сяч пленных и шесть тысяч убитых: это только за 26-е число.
У союзников – средне. Интересно «беспокойство в Италии» (как не быть беспокойству!). Запросы в Англии, в палате общин, о Дарлане.
Ночь у нас была очень тихая. Не получаются у Гитлера налеты на Ленинград. Это ему не прошлый год!..
Сейчас, слышу, в коридоре Сергей Павлович; секретарь нашей парторганизации, спрашивает кого-то:
– Шрапнелью, что ли?
А тот отвечает:
– Черт их знает! – и дальше говорит о делах.
Я это хорошо понимаю. Когда человек очень занят и знает, что эта работа нужна, необходима, он меньше боится. Просто он не думает об опасности.
Утро
Радио онемело окончательно. Но Евфросинья Ивановна опять оказала, что «наши бьют». А вдруг это и есть перелом в войне. И если дорогие союзники не прошляпят в Африке, то действительно начал разматываться этот страшный клубок.
Сегодня похолодало. Дома нежно-розовые от солнца. А над ними поздний, утренний, холодный на вид месяц.
Он похож на ночного сторожа, который зяб всю ночь, даже весь съежился от стужи. И сейчас завалится спать в какое-нибудь рваное, но теплое облако.
Днем
Настроение отличное.
У нас под Сталинградом еще двенадцать тысяч пленных: итого шестьдесят одна тысяча. Гонят немцев на Дон. Неужели будет нам эта радость: дожить до окончания войны!
Вчера «В последний час» не было, но мы продвигаемся вперед. В Сталинграде выжимаем неприятеля квартал за кварталом.
Немцы вошли в Тулон, но французский флот весь взорвался: линкоры, легкие и тяжелые крейсеры, эсминцы, двадцать пять подлодок. По сообщению: «Утром порт представлял из себя потрясающее зрелище: все корабли лежали на боку». Можно себе представить! Но хорошо, что все это не досталось Гитлеру. В Африке, видимо, приближается решающая битва за Бизерту. Хорошо бы встретить Новый год если не с победой, то хотя бы с уверенностью в близкой победе!..
Передовая «Правды» от 25 ноября называется: «Ленинград, Одесса, Севастополь, Сталинград». Будут учреждены медали защитникам этих четырех городов. И даже гордость охватывает меня при мысли, что один из этих городов, Одесса, – моя родина. А что сама я – в Ленинграде.
Так как наше радио еще не работает, то вчера, в начале второго ночи, к нам прислали дежурного по МПВО с «Последним часом». Мы прорвали оборону немцев на Центральном фронте, под Ржевом.
Эти слова, написанные на бумажке, я прочла в ледяной комнате при свете «летучей мыши» (электричества по ночам нет).
От волнения мы не спали потом всю ночь.
12 часов ночи
«В последний час». Наступление наше продолжается и на Центральном фронте и под Сталинградом, где прорвана еще одна линия вражеской обороны.
В «Правде» от 26-го великолепный очерк Василия Гроссмана «Направление главного удара». О Сталинграде.
Вырезала и спрятала.
12 часов ночи
«В последний час». Наше наступление продолжается. За один день на Центральном фронте у гитлеровцев семь тысяч трупов.
1 час 45 минут ночи
Кончила, только что кончила поэму!
«Пулковский» уже набран, и даже обложка готова. Завтра еду смотреть ее.
Сегодня по дороге из Союза писателей спросила И. Д., как он думает, можно ли мне теперь подать заявление о приеме в партию.
Про себя я давно решила сделать это, как только окончу поэму.
И. Д. сказал, что наша институтская парторганизация относится ко мне хорошо.
Идет партбюро. Я подала заявление. Сейчас меня должны вызвать: я расскажу автобиографию.
Сегодня принята в кандидаты партии. Началось наше наступление в районе среднего течения Дона.
Год кончается в таком количестве дел, что совсем не остается времени, для записи. Здесь и эпопея с пьесой: ее бесславный конец все же был для меня счастьем – иначе поместили бы меня в психиатрическое отделение больницы Эрисмана. Тут и беспокоящая меня пятая глава. Очевидно, я перемудрила с ней. Как сказал этот проворный К.: «Она самая умная». Упаси бог от этаких похвал. Как бы то ни было, сигнальный экземпляр поэмы уже у меня.
Изматывает меня то, что я всегда спешу. Правда, я никогда и не опаздываю. Но чего мне это стоит. Вчера в последнюю минуту диктовала стенографистке новогоднее стихотворение для «Ленинградской правды». Сегодня утром написала для радио новогоднее пожелание ленинградцам. Все это мелочи, но все отнимают время и, главное, лишают сна. Стоит мне знать, что на завтра осталось нечто недоделанное, и бессонная ночь обеспечена. А здоровье все хуже. Болят десны. Не цинга ли все-таки?
На фронтах наши дела превосходны. Южнее Сталинграда немцы отброшены на 25 километров.
