Вот так я и упустила своего сына, Аля. Сама отдала, своими руками. А ребенка нельзя отдавать никому, даже бабке! На груди носить, при сердце, как брошку! И никогда, никому – понимаешь? Кого могла воспитать моя мать? Избалованного барчука. И я это видела. Нет, я пыталась… бороться. Но – бесполезно, мы с Мусей только ругались. И во всем она обвиняла меня. Я устраивала свою жизнь, я развелась с его отцом. Все я, я. Я не имела на это права! Она имела, а я нет. Она прожила, как хотела, а я… Не могла. Ну и в итоге я уезжала. Чмокала сына и уезжала. Себе дороже. Ну и развод, новый брак. Дети. У бывшего мужа новая семья. Старая, выжившая из ума Муся. И подросток Максим. Что получилось? А то, что и должно было, – вырос эгоист, равнодушный и безразличный.
Аля пыталась протестовать. Алла сделала успокаивающий жест рукой:
– Знаю, знаю. – И добавила: – Это ты, Аленька, из него человека сделала. Ты. И твоя любовь. И не спорь, умоляю! Я знаю, что он был… неплохим. Но без тебя бы пропал еще раньше, поверь. В общем, так. Дача ваша. Твоя и Анютина. И распоряжаться ею вам. Захочешь – продашь, деньги приличные. Не за дом, разумеется, – за участок. Я понимаю, жить тебе там. Но дело твое – как решишь, так и правильно! Все, Алечка, все! Да, и еще… А знаешь, я всегда знала, что он не жилец. Не знала, нет – чувствовала. Чувствовала, что уйдет молодым… Почему? Не знаю. Но чувствовала. Что-то трагическое было в нем с самого детства. – Аля взглянула на часы, постучала по циферблату: – Бегу! Дети одни, что натворят – ой, не дай бог! В общем, подумай. О дочке подумай. Ну, спасибо, что выслушала! – И, чмокнув ее в щеку, Алла Аркадьевна быстрым шагом ушла.
Аля вздохнула, расплатилась за кофе и медленно побрела по Красной Пресне. У зоопарка остановилась – надо бы Анечку в зоопарк, как только они с Майей вернутся. Да и вообще – пусть возвращаются! Аля поняла, как соскучилась. Правильно Алла сказала – как брошку, возле сердца, на груди. И улыбнулась, предвкушая встречу. Мороженое шоколадное – обязательно, тортик фруктовый. Анька любит фруктовый. Ну и все остальное: ветчинки, колбаски. Фруктов. Майке – селедки и маринованных огурцов, она любит соленое. И сегодня же, прямо сегодня, попросить их вернуться!
«Как брошку, – повторяла она, спускаясь в метро, – на груди».
Ночью Аля думала о разговоре со свекровью. У всех своя правда, как говорила бабушка. И здесь то же самое. Бедная, бедная Алла. Все бедные, все несчастные, все обиженные друг на друга. А ведь самые близкие люди – самые-самые, ближе нет. Разве так можно? В ту ночь поклялась – никогда! Никогда она не будет мешать дочке. Никогда не осложнит ее жизнь. Никогда не оставит ее. Будет всегда и во всем поддерживать – за себя и за отца. И будет всегда на ее стороне. Даже если она не права. И еще – всегда ее поймет. Чего бы это ни стоило.
А на следующий день позвонила Оля. Захлебываясь от рыданий, кричала:
– Алька, прости, я все наврала, все наврала про Максима. От злобы, от зависти! Про то, что он меня послушал и женился на тебе. Он меня просто послал тогда. Да, послал. А теперь… Господи, ужас какой! – верещала Ольга. – Алька, ужас, кошмар! Такой молодой, и такой красивый, и такая ужасная смерть! Алька, мои соболезнования! А что ты не позвонила и не сообщила? Я бы пришла попрощаться. Аль, ты меня слышишь?
– Я тебя слышу, – спокойно ответила Аля.
– И что? – осторожно спросила Ольга. – Ты меня простишь? Я же тебе как на духу все рассказала. Проехали?
– Нет, Оль. Не проехали. Никак не получается с проездом – прости. Шины на ободах и запаски кончились. Да, и, пожалуйста, забудь мой телефон.
Ни с каким морем и с Бердянском не получилось – через пару дней Аля попала в знаменитую Соловьевку, куда устроила ее директриса, с диагнозом – нервное истощение.
Почти три недели тишины, покоя и процедур – кислородный и травяные коктейли, лечебная физкультура, массажи, лечебный сон, расслабляющий гипноз, трудотерапия и кефир вместо ужина.
«Кое-как подлатали», – как говорила Аля. Только ужасно обидно, что девчонки так и не побывали на море. Ну ничего, в следующем году. Бедные деревенские жители, Анька и Майка! Наверное, совсем одичали в этих Тетешках.
Анька росла беспроблемной. Нет, характер, конечно, присутствовал, все в порядке. И ссорились они с Алей, и обижались друг на друга, и не сходились во мнениях. Но по пустякам, в ерунде, прекрасно понимая, что никогда – никогда! – не может у них быть серьезных разногласий.
Училась Анька прекрасно – шла на золотую медаль. Но Але было неловко – она в школе завуч, а дочь медалистка.
Успевала Анька многое другое – и бальные танцы, и музыкалка по фортепиано, и короткое увлечение фехтованием, и коньки, и языки – сама выучила французский и принялась за испанский.
– Мама! Весь мир открыт, понимаешь? И стыдно не знать языки.
– Весь мир говорит на английском. Тебе этого мало?
