Ну и достанется же теперь Ленинграду от немцев за Орел и Белгород!..
Вчера поздно вечером наше писательское совещание закончилось в громах и молниях (литературных).
Домой меня отвез на своей машине Вишневский. Я была полна мыслью о только что закончившемся совещании и не сразу заметила, что у нас во дворе иду по сплошным осколкам, словно по стеклянным листьям.
Пригляделась внимательно и увидела, что кирпичный одноэтажный флигелек у ворот, там, где табельная, разбит основательно: два прямых попадания. Но никто не пострадал: все уже ушли.
Увидя этот флигелек, я вспомнила, что, сидя в президиуме и готовясь к заключительному слову, я, услыхав далекую канонаду, еще подумала: «Какой это бедняга район страдает?»
Оказалось – наш район и даже наш двор.
Я одна. И. Д. и Мариэтта уехали в город за продуктами. Сегодня жаркий, совсем летний день, воскресенье.
Безумная «академик Фарро» спрятала ключи от всех несгораемых ящиков и шкафов, где хранились деньги и расчетные книги покойного Крутикова, и не отдает. Пущены в ход десятки уловок и хитростей, но пока безуспешно. И. Д. мучается.
Вчера был самый страшный из всех ленинградских обстрелов. Снаряды с дьявольской точностью ложились в центре города, главным образом на перекрестке Невского и Садовой, у трамвайной остановки. А там в это время кишело народом: воскресный день. Все это началось через несколько минут после того, как И. Д. и Мариэтта сели в трамвай № 3 и уехали. Первый же снаряд попал в трамвай № 12, идущий вслед за ними, – там было 28 убитых и 62 раненых.
Невыразимо горькое чувство безвозвратно ушедшего лета просто убивает меня. Никогда, никогда не вернуть мне утерянного. Теперь под этот грохот пушек (вот и теперь) нельзя допускать ошибок. Они непоправимы. Весь тот год цепь неудач. Пятая глава (начало начал). Эта ошибка завершила прошлый год. Ею я начала этот год. И тут сбылась старинная примета: плохо начатый год таким весь и будет. Потом был сборник, доставивший мне беспокойство… А там – вереница мелких неудач. И основная катастрофа, как следствие всего, выпадение из рабочего ритма. И тщетные старания снова попасть в него.
А тут еще честолюбие, мучающее меня. Ощущение, что другим удается, а мне – нет. Болезни, слабость… Беспокойство за Жанну. Все это вместе взятое – трудно выносимо. Я постарела и ослабела.
Что за тяжкое душевное устройство: не работать – я не могу. А всегда работать я тоже не могу.
Так проиграть лето! Ничего не увидеть. Ничего не написать. Непростительно.
И вот уже лето на исходе. Уже первые желтые листья лежат у нас на асфальте. Ежедневный грозный и монотонный (вот и сейчас) рев снарядов. Невольная боязнь улиц. Стремление быть поближе к парадным и подворотням, чтобы укрыться при первом же ударе. И это не только у меня… Тяжко. Трудно.
За окном мелкий осенний дождик. Осень. Ну и бог с ним, с этим летом! Как сказала Евфросинья Ивановна: «Мы и не видали лета красного. Только видели, как кровь течет».
Сегодня, через десять-пятнадцать минут после того как я вернулась, начался шквальный обстрел. Всего было шесть или семь снарядов. Один разорвался на улице Льва Толстого, против Рентгеновского института, второй – за огородом, против школы. И третий – на нашей территории, почти в том же месте, где погиб Крутиков.
Говорят, что немцы метят в завод точных приборов («Пирометр»), который опять начал работать.
Фоторепортер К. рассказал мне ужасающие подробности воскресного обстрела на углу Невского и Садовой: кровавая трамвайная остановка. На мостовой лежали куски человеческих тел, бидоны, кошелки, лопаты, овощи. Многие ехали на загородные огороды или возвращались оттуда. К. видел оторванную руку с папиросой, которая еще дымилась. Свекла и морковь плавали в крови. Потом пожарные смывали кровь с мостовой и тротуара.
Должна честно сказать, что я этой трамвайной остановки очень боюсь. Она была пристреляна еще тогда, когда обстрелы были редкостью.
Уже начинаются поиски родных и друзей, не пришедших домой или на работу.
Доктор С., сама больная, ищет дочь. Публичная библиотека ищет сотрудницу. Наташа – инженера К., товарища сына, жившего у нее. Его нет уже третий день.
Пишу и думаю: вот-вот начнется вчерашнее. Нужно ехать в город – и боюсь. Вспоминаю слова санитарки Насти: «Уж лучше бы нам всей грудью навалиться. Либо помереть всем, либо немца сдвинуть. А так это не жизнь».