В «Правде» было описание медалей защитникам четырех городов. И даны их изображения.
Вчера поздно вечером, когда наш новогодний стол был уже почти накрыт (светлый, нарядный, с пирожками и вином), когда гости почти все уже сошлись и мы ждали только Вишневского (он выступал по радио), началось сообщение: итоги нашего шестинедельного наступления под Сталинградом. (Мы с Мариэттой так и застыли с рюмками в руках, чтобы не звякнуть.)
Немцы потеряли убитыми сто семьдесят пять тысяч. Пленными тридцать семь тысяч шестьсот пятьдесят человек. Нами окружено двадцать две их дивизии.
Последний день старого года прошел не так, как я хотела. Я думала в последний день старого года сделать краткий обзор своих достижений и неудач. Перечень своих надежд. Но не успела. И сегодня не успела написать обо всем. И позавчера не успела написать о ночи непрерывных налетов. Бомба упала где-то недалеко: все содрогнулось у нас. Ничего я не успеваю.
Были мы на елке во Второй хирургии. Я вышла читать больным и вдруг почувствовала, что сама больна. Я очень устала.
Мучает меня пятая глава. Ее не понимают и не любят. Значит, я не сказала всего, что хотела. Неужели я неудачным концом испортила поэму? А конец-то венчает дело.
Мне хочется снова или писать что-нибудь большое, или отдыхать. Читать. Я так мало читаю сейчас.
Ну, ладно! Нажаловалась, наплакалась сама себе в жилет. Достаточно.
Что-то около 9 часов вечера
Недавно вернулась из 11-го корпуса, из терапевтического отделения, где была елка для медперсонала. Там среди санитарок есть такие красавицы девушки: настоящая цветущая юность, все превозмогшая, все претерпевшая. А каковы они были прошлой зимой!
Угощенье на елке было: черный кофе с дульцином (нечто вроде сахарина, но более приятное на вкус) и ломтики черного хлеба, посыпанные глюкозой. На вид она похожа на раскрошенный творог. Я бы оказала – вкусно.
Вчера ночь была бурная: тревоги до утра. Гитлеровцы бросали зажигалки целыми связками. Недалеко от нас бросили громадную зажигалку – целый баллон, наполненный нефтью и еще разной горючей смесью.
Наши дела на фронте блестящи. Мы освободили Нальчик.
Скорей бы начать писать как следует. Столько планов. И начатых стихов. Но главное сейчас – это книга прозы. Я подумываю о том, чтобы в «русский вариант» вставить стихи. Для «западного варианта» это не надо.
Читаю сейчас дневниковую литературу, которой меня снабдил Вишневский. Это чтение мне полезно. Только бы разделаться уже со сборником.
Отсутствие телефона просто убивает.
Забавный разговор с И. Д. Он оказал, что прямое попадание бомбы так же редко, как выигрыш в двести тысяч рублей, и что поэтому его нечего бояться. Мне показалось это убедительным. Но, обдумав все ночью, я спросила утром: «Ну, хорошо, крупный выигрыш редок. Но мелкие «выигрыши» в виде осколков уж не так редки».
И. Д. согласился со мной.
Вчера необыкновенно хвалебная обо мне статья в «Ленправде». Так меня еще никогда не хвалили. Но любопытно – о пятой главе ни слова.
Очень занята. Просто разрываюсь.
Перенаполненный день. Кончила стихи о Ленине, ездила в типографию имени Володарского сниматься для кинохроники, два раза попала под обстрел.
В типографии меня сняли у линотипа, где набирался мой «Пулковский». Я спросила одну работницу:
– Как у вас тут было прошлой зимой? Она ответила:
– Было так, как вы, товарищ Инбер, описали в вашей второй главе.
На нашем фронте, у Колпина, начались события. Еще одна попытка (и на этот раз серьезная) прорвать кольцо. И немцы (которых там жмут) и налетают на вас и обстреливают одновременно.
Сейчас (11 часов 30 минут ночи) тревога, но тихая. Зенитки молчат. А снаряды падают близко, и радио объявило, что это наш район. Не знаю, ложиться ли. Очень устала, но довольна. Счастлива.
Только бы у нас на фронте удалось. Неужели все-таки блокада кончится? Даже не верится. И обидно будет, если убьют именно теперь.
Необыкновенный день. Весь город ждет: вот-вот! Мы взяли Шлиссельбург – это точно. Но еще говорят, что оба наших фронта (Ленинградский и Волховский) соединились. Официально еще ничего не известно. Но город ждет.
Бьет где-то артиллерия, недавно только кончилась тревога: быт осажденного города продолжается. Но все ждут. Никто ни о чем не говорит, точно все боятся, что не к месту сказанное слово домчится туда, где решается наша судьба, и что-то там изменит. Все работают. Руки движутся, губы произносят нужные слова. Но каждый точно заряжен электричеством ожидания.