11 часов утра
Сильный обстрел, но трудно понять, где именно. Снаряды прилетают со свистом и рвутся со свистом. Очевидно, это не наш район, так как радио передает Софроницкого. (Ух, удар близкий…)
Доклад о поэзии буду делать 3 июля. (Мне кажется все же, что это и мы стреляем одновременно)
Удручает меня И. Д.: количество трудностей все растет. Торф, подсобное хозяйство, служба МПВО. Все это помимо основной, текущей работы.
(Вот только когда радио сообщило об обстреле.)
Слова Генри Форда – «Предприятию полезно напряжение» – применимы также и к поэзии…
О чрезмерном пристрастии к ямбу, главным образом пятистопному. Этот упрек я обращаю и к самой себе. Тем самым мы приучаем читателя к одному размеру: это вредно.»
Данте, прежде чем описывать мучения грешников в котлах со смолой, отправился в Венецию и смотрел там работу корабельщиков: тоже смола.
Чем объяснить отход от формальных достижений Маяковского? Да прежде всего тем, что он сам отходил от своих юношеских исканий. Здесь же о поэтике теперешнего Пастернака.
Вопрос Асеева: «Кому роднее Маяковский?» Наш ответ.
Немного отлегло от сердца, чуточку успокоилась за И. Д.: огородные цапки, доставленные в нужном количестве для подсобного хозяйства, и белковые дрожжи для работающих на торфе оживили его.
О рифме. Лефы (в частности Асеев) утверждали, что старые, десятки раз использованные рифмы («кровь – любовь») неизбежно влекут за собой и давно пройденный строй мыслей и чувств. Так ли это? А не может ли случиться наоборот? Что поэт, используя старую рифму, оправдывает ее появление новой мыслью? Даже, «кровь – любовь» может зазвучать по-новому, если нова выраженная этим словом мысль.
«Аполлон – бог помарок».
Аполлон – бог помарок – в очень малой степени участвует в работе некоторых ленинградских поэтов.
Редакторское попустительство может произойти по трем причинам: из-за невнимательности, ложно понятого чувства товарищества к редактируемому и непреодолимого упорства поэта…
Вишневский упускает из виду, что стихи – это не выступление с трибуны. Там слушают, хлопают и забывают. А стихи остаются. Они напечатаны. Стихи – это найденная формула. Чем она безошибочнее, тем жизненнее. Я всегда думала, что поэзия своей точностью должна напоминать одновременно и аптеку и математику. Можно еще сказать и так – стихотворение должно строиться по принципу корабля: большая подводная часть (обдумывание, композиция); часть надводная – само написание.
Вот так пальнули! И близко! Опять обстрел начинается. Опять свист и разрыв.
…Как бы ни были возвышенны чувства, но если не найдены точные слова для их выражения, то они ничего не стоят… Надо уметь ясно выражать то, что ты хочешь.
Поэтическая фраза должна располагаться с величайшей естественностью, как в прозе. Так оно и есть у Пушкина, у Пастернака. У Сельвинского – не всегда. За последнее время чаще.
Проверить поэтическую фразу можно, переведя ее на прозу, «размотав» ее: из клубка вытянуть нитку, и в этом размотанном состоянии она сразу обнаружит, чем она погрешила против своей синтаксической природы; что в ней лишнее и чего недостает.
Описывая явление или предмет, так же трудно бывает уловить, выжать из него, самое основное, сокровенное его свойство, как трудно освободить энергию, скрытую в атомном ядре. Почти физически ощущаешь этот страшный зажим самого главного. Без борьбы его добыть нельзя. Все, что лежало на поверхности, уже добыто. А теперь попробуй проберись в сердцевину.
Такие громадные, бесконечно сложные и разветвленные явления, как войны, требуют сложных и разветвленных опосредствовании. А мы очень часто пишем о самом примитивном, самом лобовом, избегая забираться в глубину, где нас могут подстерегать неудачи.
А от этого «хождения по поверхности» и происходят столкновения на одних и тех же темах. Иногда даже строчки повторяются…
Небольшое событие: появился у нас котенок, сын кошки Машки из главной кухни. Назвали Кузей. Он худенький, плоский, похож на комарика. На ножках держится нетвердо: заносит его куда-то вбок.
Все приходят смотреть на Кузю. Определили у него сильный рахит задних лап.
Котята – это повальное увлечение: всем хочется иметь живого зверька. Кроме того, одолевают крысы. Я придумала загадку: «Две тысячи с хвостиком – что это такое?» Ответ: «Котенок». Именно столько он стоит, если купить его за деньги. А за взрослого, опытного кота предлагали в одном месте «дачку на Лисьем Носу», но в сильно простреливаемом районе. Нашли ли, не знаю.
