И да, Аля скучала по Максиму, но не могла представить его здесь, рядом, за обеденным столом или в постели. И очень, очень была благодарна ему за то, что он не появляется и не просит пойти на разговор.
– Алечка! – Алла всхлипнула.
Что у нее с голосом? Простыла, больна? Или чем-то расстроена? Проблем там хватает, бедная Алла.
– Алечка, – повторила она и заплакала. – Горе у нас. Такое горе, Алечка!
– Что случилось, Алла Аркадьевна, что?
Никакого дурного предчувствия. Никакого. Наверное, муж окончательно ушел, и Алла осталась одна.
– Алечка, – повторяла свекровь, – какое горе, девочка!
Аля начала раздражаться. Хотелось крикнуть: «У меня тоже большая беда! А я, между прочим, держусь!»
– Максим, – вдруг услышала Аля. – Максима больше нет. Умер мой сын! Аля, Аля? Что ты молчишь? Ты меня слышишь? Он умер!
Аля молчала.
– Аля! – кричала во весь голос свекровь. – Аля, ответь! Ты меня слышишь?
– Слышу, – одними губами ответила Аля. – Я вас слышу, Алла Аркадьевна. – И, не выпуская трубку из рук, сползла по стене.
Аля слегла. Крутилась возле нее Майка. Днем вызывали врача, по ночам неотложку. Алла звонила и рыдала. Майка не звала Алю к телефону, однако все выяснила. Накануне к Максиму зашел сосед за топором – свой потерял. Максим был нетрезвым, выпили еще, по словам соседа. На старые дрожжи тот совсем раскис. Ничем не делился, просто сказал, что жизнь кончилась и в этом он сам виноват. Мужик посочувствовал и пошел по своим делам. На следующий день зашел, чтобы отдать топор. Толкнул дверь – она была не заперта. В доме было душно и пахло гарью. На диване лежал Максим. Казалось, что он спит. Сосед потряс его за плечо – ничего. Сообразил пощупать пульс – и все понял.
Окна были закрыты, заслонка на дымоходе в голландке тоже.
– Угорел, бедный, – объяснил сосед. – И зачем топил – тепло ведь! А вьюшки забыл? Пьяный был и просто забыл? Правды теперь никто не узнает. Вызвал милицию, те все осмотрели, составил протокол, приехала труповозка, и труп увезли. Майка пересказывала теми же словами, что говорил простоватый сосед. Не удосужилась как-то помягче.
И ума не хватило, и зла на него была сильно – понимала, что покойный муж чем-то обидел ее бесценную Алевтинсанну.
Аля слушала, отвернувшись к стене.
Выдавила из себя:
– Узнай, когда похороны.
– А я все записала, – сообщила Майка и вытащила бумажку.
Похороны назначены на послезавтра, местный морг, в одиннадцать утра, надо привезти что-то из одежды и оплатить ритуальные услуги. Ну и кладбище – документы, договор с могильщиками и все остальное.
– Майка, – сухими губами спросила Аля, – кто будет этим всем заниматься? Алла Аркадьевна?
– Нет, не она. Она вообще валяется, с сердцем плохо. Муж ее, козел, сказал, что у покойника есть законная жена, пусть она все и делает. Сволочь, да? Ну вы и раньше рассказывали. А свекор ваш в отпуске. Время-то отпускное, все по курортам. И никто не знает, как его найти. Что будем делать, Алевтинсанна? Выходит, мы сами?
– Сами, Майка. Сами. Больше некому. Только вот Анька… Куда ее, а?
– С собой, Алевтинсанна! Больше у нас никого!
Оставить с Тусей? Та до дрожи боится детей. Лиза совсем старенькая. Кто-то из коллег? Инна Львовна? Она славная тетка и не откажет.
«Без Майки я пропаду, не справлюсь, – лихорадочно думала Аля. – Господи, за что? Я виновата, и только я. Мне надо было туда поехать, забрать его, привезти домой. Это я отправила его на тот свет. Из-за меня умерла бабушка. Из-за меня умер мой муж. И как мне жить после этого? Как?»
Похороны Аля почти не запомнила. Участковый врач шепнул Майке, чтобы она держала Алю на успокоительных. Этим спаслась – от лекарств сознание было затуманенное, голова чугунная, речь несвязная, и все время хотелось спать.
В подмосковный морг поехала Майка – с одеждой и деньгами на все про все.
Рано утром за ними заехала Алла с мужем и старшими детьми. Молча кивнули друг другу и сели в машину. Всю дорогу молчали. Иногда молчание прерывалось Аллиными рыданиями.
У гроба, куда подвела ее верная Майка, наконец посмотрела на мужа. «Какой он красивый, – мелькнуло в голове. – И какой молодой! Только бледный, очень бледный, совсем белого цвета. И седина? Откуда у него седина? Ее раньше не было». Испуганно оглянувшись на прощающихся, осторожно дотронулась до его головы. Провела пальцами по волосам, по носу, бровям, скулам и подбородку. Потом провела пальцем по холодным, плотно сжатым и белым губам.
Все было чужим. Не его. Это был не Максим, не ее любимый. Это был другой человек, незнакомый.
Аля отошла на шаг от гроба.
По залу прошелестел шепот:
– Не попрощалась, не поцеловала.
«Я попрощалась, – хотелось ответить ей. – Только с кем? Это не он. Не мой муж. И целовать его я не хочу».
К гробу подвели Аллу. Последнее, что увидела Аля, – как, заголосив, свекровь упала на гроб.
