– Ну привет.
– Привет.
Тишина.
Аля сидела, как школьница, опустив глаза и сложив на коленях руки. Максим смотрел на нее и чувствовал, как незнакомая прежде жалость и нежность заполняют его сердце. «Бедная девочка! А она же просто боится. Боится меня, дурака. Моей реакции. Отдала мне свою квартиру, готовит мне еду, стирает и гладит мои дурацкие тряпки, таскает продукты и не берет за них деньги. И боится! Меня, копеечного идиота, бездельника и дурака. Полнейшее ничтожество. Бедная Алька, любимая Алька! Любимая? О господи, да черт меня разберет! Черт разберет всю эту жизнь, впервые какую-то непонятную».
– Ну что? – спросил он. – Ты считаешь, это нормально, что такую новость я узнаю не от тебя, а от этой твоей, так сказать, подруги? Аля, ответь!
– Я… Я не знала, как тебе это сказать. – Она подняла на Максима глаза, полные отчаяния, страха и слез.
Он подошел к ней и сел на корточки. Взял в руки ее лицо.
– Я такая конченая сволочь, да, Алька? Такой подонок, что ты мне боялась сказать?
– Что ты, что ты, – с отчаянием заговорила она. – Ты самый лучший!
– Ну в этом ты заблуждаешься. И в этом заблуждении и есть твое большое несчастье.
Аля не выдержала, разрыдалась:
– Ты мое счастье, Максим! Большое счастье, слышишь! Ты прости меня, пожалуйста! Я правда не знала, как ты все это воспримешь.
– Боишься меня, – задумчиво произнес он. – А это, Алька, очень фигово. Очень фигово, понимаешь? Ведь если ты так считаешь, тогда зачем все? – В глазах его были боль и тоска. – Зачем, Алька?
Она схватила его за руку и забормотала, запричитала что-то малоразборчивое, но уловил он одно:
– Ты самый лучший и самый любимый…
Максим видел, что у нее начинается самая настоящая истерика, с громкими всхлипами, судорогами, иканием и бесконечным повторением одних и тех же слов.
Крепко прижав к себе, он гладил ее по голове, целовал опухшее и мокрое лицо, обнимал, и наконец она постепенно утихла.
Максим уложил Алю на диван, укрыл одеялом и, взяв за руку, сел с краю, как сидят у постели больного. Она успокоилась, и ему показалось, что она засыпает. В голове мелькнуло: «А ведь она беременна, и всякие стрессы ей противопоказаны».
Он осторожно попытался встать, но Аля сильно сжала его руку и прошептала:
– Посиди, пожалуйста.
Потом они пили чай с кексом, а после решили, что проголодались, и нагрели суп. Смолотили суп и почти целый батон. Аля извинялась за свое «обжорство», а Максим смеялся и говорил, что такая, пухлая, попастая и сисястая, она нравится ему еще больше.
Потом, как бы совсем между прочим, он сказал, что на свадьбу – «А ты наверняка хочешь свадьбу, я просто уверен», – у них денег нет.
– Так что парадные залы, фата там и прочее – я знаю, все девушки об этом мечтают, не спорь! – отменяются. Короче, все эти церемонии не для меня, извини! Давай просто и скромно, посидим где-нибудь: ты, я, мама и Софья – согласна?
Ошарашенная, Аля кивала и убеждала его, что никакой пышной свадьбы и белой фаты она никогда не хотела. «Нет, правда, честное слово!»
В общем, решили – заявление пойдут подавать во вторник, в понедельник в загсе, кажется, выходной.
– Откуда ты знаешь? – удивилась Аля.
– Где-то слышал.
Они рассмеялись.
Уехала Аля поздно – сказала, что бабушке нездоровится. На самом деле очень хотелось побыть одной.
На пороге долго целовались. По-другому, не так, как обычно. И Аля снова плакала, а Максим смеялся и называл ее дурочкой.
– Ведь все хорошо, чего ты ревешь?
Она улыбалась и сквозь слезы твердила:
– Не знаю…
Теперь предстоял разговор с бабушкой. Самое сложное.
В метро Аля уснула, чуть не проехав свою станцию.
На улице пахло весной, и воздух был прохладным и свежим. Скоро лето, экзамены, выпускной, а дальше – каникулы, торчащее пузо, свадьба и… Вся жизнь! Большущая, длинная, долгая! Вместе.
Утром увидела, что бабушка смотрит на нее странно, с каким-то любопытством:
– Аля, ты что-то поправилась! Или мне кажется?
Покраснев, отвела взгляд:
– Ну да… немножко. На углеводы потянуло, на булочки. Медсестра в школе сказала, что это бывает – весенний авитаминоз.
– А-а-а! – протянула ба. – Весенний. Понятно.
«Скажи, – твердила Аля про себя. – Вот сейчас и скажи, как раз самое время!»
Но промолчала, заячья душонка.
Во вторник они с Максимом подали заявление, после он пригласил Алю в кафе – отметить «важное событие».
– Боюсь только, что разоришь меня, Алька, с твоим-то аппетитом. Имей в виду – зарплата у экспедитора маленькая, так что скромнее, родная!
«Родная. Он сказал – родная. Впервые».
Сердце пело.
Аля и правда старалась держаться скромнее, но все равно объелась – салат с кальмарами, бульон с пирожком, жаркое из утки. Максим смотрел на нее и смеялся, в глазах прыгали чертики. А она смущалась, обижалась, отодвигала тарелку и через минуту пододвигала ее снова, опять принимаясь за еду.
На улице Максим купил ей букетик нарциссов, нежно-белых, с ярко-желтой середкой, пахли они восхитительно.
