Все теперь решается там, под Сталинградом. Вся судьба войны. Сегодня в двенадцать часов должны быть важные утренние сообщения.
Днем
Утренние сообщения нехороши. Немцы заняли несколько улиц в рабочем поселке.
Сводка очень плоха: мы оставили рабочий поселок. Опять навалилась на сердце такая тяжесть, что трудно дышать.
Хорошо хотя бы то, что мы кончили «Обращение». Сегодня отвезу его.
От Жанны по-прежнему ни слова. Сдам сегодня «Обращение» (только бы не заставили переделывать). И снова за главу.
Я только тогда и спокойна, когда ухожу с головой в работу. Даже сводки еле доносятся сквозь эту толщу.
Но вдруг – толчок в сердце, – и тебя стремительно выносит наверх, навстречу всем трудностям.
У И. Д. тоже все трудно и плохо. Как на фронте.
Сводка несколько тверже: отбиваем атаки.
Все хуже чувствую себя по утрам, все труднее мне вставать. А между тем нельзя сейчас хворать.
Утренняя сводка средняя: в Сталинграде мы отдали квартал. Тревожно, тревожно на душе.
Дойдя за вчерашний день до полного изнеможения от юбилейного стихотворения, я внезапно решилась: отсекла две первые строфы (они-то меня и путали, а я прикипела к ним и не могла отстать). Сегодня я кончила это стихотворение.
Оно было мне наукой – не упорствовать. А то бывает: идешь по ложному пути. И уже видишь, что не туда, и все же идешь и идешь. И все глубже входишь в ошибку, как в лес. А надо сразу бросать все и идти в другом направлении.
Теперь можно и за главу. На радостях, что все как-то распуталось, занялась немного хозяйством.
Наконец-то! Я себе не верю, и, однако, все сделано: четвертая глава кончена, вернее – почти вся переписана заново, дополнена, сокращена и сдана только что для октябрьского номера «Правды».
Мне самой трудно сейчас о ней судить. Она мне далась вот уж подлинно с невероятным напряжением сил. Но все же, думается, хороша. И главное – свежа, а это становится все труднее: писать свежо о Ленинграде. Обязательно нужен боковой ход. И он у меня найден. Муза вышла очаровательной. Это, пожалуй, самая поэтичная из глав.
Но это была геройская работа. Днем и ночью. Даже во сне я переделывала строфы. Был у меня момент отчаяния, когда я увидала, что не получается. А времени было уже мало. И хотелось обязательно к празднику. Я даже не помню, когда это было? Дней пять тому назад, что ли? Я было совсем приняла уже неправильное решение: отложить главу и написать стихотворение. Я даже уже начала его. И потом вдруг решила: сожгла все свои кораблики. Бросила стихи и кинулась на главу. Но как!.. Я в жизни так не работала. Я дошла до какого-то странного факирского состояния. Мне казалось – захоти, и я начну светиться, как мой «светлячок». Захоти я немного приподняться над полом и в таком виде вытирать пыль в комнате – и я это смогла бы сделать. Усилия воли надо было добавить совсем уже немного.
События проплывали мимо, почти не задевая меня. Как во сне я принимала ответственных московских гостей, посетивших институт, поила их кофе и вообще исполняла все, что требовалось от меня как от хозяйки. Я и зубы лечила. Только английским не занималась: берегла голову.
Наиболее реальным было мое беспокойство за Жанну. Мне почему-то так ясно представилось, что она больна или еще более ужасное. Но судьба сжалилась надо мной и доставила мне запоздалое, правда, но чудесное письмо от Жанны… И наконец вчера я получила телеграмму от нее.
И мне сейчас необыкновенно хорошо! Все сразу хочется делать: и отдыхать, и разбирать белье, и читать Тынянова, и начать думать о пятой главе. Или подбирать уже кое-что для книги прозы…
Я забыла написать главное: ведь я выбросила из главы сначала девять строф, а сегодня еще две – итого одиннадцать, то есть больше трети, весь «второй план», который определенно не вышел, хотя очень нравился мне сначала. Да и раньше я выбросила строфы две или три. Ведь надо было как-то решиться на это! Зарезать строфу – это все равно что зарезать голубя.
Обязательно хочу кончить «Меридиан» в этом году. Чтобы эта поэма была детищем 1942 года.
На фронтах – по-прежнему. Но сегодня появилось уже Туапсе. А второго фронта нет как нет.
Четвертая глава имеет успех. Читала ее (опять же) на собрании балтийских писателей.
Я счастлива. Мне самой страшно нравятся все эти превращения музы. Там есть нечто колдовское, очаровательное.
Вишневский поцеловал меня.
Обрадовала меня также строка обо мне в «Партийной жизни» в «Правде». О том, как в подводной лодке читают «Пулковский меридин».
10 часов 30 минут утра
Снова, как и вчера в это же время, воздушная тревога. Но вчера я была уже в Пубалте. Вчера тревога длилась до четырех. Неужели и сегодня?
