И с той же энергией, с какой люди Ленинграда обороняли свой город, они берутся теперь за его восстановление.
Это все те же «внутренние ресурсы». Их запас неистощим.
Теперь читаешь ленинградские газеты так, словно это бюллетени о состоянии здоровья раненого, быстро идущего на поправку. Каждый день все крепче его артерии, все лучшего наполнения пульс.
После длительной консервации пущен мыловаренный завод. Фабрика пианино и роялей «Красный Октябрь» выпустила в феврале и марте первые двадцать пять инструментов. Причем самое примечательное то, что первые из этих первых пианино будут отправлены в театры Новосибирска и Белоруссии. Город Ленина не только сам себя снабжает всем необходимым, но и помогает другим городам.
Архитектурный отдел Художественного училища готовит специалистов по скульптурно-лепным и живописно-плафонным работам. Здесь изучают историю стилей и архитектуры, начертательную геометрию – словом, все, что необходимо для реставрации художественно ценных зданий.
Одним из свидетелей фашистского варварства является великолепное здание сената, построенное Росси сто десять лет тому назад.
Бомбежка повредила крышу и внутренность здания. Но под обгорелым сводом, среди рухнувших лепных деталей, по соседству с изувеченными аллегорическими фигурами, совершенно невредимой осталась в своей нише Фемида, богиня правосудия. В самые грозные минуты непоколебимо держала она свои весы, как бы утверждая тем самым, что суд истории над гитлеризмом еще впереди. Здание сената будет теперь восстановлено, так же как здание театра имени Кирова. Снарядами была повреждена в нем сцена.
В садах и парках Ленинграда красятся скамьи, ремонтируются решетки. Будет посажено две тысячи деревьев и двенадцать тысяч кустарников. Скоро опять солнце осветит стволы деревьев в тех местах, где чернели стволы орудий. Снова птицы начнут вить гнезда в тех местах, где были расположены пулеметные гнезда.
Кто не помнит крошечного огородика у подножия памятника Суворову, перед Кировским мостом? Капустная рассада боязливо жалась к мраморным ступеням Марса, и бог войны своим подъятым мечом охранял скромные насаждения.
Так было позапрошлым летом. Прошлым летом вокруг памятника цвели уже нехитрые ноготки. В этом году, кто знает, мы, возможно, увидим здесь розы.
Это – история военного Ленинграда, но написанная не на белых листах, а на зеленых листьях.
Самые же огороды, занимавшие два года все газоны и клумбы, теперь раскинутся еще шире, но уже в пригородах и дачных местах, где еще так недавно был враг.
Но долго еще будет лопата огородника натыкаться на осколок снаряда или моток колючей проволоки. И огородник, благоговейно поникнув головой, вновь задумается о бессмертной ленинградской земле, все перенесшей и все победившей.
Адовая погода, но и превосходная в то же время: дождь, ветер, клочья дыма за окном. В такую погоду и болеть не так больно, и разочаровываться не так горько, и главное – хорошо работается.
Читаю «Русскую старину» и утешаюсь тем, что Михаила Глинку болезни донимали еще больше, чем меня. Вообще «Русская старина» – для меня подлинное открытие. Главные книги на свете – это, собственно говоря, история и мемуары. А если уже романы, то гениальные.
Да и то «Война и мир», например, это – соединение Истории и Мемуаров. Все сводится к мемуарам в конечном итоге. Мемуары целого народа это и есть история… Сажусь кончать очерк для «Известий».
Очерк в «Известиях», видимо, понравился.
Нашла наконец выдержки из дневников Пушкина, которые мне как раз очень нужны лично.
С каждым днем все более овладеваю «дневниковым» языком и знаю – каким он должен быть. Здесь нужен язык в высшей степени «русский», неправильного синтаксиса – такой, как в жизни. Я сейчас много читаю записок из дневников в «Русской старине» и вижу, в чем их обаяние.
Ничего нельзя заглаживать, залитературивать. Ничего этого не надо. Гибкость и простота. Самая естественная интонация.
Звонили из Союза и сообщили, что сегодня прилетает Толстой…
Сажусь работать. Это вернейшее, всеболеутоляющее средство, которое не изменяет. Никогда не изменит… Погода серенькая и дождливая… к счастью.
Сегодня у нас, в Союзе писателей, открытие выставки, генералитет, банкет и т. д. А я снова лежу. Мой первомайский «выход в свет» обошелся мне дорого, особенно подъем на вышку крыши «анатомички», откуда мы смотрели салют и где меня обдули все невские ветры.
Неужели я так-таки и просижу весь остаток жизни?
А я-то мечтала проехаться по Пулковскому меридиану не только на глобусе.
Позавчера начала и вчера кончила самое горькое из всех когда-либо мною написанных вещей. Называется «Наша биография» – моя и моего доброго конька Пегаса. Есть что-то душераздирающее в этой нашей биографии.