Шли по Страстному под руку, ну просто солидная семейная пара. Аля оживленно болтала:
– Знаешь, странно: все беременные реагируют на запахи. А мне хоть бы что! Соленого хотят или кислого, а мне – всего и подряд! И главное – побольше!
– Я заметил, – улыбался он, – что всего и подряд. И что побольше.
Аля тут же краснела, делала обиженное лицо и через минуту смеялась.
– Ты сказала Софье? – неожиданно серьезно спросил Максим.
– Сегодня скажу. Мы же сегодня подали заявление. А ты маме?
– Тоже сегодня. Но за нее-то я как раз спокоен. Алла будет не просто рада – счастлива. Наконец-то ее неудачник-сын остепенится. Ты боишься Софьи?
– Боюсь, потому что столько молчала, обманывала ее.
– Не только поэтому, не ври. При всей ее любви к Мусе вряд ли она мечтала породниться с ней таким способом. А хочешь, я пойду к ней и все объясню?
Аля покачала головой:
– Нет, спасибо. Я врала, мне и отвечать. Разберусь.
Но в тот день опять не сказала – у бабушки поднялось давление, и пришлось вызвать «Скорую». Как говорится, не до новостей. Решила – через пару дней, пусть немного окрепнет.
А через пару дней у арки при входе во двор наткнулась на товарища Фуражкина. Почему-то обрадовалась ему, как старому знакомому:
– Ой, Юра! Привет! Как дела?
Тот, увидев ее, как всегда, смутился и покраснел:
– Привет, да все нормально. Работаю в Следственном. Работа нравится. Мама… болеет. А в целом… все хорошо.
А ты изменилась, Аля! Повзрослела, что ли? Поправилась немножко, но тебе это очень идет! Румяная, свежая. И это в конце учебного года! Как работа, довольна? Детки не надоели? Как Софья Павловна, не хворает? Все хочу ее навестить, а все времени нет.
– Бабушка по-разному, – вздохнула Аля. – Возраст, сам понимаешь. Давлением мается. Но в целом бодра и разумна, как всегда. Но вообще-то сдала, Юр. Сдала.
Помолчали.
– А я, Юр, выхожу замуж! А насчет пополнела, – Аля улыбнулась, – так я в положении!
Юра отвел глаза и с усилием выдавил:
– Поздравляю. Ладно, прости, я побежал. – Он посмотрел на часы. – Я тут случайно, к старым знакомым зашел. Софье Павловне низкий поклон. Ты на работу?
Аля кивнула.
О, как потрусил! Как укусили. Ну да ладно, бог с ним.
Его тоже можно понять.
Юрий Котиков обернулся – Али уже не было.
Он сел на скамейку и посмотрел на свои руки – они ходили ходуном, как у заправского пьяницы. Ладно, переживем. И так все было понятно. Зря он тешил себя надеждой – вдруг когда-нибудь. Всякое ведь бывает.
Не бывает. Если женщина не любит, то не бывает. По крайней мере с такими, как Аля.
Посмотрел на часы – забежать к Софье Павловне? Да, полчаса есть. Как говорится, с оказией. Когда он еще попадет в этот двор? Никогда.
Софья Павловна открыла дверь и расплылась в улыбке:
– Юрочка! Ну наконец-то! А я тебя, признаться, ждала! Проходи, почаевничаем!
Он скинул куртку и ботинки, вымыл руки и с тяжелым сердцем прошел на кухню.
Софья налила чаю и села напротив.
– Какие новости? Как ты, как мама? Ну и вообще?
На последнем слове сделала ударение.
Юра хлебнул чаю, пробурчал что-то про работу, рассказал про маму: все по-прежнему, болеет, но хорошо, что так, не хуже. А в целом… все по-старому без новостей.
– Ой ли? – усмехнулась Софья Павловна. – Ну вы просто разведчики, и ты, и она!
Юра удивленно вскинул брови.
– А что, нет? – усмехнулась Софья Павловна. – Ты что думаешь, я ничего не вижу и не понимаю? И сколько можно молчать? Я вам что, враг?
Юра совсем смешался и растерялся:
– Простите, не понимаю. Вы о чем?
– О чем? Ну ты к тому же шутник, Юрий Котиков. Не знала, что у вас там, в милиции, такие шутники.
Уставившись в стол, Юра угрюмо молчал.
– Ну, раз ты такой непонятливый, я про тебя и про Альку. Мне кажется…
– Софья Павловна, – резко перебил Юрий. – Я не знаю, что там вам кажется, простите за резкость. И уж совсем не знаю, что у вас с вашей внучкой и что она вам рассказывает, точнее – что врет. Только мы не вместе. И еще, – он, видимо, решил идти до конца, – и еще я знаю, что Аля выходит замуж. И что она в положении. Извините.
Он резко встал и быстро вышел в прихожую. Оттуда крикнул:
– Спасибо за чай.
Софья Павловна сидела как каменная. В голове полный сумбур. Выходит замуж? Какой-то жених? В положении? Ее Аля? И это не Юра? Тогда кто? И почему внучка от нее это скрывает? Сильно закружилась голова и затошнило. Опять давление. Еле-еле, держась за стенку, добрела до кровати. Легла. Голова разрывалась. Адская, невыносимая боль. Надо выпить таблетку, а достать сил нет. Вот она рядом, на тумбочке. Но не дотянуться. Уснуть бы. Нет, не получится. Кое-как приподнялась, взяла таблетку. Стакан был пуст. На сухую не проглотить. Значит, надо подняться и налить воды. Ничего, потихоньку. По стеночке.