На Орловском, Курском и Белгородском направлениях немцы перешли в наступление. Бои продолжаются. Нами подбито несколько сот танков (больше пятисот). И сбито свыше двухсот самолетов. Возможно, что это уже началось!
На Орловском направлении немцы отбиты, а на Белгородском пока нет. Там еще очень напряженно.
Вчера обстрел продолжался с перерывами весь день. Слышала, как И. Д. по телефону разрешал пропуск в больницу на всю ночь какой-то бедной матери к мальчику, тяжело раненному в живот.
Ночное сообщение по радио – среднее. На Белгородском туговато.
День моего рождения… Вчера подарила себе маленький, маленький рассказ о ребенке – «Истребители». Я хочу, чтобы он был первым в серии детских рассказов… Важно, что их можно писать. Это отдых для пера. Я устала от страшного напряжения поэмы.
День рождения прошел хорошо. Я (что со мной не часто бывает) была по-настоящему весела, выпив немного водки. И всем было весело…
Чудесные розы получила я от редакции «Ленинградской правды»: я таких не видала с начала войны. Они и сейчас стоят у меня на столе.
Было еще хорошо потому, что союзники сделали, мне подарок: 10-го утром высадились в Сицилии. Если это и не второй фронт, то полуторный уж наверно. Посмотрим, что будет дальше.
4 часа
Страшно близко два разрыва. На всякий случай спрятала машинку.
Я попала в «воронку», как я это называю.
Если представить себе жизнь в виде реки (вспоминаю замечательный рассказ Куприна «Река жизни»)… если представить себе жизнь в виде реки, по которой, хотя и не легко, но все же плывешь, то в этой реке попадаются порой бездонные воронки.
Иногда удается удержаться: скользишь по самому краю, выбиваешься из сил, но наконец… ура! – удалось. А иногда, вращаясь, опускаешься все ниже и вот уже лежишь на самом дне.
Где-то наверху блаженно протекает жизнь. Где-то там стоит письменный стол с начатой работой, идущей счастливо. Происходят события, плывут встречи. А здесь – мертвая точка, изнеможение. Слабость, слабость… бесконечное отвращение к какому бы то ни было действию.
И все же единственная возможность выйти из воронки – это начать действовать. Это как при замерзании: хочется спать, а надо встать. Холодно, а надо натираться снегом. Надо работать: это то, что спасает.
А так хочется лежать, ничего не делать!
Устала я, друзья мои, смертельно устала!..
С четырех часов утра спать уже было невозможно. Сначала зенитки, а потом сильнейший обстрел. Теперь девять часов, все постепенно стихает. Разрывы удаляются, как уходящая гроза.
Вчера была за городом, в подсобном хозяйстве Педиатрического института.
С каким-то даже, я бы сказала, удивлением увидела, что жизнь природы продолжается. Создания ее по-прежнему прекрасны.
На столь высокие размышления навели меня предметы и явления, в мирное время самые обычные, но теперь просто ошеломляющие: теленок, клубника, розы.
Теленок напоминает нашего Кузю в увеличенном виде. Те же длинные ножки и неустойчивая, «боковая» походка.
Клубника, смородина, малина – все это идет на изготовление витаминов для питомцев института.
А моя бедная пятая глава напоминает мне простоквашу, которой не дают устояться. Только что она начинает створаживаться и покрываться сметанкой, как я снова взбалтываю ее. И все пропало.
Сегодня пятьдесят лет со дня рождения Маяковского. У меня доклад в лектории и выступление по радио. Но так бьет вражеская артиллерия чуть ли не по всем районам сразу, что не знаю, как быть. Трамвай не ходит, пути во многих местах повреждены. Телефон не работает, так что я не могу справиться в лектории, состоится ли вечер. Но И. Д. говорит, что идти надо обязательно, раз я докладчица. Он, конечно, пойдет со мной.
Возьмем на всякий случай с собой все важные бумаги. Хорошо бы взять и машинку.
Все это лучше всего носить с собой. А то придешь домой, а дома нет.
Вечер памяти Маяковского был на редкость хорош. Народу было не много – человек сто. Всех перевели в маленький зал. Но действительно трогательно, что в такой день люди все же пришли на литературный вечер.
После моего вступительного слова выступали Тихонов, Рывина и актеры.
Потом выступала по радио. Шли домой по тихим улицам (обстрел к этому времени прекратился совершенно).
Надвигается на меня доклад о поэзии.
Вчера союзники бомбили Рим… Бомбежка Рима! Этого еще не видело человечество. Теперь Италия на волоске. Занята уже треть Сицилии.
Вечер
Грозный день! У немцев сейчас, совершенно явственно, новая тактика: множество кратких обстрелов. Этим достигается большое количество жертв: ведь первый снаряд всегда самый смертоносный, потому что неожиданный. Кроме того, при таких обстрелах труднее засечь батареи.