Она улыбнулась и закрыла глаза.
«Моя семья, – подумал Максим. – И я за нее отвечаю. Вот главное, что она сделала: дала мне почувствовать себя мужчиной. Она никогда не упрекала меня в том, за что я сам себя ненавижу».
Про себя он всегда все понимал и про слабости свои знал лучше других. И про характер. Поганый характер. А Аля его уважала. За что? За те копейки, которые он ей приносит? За его нытье, недовольство собой и окружающими, ядовитый язык, отсутствие обыкновенных, рядовых мужских навыков, его руки-крюки?
Какой он мужик? Слабый и дохлый, если по правде. Воистину, любовь в глазах смотрящего. «Ох, Алька, Алька! И ты по-прежнему считаешь, что тебе со мной повезло? Глупенькая моя. Самая лучшая, самая-самая. Спасибо тебе. За все, Алька, спасибо. Ты не просто сделала меня человеком – ты дала мне возможность почувствовать это. То, что я человек и мужчина».
На Юго-Западе было тесновато. С дочкой спали по очереди, менялись. Максим вышел на работу, и Аля запретила ему ночные смены. Денег катастрофически не хватало – его копеечная зарплата и ее жалкие детские.
Максим видел, что возвращаться в Минаевский Але тяжело. Да и здесь красота – под боком роща, все гуляют с колясками. Воздух опять же. Сдать квартиру в Минаевском? Но там так захламлено и нужен ремонт. Эту сдать проще.
К тому же через год Аля собиралась выйти на работу. Все из-за тех же проклятых денег. А из Минаевского до работы рукой подать.
Решили переезжать – самый простой выход. Выкинуть лишнее, все отмыть, кое-где подкрасить, частично поменять обои. Словом, как говорится, малой кровью, самой малой.
В няньки напросилась Майка. Чудна́я, смешная, смешливая.
Приезжала на Юго-Запад с утра, а Аля с Максимом уезжали в Минаевский. Мыли, красили, клеили. В бабушкину комнату Аля не заходила. Сказала, что там все останется, как было при ней.
Через месяц квартира имела вид посвежевший и слегка обновленный.
Квартиру на Юго-Западе они сдали легко.
К ноябрьским переехали. Первые дни Аля ходила растерянная, часто плакала. А потом ничего, пообвыклась.
Жизнь продолжалась. По выходным напрашивалась Майка, говорила, что скучает по Анечке. А Аля с Максимом, счастливые от неожиданной свободы, бежали в кино или в театр, сидели в кафе или просто шатались по улицам.
– Майка – наше спасение, – твердила Аля и совала ей деньги.
Та обижалась до слез:
– Алевтинсанна! Вы меня оскорбляете!
А вот подарочки принимала – но только к праздникам: духи, колготки, кофточку, косметику. Разглядывала долго и внимательно. «Чистый папуас!» – смеялся Максим.
Девочка эта, одинокая и несчастная, стала членом семьи.
Аля ее очень жалела.
Через год Аля вышла на работу, и стало полегче. Анечку отдали в ясли. Когда заболевала, с ней сидела Майка, палочка-выручалочка.
Максим думал о работе: конечно, надо что-то менять, так дальше продолжаться не может. Звонил знакомым, просил отца. Предложения были дурацкими: автослесарем или в металлоремонт, там можно делать хорошие бабки. Или завхозом в училище, по большущему блату, намекали на возможность воровать, «делать дела». Еще не хватало.
Максим понимал – без профессии денег не заработать. А получать профессию поздновато. Да и какую? Ни к чему его не тянуло. Совсем ни к чему. Выходит – нахлебник. Зарплата жены, квартиры жены.
Сидел ночами на кухне, курил, терзал себя. Но в голову ничего так и не приходило. Ну и, как всегда, утешал себя: «Ладно, что-нибудь выскочит». Как всегда, надеялся на русский авось. Вспомнил слова Лобановой: «Тебе, Родионов, с твоей внешностью и харизмой, работать не надо. А надо ловко пристроиться к богатенькой бабе – и все, дело в шляпе».
Боже, какое же счастье, что ее, этой стервы, нет в Алиной жизни.
Однако Аля Олю не забыла и уже из Минаевского позвонила ей.
– Олька, слава богу! – радостно закричала она в трубку. – А то я уже волновалась!
В ответ презрительное Олино хмыканье:
– Прям так? И с чего? Что со мной станется? Да и вообще, Добрынина! Или как тебя там – ага, волновалась! Рассказывай. Поэтому и объявилась спустя сто лет!
Аля постаралась не обижаться:
– Мы переехали в Минаевский, теперь снова соседи! Приходи, Олька! Как я соскучилась! На дочку нашу посмотришь – совсем большая, уже что-то лопочет.! И такая хорошенькая! Нет, честное слово! Вылитый папочка!
Оля затянулась сигаретой:
– Как-нибудь забегу. А что до младенцев – так ты же знаешь, я к ним равнодушна. Не мое, как говорится. Но на вас, на образцовую, так сказать, семейную пару, с удовольствием посмотрю.
Аля опять сглотнула обиду и продолжила:
– Ну а как у тебя, Олька? Что нового? Ну и вообще?
– Вообще? Вообще все отлично! Два месяца торчала на море! Красота! Питалась одними персиками и виноградом и еще шашлыками. Ни в чем себе не отказывала. Наплавалась, кажется, на сто лет вперед! Зажарилась до черноты, просто мулатка.
– Здорово! – обрадовалась за нее Аля. – А мы все лето на даче. Хорошо, лето не подвело – ни дождей, ни холодов! А с кем ты была на югах? С Олегом?