За окном дождик. Серые тучи. Люблю все это. Собираюсь в Москву.
Единственная возможность как-то исправить такой неудачный год – постараться сделать новую книжку. И, конечно, проще всего это сделать в прозе. Да и не могу я сейчас писать стихи. Не могу. Какая-то прослойка мне нужна сейчас. Сделаю, как я и хотела. Напишу о ленинградских детях…
Радует меня и то, что наступает столь любимая мною осень. Кончилось это тяжкое бесплодное лето. Впереди еще, быть может, янтарная осень («янтарь и цедра», – как говорит Пастернак).
Москва
Вот и Москва. Долетели великолепно. С удобствами и почетом. По дороге на аэродром необычен был город – пустой, залитый луной, с прожекторами, тонущими в лунном сиянии, с «люстрами» осветительных ракет на горизонте. Штук семь неподвижных шаров висело в небе.
В Москве холодная осень. Но люди ко мне теплы и нежны…
Написала для английского радио «Военный объект». Для Швеции дала «Воскресный день в Ленинграде» и «Генеральную уборку». В «Правду» отправила «Истребителя» и «Генеральную уборку». Должна приготовить выступление для нашего радио (сегодня). На среду – выступление для Америки. На четверг – письмо для Америки о наших девушках.
Москва
Вчера в девять часов вечера в честь освобождения нами Харькова было дано двадцать залпов из двухсот двадцати четырех орудий. Все небо сверкало от сотен ракет и трассирующих разноцветных пуль. Это были точки, тире, линии и шарики. А вокруг города полыхали залпы. Мы стояли с Жанной у окна моего номера на девятом этаже. Двор под нами был светел, весь голубой, цветные блики бежали по стеклам этажей. Аплодисменты с улицы доносились к нам на девятый этаж.
После первых тягостных (как это бывает часто) дней Москва начинает оборачиваться очень удачно. Оба мои детские рассказа третьего дня появились в «Правде».
Сегодня у меня выступление (чуть не написала «наступление») по радио. А потом пойду к морякам рассказывать о Ленинграде.
Из массы вещей мне осталась только рецензия о стихах Эренбурга для «Интерлита». И выступление по радио для детей…
Словечко – «кризиц».
Нет, все-таки отлично, что я сюда приехала. Здесь кончилось то душевное состояние, в котором я была все это последнее время: когда все в душе освещено и все неподвижно, словно при свете вражеской ракеты.
Важная новость: капитулировала Италия. Официально еще не сообщали, но это точно. В Донбассе мы освободили Сталино.
Не забыть главы о луковице и весне.
Сегодня в шесть часов утра сообщили по радио о капитуляции Италии.
Приближается день отъезда. Я свои дела заканчиваю. Только написать ничего не написала: совсем затормошилась.
Мы освободили Полтаву. Посмотрим сегодня салют при дожде: этого еще не было…
Салют без дождя, но под тучами. От этого он более гулок. Величественно и грозно.
Второй салют, за город Унечу, был при дожде. Алые и зеленые отблески зеркально отражались в мокром асфальте.
Отличный деловой день. Все удалось, все успела. Во вторник, видимо, лечу.
Сегодня в Совинформбюро закружилась у меня голова. Показалось, что передо мной раскрыт весь земной шар, от Швеции до Египта, и всюду меня читают.
Надо больше писать, главным образом прозу. Хочу, чтобы меня всюду читали и любили друзья моей страны.
Немцы бегут шибче, чем французы в 1812 году. Сегодня нами освобождены Смоленск и Рославль. Салют был двадцатикратный из двухсот двадцати четырех орудий.
Из-за этого (частично) у меня сорвалось выступление по радио. Главное же, просто не могла сесть в трамвай и стремглав побежала пешком. Примчалась за минуту до выступления, а нужно за пятнадцать. А тут уж началось сообщение. Возвращались домой с Виноградской, смотрели салют, на этот раз двадцатикратный из двухсот двадцати орудий. И мне вспоминается та жаркая августовская ночь, когда у меня ночевала бедная докторша. Она с ужасом говорила о беженцах из Смоленска… Лежа у меня на диване, она вздрагивала от канонады. Это далекие не то зенитные, не то пулеметные залпы.
И вот теперь, через два года, Смоленск свободен!.. Значит, враг уже не в силах удержать оборону на Днепре.
А как будет с Киевом? С Ленинградом как будет – вот что самое главное. Значит, и он будет когда-нибудь свободен?
Как хочется туда! Радоваться – так уж там!
Вернулась из Переделкина, где провела целый день. Душевно это было легче, чем я думала. Может быть, потому, что день был дивный, осенний, золотой. Я нашла два масленка и один шампиньон.
Сторожиха сказала мне: «Не ищи, не найдешь. Войне скоро конец, вот и грибов не стало».