Ухоженное Ваганьковское, где хоронили Максима, было чистым, вылизанным. Аля вдруг вспомнила деревенское кладбище, где лежали мама и баба Липа. И тут ее прорвало. Плакала она громко, навзрыд, не стесняясь и не думая ни о ком.
Поминки справляли в ресторане. Увидев накрытый стол, публика оживилась и бесцеремонно принялась рассаживаться. Аля смотрела на тарелки с салатами, блюда со стопками блинов, красную икру в прозрачных вазочках, мясную нарезку, рыбные тарелки, и ее затошнило.
Но делать было нечего. Пришлось остаться. За столом оживленно болтали и с удовольствием ели.
– Поешь, Майечка! Дома-то у нас ничего…
– Не могу, никогда не могла жрать на поминках.
– Обычай такой, – вздохнула Аля. – А может, и правильно. Жизнь продолжается…
Время от времени люди неохотно вставали и пытались произнести речи. Аля уловила одно – Максима никто не нахваливал, никто не говорил того, что обычно говорят на поминках: «Он был замечательным человеком, прекрасным внуком и отличным сыном, чудесным специалистом и фанатом своего дела, прекрасным мужем и отцом». Ничего этого не было. Только короткие, рубленые, сухие, похожие друг на друга фразы: «Ушел молодым, слишком рано». Ну и советы родне постараться держаться. Ни одного хорошего, доброго, теплого слова. Выходит, никто, кроме нее, его не знал? Так и не узнал? Даже собственная мать? И Аля встала. Майка, испуганно хлопая глазами, смотрела на нее и не отпускала ее руку.
Аля слабо ей улыбнулась:
– Все хорошо, не волнуйся. – И руку вынула.
Голос дрожал, был слабым, почти еле слышным. Дрожали и руки, холодные и влажные. Да и ноги – еле держали, схватилась за спинку стула.
– Я, – начала она, – попрошу вас отложить вилки и ножи. И помолчать.
Все тут же остановились и, переглядываясь друг с другом, замолчали.
– Спасибо, – сказала Аля. – Здесь никто – никто! – голос ее чуть окреп, – не сказал ни одного доброго слова про моего мужа. Ну бог вам судья. Скажу я, его жена. То есть, – она запнулась, – вдова. – Из глаз брызнули слезы. Проглотив тугой ком и взяв себя в руки, она продолжила: – Мой муж… был замечательным. Не очень удачливым, да… Сложным. Ему было сложно даже с самим собой, что говорить про всех остальных. Но у него – а я это знаю лучше других – было честное и доброе сердце. Сердце, которое умело любить и жалеть. И мы, я и наша дочь, были под крепкой защитой своего мужчины. Мы чувствовали себя женщинами, девочками. Он умел делать сюрпризы. Умел и хотел нас удивлять. И у него получалось. – Аля замолчала. – Да, и еще. Он очень старался, Старался наверстать то, что упустил с юности. Старался быть мужчиной, а мужчина – это ответственность. А еще у него, – она замолчала, сглатывая слезы, – у него была трепетная и чистая душа. Хотя он это тщательно скрывал.
Я не знаю, – после паузы продолжила она, – как буду жить дальше. После него. Как будет жить его дочь. Я не знаю. Не представляю. Знаю одно – такого, как он, я больше не встречу. Спасибо, – она оглядела притихших гостей. – И извините. Дочка с чужим человеком, и мне надо ехать. – Залпом выпив полную, до краев, рюмку водки, Аля кивнула Майке.
Та, мгновенно подскочив и подхватив ее за руку, кивнула гостям.
До двери было три, максимум пять шагов. И это были самые сложные, самые тяжелые, самые долгие, почти непреодолимые шаги в Алиной жизни.
Выйдя из зала, они услышали громкий вой Аллы.
«Не попрощалась, – подумала Аля, – а возвращаться сил нет. Ладно, вечером позвоню, извинюсь».
Дома Майка сразу уложила Алю в постель, дала таблеток и капель, принесла горячего чаю и накрыла двумя одеялами – ее трясло.
Сон навалился мгновенно, успела подумать одно: спасибо таблеткам. И еще – этот день прошел, она его пережила.
Но разве это самое сложное? Самое сложное жить дальше. Без Максима. И с тем чувством, которое с ней теперь навсегда, – с чувством вины. И еще – жить одной, всегда одной. До конца жизни. Вот что она знала наверняка – что жизнь свою она не устроит. Потому что не хочет. И никогда не захочет.
Вечером того же дня позвонила Виктория, очень удивив проснувшуюся Алю. Та выразила соболезнования и неожиданно предложила отпуск – конечно, за свой счет, здесь она ничего поделать не может, увы. Оформит по семейным обстоятельствам, сколько вам надо, можете не выходить вообще. А хотите больничный? Ну и вообще, Алевтина Александровна! Я приму любое ваше решение! Любое, вы слышите?
И совсем тихо:
– Ну как вы, моя дорогая? Хотя понимаю – дурацкий вопрос.
Удивленная и тронутая, Аля поблагодарила начальницу и попросила ее не беспокоиться, пытаясь объяснить, что на работе ей будет только легче:
– А дома… дома ужасно! И если можно, то послезавтра я выйду.
– Ну и правильно, – отозвалась Виктория. – А знаете, я бы сделала то же самое! В общем, жду!
«Удивительно, – думала Аля, – вот про кого бы никогда не подумала – так это про нее. Казалось, железобетонная стерва, без сердца и жалости. А нате вам, человек».
Школа, суетливая, шумная, встревоженная экзаменами, закрутила с первой минуты.