Оля хрипло рассмеялась:
– Ага, сейчас! Спешу и падаю. С Олегом мы давно расстались, еще весной. Эта сволочь в Стокгольме, в длительной командировке. Как понимаешь, с женой! Мамаша подсунула – времечко поджимало. Ну и по-быстренькому состряпали – и свадебку в «Белграде», и медовый месяц в Пицунде. Ну и отбыли по адресу. – Оля замолчала.
Аля судорожно подыскивала слова. Собралась с духом и выдала:
– Ну и слава богу, Оль! Ты ведь сама говорила – он оказался совсем непорядочным человеком.
– Что ты заладила «слава богу, слава богу»! Может, ты еще в церковь стала ходить? А что, сейчас это модно! Толпами ринулись. Что «слава богу», Добрынина? Что непорядочным человеком оказался? Кстати, а твой? Твой не оказался? Они же одним миром мазаны, и мой бывший, и твой… настоящий!
Аля еле сдержалась, чтобы не бросить трубку.
Ответила сухо:
– Мой, Оля, не оказался. Мне повезло.
– Ну и слава богу, – рассмеялась та. – Видишь, за тобой повторяю! Нет, правда – мои поздравления, искренняя радость и удивление! Может, не зря говорят, что мужчину делает женщина? А на море я была с новым другом. Хороший мужик, нежадный. По нынешним временам это уже, знаешь, немало. Нежадный и небедный, но, Добрынина, мне вот не так повезло! Женат мой любовник. Крепко женат.
– Ну, – растерянно протянула смущенная Аля, – всяко в жизни бывает. Может, что-нибудь и выйдет? Как ты говоришь? Жена не стена?
– Не может, – жестко отрезала Оля. – Не может. Да и не надо, наверное. Меня все устраивает. На черта мне эти семейные дела, а? Котлеты, носки? Подбери, поднеси! На черта? Я свободная женщина. Куда хочу – туда иду. Сколько хочу – валяюсь. Что хочу, то и делаю. Свобода, Алька, превыше всего. Это я давно поняла. Деньги он мне дает, на курорт вывез. Тряпки – любые, пожалуйста! Приходит два раза в неделю. А в остальное время я, Аля, сама себе хозяйка. Ни забот, ни хлопот! И что мне еще надо? Что, позавидовала? – рассмеялась она. – То-то!
«Не позавидовала», – подумала Аля, но вслух сказала:
– Ну и хорошо, Оль. Я искренне за тебя рада. Кстати, Оль, я бабушку похоронила.
– Царствие небесное! – отозвалась Оля.
– А ты у мамы была на могиле? Я могу с тобой съездить, если хочешь.
– У мамы? – переспросила Оля. – В смысле, у Катьки? На какой могиле, Аль? Ты с дуба рухнула? Там нет могилы. Там яма, куда сброшены все неопознанные и невостребованные. Братская могила, понимаешь? Мне кому там цветы класть? Бомжам и алкашне? Нет, спасибо. Не была и не буду. Ты училка, я понимаю. У тебя в крови – поучать. Но только не меня, слышишь, Добрынина? Меня из этого списка вычеркни.
– Прости, – пролепетала Аля. – Прости ради бога. Я у своих тоже сто лет не была. Поэтому и спросила.
Оля молчала, давая понять, что разговор окончен.
Аля смущенно попрощалась. Оля ответила коротким «пока» и первой бросила трубку.
Вычеркни… Да, Оля права. Снова черт за язык дернул. У всех своя жизнь. Все давно выросли. На что Оле ее советы? Глупость какая. А про «вычеркни» – кажется, они давно друг друга вычеркнули…
Жизнь Али и Максима между тем шла своим чередом.
Почти пять лет счастья. Это много или мало?
Нет, всякое было, всякое. Максим мучился, и Аля это видела. Страдал из-за отсутствия работы, из-за мизерной зарплаты. Взрослый мужик, отец семейства, а бегает по этажам, мотается по городу с папками и конвертами.
Из института он в конце концов ушел. Устроился автослесарем в автомобильную мастерскую. Приходил черный от усталости, злой, раздраженный. Полчаса отмывал руки от масел и смазок. Смотреть на это было невыносимо.
– Какой из тебя автослесарь? – Аля срывалась на крик. – Немедленно уходи!
Максим смотрел на нее зло, раздраженно:
– О как! Какой из меня автослесарь? А не подскажешь, куда мне податься? Может, в скрипачи или писатели? Или ученые-микробиологи? А может, я клевый парикмахер? Или, к примеру, массажист? Вариантов полно – жду предложений! – Он швырял ложку и хлопал дверью.
Аля ревела на кухне. Что делать? А что, массажист очень даже неплохо – окончить курсы, получить диплом. Все лучше, чем валяться под машинами и якшаться со слесарями-алкашами.
Но Максима не убедить, пока он сам не примет решения. Аля его знает. Сколько лет мучился в экспедиторах, пока не ушел.
Так и здесь. Надо ждать. Что касается денег – деньги он приносил. Только они пахли машинным маслом, бензином, какой-то химией, и Але почему-то было брезгливо брать их в руки. Часто Максим приходил под мухой, и в таком состоянии он был еще более раздраженным, правда, именно с женой. Дочку он тут же хватал на руки и принимался тетешкать. Анька смеялась и хватала его за лицо. Первое слово – «па».
А Аля молчала, понимая, что катится все не туда. Но как только заводила разговор, разражался скандал.
– Мало? – кричал Максим. – Теперь тебе тоже мало?