся морщинки.
Мужчина, увидев, что Аля проснулась, подняв большой палец, весело ей подмигнул.
А женщина посмотрела на нее с сочувствием, жалостью и, кажется, завистью. Или ей показалось?
Бабушка, к счастью, спала.
Умывшись, Аля разглядывала свое отражение.
Изменилась. Как она изменилась! Не просто изменилась – стала другой. Глаза горели, кожа пылала и светилась, припухшие губы словно налились живительным соком.
И волосы! Волосы у Али были обычные, серые-пепельные, по словам бабушки, не густые и не жидкие – самые обычные, как у многих. Закрутишь – ничего, распустишь – бедновато. Так вот, эти прямые, довольно тусклые, обыкновенные волосы вдруг заблестели, порыжели-позолотились, стали пышнее, как будто обрели волшебную силу и – вот чудеса! – на концах мягко и плавно закрутились волной.
И тело! Теперь это было другое тело, другая кожа, другая грудь. Все было другим. Грудь стала упругой, соски сделались жестче. Бедра чуть раздались. Или показалось? С чего бы это им, интересно? Нет, бедра, кажется, те же. А вот кожа, тоже обычная, иногда шелушащаяся, с появляющимися вредными мелкими прыщиками, сухая, а на носу жирная, дурацкая, в общем, – явно стала шелковистее и глаже. И куда пропали противные пупырки, так называемая гусиная кожа?
Аля вытерла волосы и осторожно, на цыпочках, пошла к себе. Кажется, уснуть будет сложно, хотя устала ужасно. Но разве можно выключить голову, избавиться от мыслей и воспоминаний? Не думать, не вспоминать эти два дня? Его глаза, руки, плечи. Да и нужно ли бежать от воспоминаний, если человек так безразмерно, так отчаянно счастлив?
Человек – это она, Алевтина Александровна Добрынина, двадцати четырех лет, учитель русского языка и литературы.
И еще – женщина Максима Родионова. Лучшего из мужчин на земле.
Только утром, собираясь на работу, вспомнила про встречу с Юрой. Настроение тут же испортилось. Ну ладно, это просто необходимо пережить. Юра – человек нескандальный, кажется, необидчивый. Она предложит ему остаться друзьями и, конечно, вернет браслетик.
Откажется дружить – еще лучше! Дружба с влюбленным и преданным Юрой в ее планы как-то не вписывалась.
В семь вышла. Товарищ Котиков уже стоял у подъезда. Курил.
– Ты куришь? – удивилась Аля, забыв поздороваться.
Он молча кивнул.
Глаза у Юрия были страдальческие, вид понурый, и даже знаменитые уши как будто поникли.
И жалко, и смешно.
– Слушай, Юр, – отведя глаза, сказала Аля. – Я хочу извиниться. Некрасиво вышло, согласна. Понимаешь, случайно встретила школьных друзей. Те позвали на вечеринку. Прости меня, а? Виновата, не отрицаю.
Поискав глазами урну, Юра бросил окурок.
Окурок пролетел мимо.
– Снайпер, – прокомментировала Аля, еле сдерживая смех, и тут же натянула на лицо серьезное и виноватое выражение.
– Ладно, Аль, – проговорил он. – Как говорится, проехали. – Он вопросительно смотрел на нее, ожидая продолжения разговора.
Она молчала.
– Это все? – нетерпеливо спросил Юрий.
Аля пробормотала:
– Ну да… Извиниться хотела. Еще за бабушку поблагодарить. За корвалол. За щуку! В общем… за все. И не держи на меня зла, Юр! Поверь, я не специально!
– Держать на тебя зло? Да ты что, Алевтина? Какое там зло! И вообще, что бы ты ни сделала и что бы ты ни сказала, злиться на тебя я не могу.
– Спасибо, – искренне поблагодарила Аля и тут же ойкнула и полезла в сумку: – Юр, подожди! Совсем забыла! Браслет!
Он с удивлением смотрел на нее, как будто не понимая, о чем она говорит.
– Что-что?
– Браслет. Подарок. Понимаешь, мне неудобно… Подарок взяла, а на день рождения не явилась, – попыталась улыбнуться она. – Нехорошо получается. – Она протянула ему футляр. – Забери, а? Может, еще пригодится. Подаришь кому-нибудь.
Юра рассматривал ее, как будто видел впервые.
– Кому-нибудь? – переспросил он. – Пригодится, говоришь? Аля, ты что? Ты рехнулась?
– Ого! Оказывается, ты можешь грубить! – усмехнулась она.
– Это, – продолжил Юрий, показывая на футляр, который она держала в руке, – куплено тебе. Для тебя. Там твой знак, если ты не заметила. Дева. И первая буква твоего имени. – Он посмотрел в сторону. – А, ну да! И букву, и знак можно снять, прицепить другие. А вдруг и эти пригодятся, вдруг совпадут? Ну хоть частично! Нехорошо это как-то, Аль. Короче, хочешь – передари кому-нибудь ты. А хочешь – выброси. Только закончим на этом, ладно?
– Ладно, – согласилась она. – Ну прости.
– Ладно, давай! – резко ее перебив, он пошел к арке.
Обернулся: Аля все еще смотрела ему вслед.
– Да, если что-то надо, помощь какая-то, звони, не стесняйся. По старой дружбе.
Аля молча кивнула и направилась к метро. В вагоне открыла футляр – а что, браслет довольно симпатичный. Во всяком случае, без купечества и дурновкусия. Мило, как говорит ба. Мило и без претензий. Нацепила браслетик, повертела рукой и, как ни странно, осталась довольна.
Вечером ба внимательно разглядывала ее. Увидев браслет, удивилась:
– Ого! Молодец, что надела. Идет.
– Мило и без претензий, да, ба? – рассмеялась Аля.
– Помирилась с Юрой?
– Ага! Ну конечно, помирились, ба! Я, как воспитанный человек, извинилась. Он, как воспитанный человек, все понял и… Ну в общем, хорошо!
– Да вижу. Вижу, что у вас все хорошо! Уточнить бы еще кое-какие моменты… На даче у твоих коллег, как я понимаю, было весело, судя по твоему сияющему виду? Ну хорошо, все, молчу. Захочешь – расскажешь. Я очень рада, Аля. Рада, что все разрешилось.
– А я-то как рада! – улыбнулась Аля. Она глотнула остывшего чаю: – Ну я к себе? Тетрадок – вагон! До ночи или до утра. Зови, если что!
Софья Павловна пребывала в растерянности, и это еще мягко сказано. Девочка, кажется, влюблена. Неужели открылись глаза? Неужели наконец поняла? Неужели уговоры возымели действие?
Взяла и влюбилась в Юру? А если это кто-то другой? Прихорашивается, распускает волосы, носит когда-то нелюбимые джинсы? Для Юры – навряд ли бы она так старалась.
Может, просто надоели строгие рабочие вещи, узкие юбки, простые блузки, пиджак? Она еще так молода, а уже деловые костюмы и «Алевтина Александровна».
Ладно, посмотрим. Поживем – увидим. Глаз у Софьи Павловны все еще острый, Але ее не провести. Да и нет в Але хитрости и притворства. А браслетик? Надела подарок, значит, приняла.