Вот уж у меня и душеприказчики литературные появляются в лице Ленинградской публичной библиотеки. По их просьбе отдала им все черновики и варианты «Пулковского». До отъезда обещала дать другие блокноты. А после смерти – дневники.
И это в сочетании с последним стихотворением как-то странно успокоило мне душу. Мне представилось, что прошло не двадцать-тридцать лет, как деликатно выразился представитель отдела рукописей, а гораздо меньше. Меня уж нет. И кто-то читает обо мне. Но этот кто-то все же я. Все сместилось и перемешалось.
Сегодня снова зима. Выступала в госпитале в Инженерном замке. Понемногу начинаю ходить.
В чем состоит так называемая жизненная мудрость? В том, чтобы покорять себе обстоятельства, когда это возможно. И умно покоряться обстоятельствам, если иначе невозможно. Поясню это примером.
Я рассчитывала, что эта весна будет у меня подвижная, радостная, торжествующая. Но вышло не так. Взамен всего этого – серьезная болезнь, которая, видимо, надолго изменит мою жизнь. Никаких поездок: вместо них – сидение дома.
Вчера поехала в город и вернулась оттуда в полном смысле еле живая.
Наконец начало, хотя и плохо, работать наше радио. И вчера же, после долгого перерыва, сообщение о наших успехах под Севастополем.
Мы вчера освободили Севастополь. Весь Крым очищен от немцев.
Вчера, когда ехала выступать на Балтийский завод, Ленинград на прощанье показывал мне себя во всем очаровании начинающихся белых ночей. А до этого – во всем блеске заката.
По мере того как мы переезжали Неву и каналы, вода меняла оттенки, становясь все прекраснее.
На Балтийском заводе, в пролете между подъемными кранами и железными балками, небо было цвета голубиных крыл.
И все же прощай, Ленинград! Это уже наши последние с тобой встречи.
Навела порядок, уложила на лето теплые вещи. И порядок, как всегда, успокоил меня. Но ночь была тягостна.
Как это часто бывает, сразу наступила весна. Вчера ездили в город. И он, весь теплый, распахнутый, был подернут дымкой, похожей на горячее дыхание. Уже клубилась пыль, уже первой, не до конца развернувшейся листве не хватало воздуха. Я, еле идущая, с больными йогами, была очень подавлена… Неужели я обречена на неподвижность? А как же те путешествия, которых я еще не совершила?
Провела в Союзе писателей беседу с «начинающими» на тему «Что такое вдохновение».
Выступала в Приморском райкоме очень посредственно: была утомлена. А мне на прощанье хотелось бы все делать очень хорошо.
Прощалась с Ботаническим садом. Мы долго пробыли в оранжерее № 22 – «Ноевом ковчеге», как ее называют сотрудники. Здесь соседствуют растения трех смежных климатов: пальмы, папоротники, орхидеи, кактусы, рисовые колосья, бегонии. Все это совсем молодое, выращенное за время блокады. «Блокадный» банановый молодняк так высок, что его листья упираются уже в стеклянную крышу теплицы. Температура в «ковчеге» такая, как полагается: 16–18 градусов тепла. Градусник висит тут же.
В прозрачном аквариуме произрастает фантастическое растение родом с Мадагаскара – «увирандра фенестралис», что означает «оконная», то есть живущая на окне.
Видимо, даже на Мадагаскаре, в этом теплом раю, увирандра считается комнатным растением, и этому легко поверить, глядя на ее листья, может быть, самые нежные из всех созданий царства флоры. Они состоят из одних только темноватых жилок, без признака обычной зеленой клетчатки. Это легчайшая растительная канва, унизанная пузырьками воздуха.
Увирандре не хватает головастиков: пущенные в аквариум, они проглатывают, снимают тонкие пузырьки воздуха, «чистят» листья, делая их совершенно атласными. Но головастики пропали еще во время финской кампании, когда были заминированы все речушки и болота.
На полках стоят рядами молодые кактусы, любимые детища Николая Ивановича Курнакова, недавно умершего. В суровую первую зиму блокады Курнаков спас эти кактусы, взяв их к себе домой и отогревая теплом своей печурки. Жена Курнакова чистила их кисточкой, осторожно пробираясь между колючками: кактус, как только засорятся его поры, гибнет, распадается на части.
В бревенчатом домике, известном нам по выставке прошлого года и по торжественному собранию в честь 230-летия Ботанического института, мы увидели у входа бюст Энгельса на высокой подставке. Одно из первых изданий «Диалектики природы» лежало в витрине под стеклом.
В прошлом году вся выставка целиком была посвящена дикорастущим растениям, этим скромным витаминоносителям. В брошюре, выпущенной в то время, в перечне блюд мы встречаем: «зразы с лопухом», «рулет из лебеды», «рагу из купыря», «икра из одуванчиков» – названия, способные вызвать улыбку, если бы они не были так трагичны.