Вчера в большом зале нашего райкома был выпускной институтский вечер… Он сошел отлично, а как И. Д. волновался из-за него!.. Я тоже выступала.
Вечер
Рассматривали маленькую детскую панорамку-стереоскоп «Пулковская обсерватория», как вдруг грохнуло. Думали, что это снаряд. Оказалась бомба, сброшенная еще до тревоги.
Отбой. Но раздеться и лечь боязно. Надо обождать немного.
Мы оставили Нальчик.
Сталинградская битва продолжается. Вся мировая печать полна ею. Арабский писатель пишет: «Война на улицах Сталинграда обеспечивает мир на улицах Каира, Александрии, Бейрута, Дамаска и Багдада».
Вчера три тревоги за день: с 9 часов 10 минут до 11 часов.
В 11 часов 10 минут снова тревога.
11 часов 45 минут – отбой.
Сегодня без четверти семь – снова тревога минут на сорок: сразу две бомбы на улице Чайковского. Разрушен один дом и во многих выскочили стекла.
Вот и «подготовка» к зиме.
Пятая глава растет и тянет меня в разные стороны: материала там на целую поэму.
Важная новость: американцы оккупировали Алжир. Видимо, Роммелю приходит конец (Наконец!..) В Нальчике наша конница сильно потрепала немцев. В Сталинграде имеются только «небольшие группы» немцев. Но главное – это, конечно, Ливия. Если бы еще как следует воспользовалась Франция!.. Алжир – это по существу уже второй фронт. Правда, не такой, который немедленно оттянул бы от нас гитлеровские дивизии. Но в конечном итоге это все же сильный удар для немцев и катастрофа для Италии. Дополнительно они еще получили сильную бомбежку Генуи.
Но за все это косвенно расплачивается Ленинград. Надо же Гитлеру что-то сообщить своей Германии. Вот он и сообщает, по-видимому, что бомбит Ленинград. И хотя бомбит он его не сильно – не сравнить с прошлым годом, но все же вчера сброшено девять бомб. Сейчас снова тревога. Сегодня это уже третья, если не ошибаюсь. Не вылезаем из тревог!.. Ночь была очень шумная. Зенитки грохотали. И я боялась, главным образом, наших осколков. Плохо то, что наш этаж, во-первых, верхний, во-вторых – надстройка. Все на живую нитку. Вот в прошлом нашем здании было в этом смысле куда спокойней. Из-за всего этого я стала плохо спать. Хочется спать смертельно, а уснуть не могу. Частые, быстро возникающие сердцебиения. И, главное, это теперь будет так каждую ночь. Совсем измучаешься. Но можно перенести все это, только бы их били в Ливии до конца.
Уже совсем зима. Только снега нет. За пятую главу все никак еще не возьмусь…
Только что закончила традиционную послепраздничную уборку. Все убрала, вытерла всюду пыль, разобрала бумаги, попила чайку. И снова начались будни. Милые будни, так назвала бы я их.
Это действительно любопытно: почему мне «не удаются» праздники? То ли я не успеваю вовремя настроиться душевно на «праздничную» волну. То ли я жду от праздников слишком много лично для себя, и это редко сбывается. Или то, что в праздничные дни отбиваешься от работы.
В последнее время много думаю о пьесе. Если писать пьесу о Ленинграде, то хорошо бы взять какой-то совсем небольшой промежуток времени, например время налета. От тревоги до отбоя. И что произошло за этот период. Это хорошо тем, что здесь даны уже границы «от» и «до». Они уже даны, их не надо выдумывать. И потом, меня всегда привлекает старинное единство времени в сочетании с разнообразием места, чисто современным.
Или такая фабула: в дом попала бомба замедленного действия (как это было в кино «Аре»), Или полагают, что она замедленного действия. Как ведут себя люди. Бомба взрывается или не взрывается – это как мне, автору, нужно будет.
В Сталинграде бои в районе заводов.
Есть ли в мире город, душевно более близкий Сталинграду, чем Ленинград? Они перекликаются друг с другом через головы лесов и холмов, поверх лугов и полей. Они все время чувствуют друг друга. Судьба одного отдается в сердце другого жарким эхом.
Когда я сегодня сказала Евфросинье Ивановне, что немцы остановлены под Сталинградом, она ответила:
«Ой, Вера Михайловна, ажно кожа шевелится, когда я слышу такое».
Я ее очень хорошо понимаю. Когда я читаю, что фашистов бьют, у меня тоже мурашки счастья бегут по коже. Иногда думаешь: только бы не умереть от радости в день, когда гитлеровская Германия будет разгромлена, разбита.
Все эти дни – тревоги частые и сильные.
Вчера были на премьере «Раскинулось море широко», написанной коллективно Вишневским, Кроном и Азаровым.
Это мелодрама с музыкой. И хотя порой три авторские индивидуальности расслаиваются тут же, на глазах у публики, но в целом весело и патетично. Янет просто превосходен. Это, действительно, найденный тип.