– Во-первых, не весь, – парировала дочь. – Французы, например, страшные националисты и не желают говорить на английском. Итальянцы не очень, испанцы – те просто не хотят, больно надо. Это ментальность. Мам, ну что плохого, если я буду знать еще пару-тройку других языков?
– Да нет, ничего плохого, – принималась оправдываться Аля. – Просто мне тебя жалко. В твоем весеннем, персиковом возрасте гуляют по вечерам, влюбляются, целуются и мечтают, а не сидят за учебниками. А так – на здоровье.
«Странная девочка получилась, – удивлялась Аля, разглядывая дочь. – Чудна́я, ей-богу! С ее красотой и талантами носа не задирает, стесняется, сто раз подумает, прежде чем попросить».
Аня была красивой с самого рождения, без перерыва на мерзкий пубертат, когда дурнеют даже самые симпатичные дети. У Ани ни кожа не испортилась, ни нос не вытянулся, ни в глупости всякие не потянуло – никаких там проколотых пупков, дырок в ушах, в языке или еще где-то. Никаких татуировок – упаси боже! Даже косметикой она не пользовалась. Да и незачем, и так все прекрасно. А фигура? Длиннющие ноги, высокая шея, тонкая талия, красивая грудь! Королева.
Тряпок дорогих не требовала, в магазины ее было не затащить, хотя Аля на этом и не думала экономить. Одевалась просто, стиль кэжуал – джинсы, майки, свитерки, кроссовки или мокасины. Но и это ее не портило. Натянет джинсы и обычный серый свитерок из «Бенеттона», распустит волосы – и все оборачиваются, застывают с открытыми ртами.
Мать и дочь друг без друга прожить не могли. Если расставались хотя бы на пару дней – беспрерывные звонки, сжирающие огромные деньги.
– Мам, ну поговори со мной еще! Ты что, торопишься?
Аля вздыхала:
– А где все девочки, Анька? На дискотеке? А ты, понятное дело, как всегда, в номере? По аллеям прогуливаешься, на природу любуешься? Ну молодец. Так и останешься в старых девах! Ох, Анька!
«Дурочка моя, – думала Аля. – Моя самая лучшая! За что мне это счастье – такая дочь?»
Самое странное, что случилось в Алиной жизни, – это дружба с Викторией. Да-да, именно дружба, а не просто хорошие рабочие отношения.
Началось все давно, вскоре после ухода Максима.
Как-то вечером, на улице стояла полная тьма, засидевшаяся на работе Аля – Анька была с Майкой, домой идти не хотелось – глянула на часы и обомлела: ничего себе, половина девятого!
Схватила плащ, зонт – за окном лил густой ноябрьский дождь – и выскочила из кабинета. Ночной сторож проводил ее сочувствующим взглядом – ох уж эти училки!
На крыльце под навесом, накинув на плечи пальто, курила Виктория. Увидев Алю, удивилась:
– И вы еще здесь! Выходит, две сумасшедших на одну школу – уже легче! – Она рассмеялась. – Торопитесь? – спросила Виктория, выбрасывая в урну окурок.
– Да нет, некуда торопиться…
– А может, ко мне? По рюмке чаю?
– Можно, – согласилась Аля. Отказываться было неудобно.
В кабинете Виктории было уютно. Отсвечивая мягким оранжевым светом, горела настольная лампа, зеленые шторы были плотно задернуты. По карнизу деликатно барабанил дождь.
Виктория включила электрический чайник, достала вафельный торт, чашки, блюдца и ложки и, задумавшись, остановилась:
– А если по коньячку, а, Алевтина Александровна? По чуть-чуть, я вообще-то не пью.
– Я тоже, – улыбнулась Аля, – но по чуть-чуть можно.
Обрадованная, Виктория достала початую бутылку французского коньяка и две крошечные рюмочки.
– Вот так, – вздохнула она, – теперь пойдут слухи, что директриса алкоголичка. Хотя нет, от вас не пойдут, – улыбнулась она. – Проверено временем!
– Не пойдут, – подтвердила Аля. – Не сомневайтесь.
Душевно и славно посидели до часу ночи, не заметив, как пролетело время. Правда, пару раз мешал Семеныч, ночной сторож:
– Вы тут живы, девчонки? А то прям волнуюсь! Неспокойно мне как-то – кино смотреть не могу!
Они, здорово пьяненькие, смеялись до слез:
– Живы, Семеныч! Ступай к себе! А что за кино? Про войну? А мы думали, что эротика!
И снова взрыв смеха.
В тот вечер они подружились. Как оказалось – навсегда и накрепко, вот как бывает.
Виктория рассказывала про свою жизнь. А жизнь эта, по слухам, сытая и сладкая, оказалась сытой, но очень и очень несладкой.
Рыжая красавица из хорошей московской семьи влюбилась в восемнадцать в отцовского друга, человека женатого и солидного, подполковника, старше ее на восемнадцать лет.
Он был красавец – высоченный, стройный, широкоплечий, голубоглазый, с седыми висками.
Родители долго ни о чем не догадывались, но, как всегда, подвела случайность – кто-то из знакомых увидел их вместе в скромном, крохотном кафе-мороженом на окраине города.
Ну и понеслось! Узнали все: и родители, и жена. «Супруга, – усмехнулась Виктория, – все называли ее супругой».
Родители были в ужасе – их красавица дочь закрутила роман с их ровесником, женатым человеком да еще и другом семьи. Позор, горький позор, стыд. Как смотреть людям в глаза? Как утешить супругу приятеля? Как оправдаться? Супруга писала в инстанции, умоляя спасти семью. В семье, кстати, подрастала дочь. А карьера? Его блестящая карьера?