Франсис нанял молодую помощницу по хозяйству Ольгу Молер, но мальчики по созвучию с соответствующими французскими словами звали ее Ольгой Злосчастной или Ольгой Зубастой. Она была не так умна, как Габриэль, и не так красива, как Жермена, но умела найти к Франсису подход. Ольга добилась от него всего, чего хотела, а потом перестала притворяться: в ее планы не входило заниматься детьми.
— Я нигде не мог прижиться и никому не был нужен. Так что в шесть лет пытался покончить с собой. Я тогда жил в пансионе и выпрыгнул с третьего этажа. Но неудачно: отделался лишь двумя треснувшими ребрами и переломом руки. Родителям об этом происшествии никто не сказал. В одиннадцать лет однажды утром я решил, что теперь буду зваться не Лоренцо, а Висенте. А в тридцать девятом году вступил в Семидесятый полк альпийских стрелков. Меня взяли в армию рядовым второго класса. Мать научила меня ходить на лыжах, и я подумал, что ей хоть раз в жизни будет за меня не стыдно. Потом я попросил отправить меня вместе с Отдельным батальоном альпийских стрелков в Норвежскую кампанию. Участвовал в сражении под Нарвиком. В июне эвакуировался вместе с поляками. Потом высадился в Бресте. Видишь, даже смерти я оказался не нужен. Вот так и живу.
Висенте отрезает маленькие кусочки груши, и Мириам медленно ест их, все до единого, боясь, что он перестанет рассказывать.
— Черт, не слишком видно, что я плачу? — спрашивает он, вытирая угольный глаз липкими от сока пальцами.
Висенте встает, чтобы взять полотенце. Мириам берет его ладони и подносит их ко рту. Она лижет его пальцы. Он прижимается губами к ее губам — неловко, не двигаясь с места. Мириам чувствует под халатом обнаженное тело Висенте. Он берет ее за руку и ведет в маленькую комнату в конце коридора.
— Это комната моей сестры Жанин, можешь переночевать здесь, потому что комендантский час, — говорит он. — Я вернусь.
Мириам прямо в одежде ложится на кровать, не решаясь ее расстелить. Она ждет Висенте и вспоминает запах его пальцев, его темную, жгучую красоту, этот странный поцелуй. Она чувствует, как внутри, в животе нарастает какой-то неведомый жар, а сквозь закрытые ставни пробивается заря. Внезапно с кухни слышатся звуки — Мириам думает, что Висенте готовит кофе.
— Вам что-то нужно? — спрашивает ее невысокая женщина в том самом халате с индийскими зеркальцами, что был накануне на Висенте. Мириам не успевает ответить, как Габриэль наливает ей кофе и добавляет: — Ну и бардак вы оставили на кухне.
Мириам краснеет, видя пустую бутылку из-под вина, очистки фруктов и окурки.
Габриэль оценивающе смотрит на Мириам. Она не так красива, как ее предшественница, малышка Рози. Ее сын разбивает женские сердца с постоянством, которое бы сильно пригодилось в других делах.
— С ним все всегда заканчивается плохо.
Габриэль хотелось бы иметь сына-гомосексуалиста, это шикарно и вызывающе. Она говорила ему: «С парнями дело иметь проще, поверь мне». — «Что ты в этом понимаешь?» — огрызался Висенте, который терпеть не мог эту материнскую свободу выражений.
Висенте обладал красотой, резко вызывавшей вожделение у всех — от юных девушек до почтенных старцев. В школьном возрасте ему выпало пережить и любовные связи в интернате, и срамные приставания похотливых учителей. А возвращаясь к родителям, он попадал в мир взрослых, чья жизнь была слишком свободной для его детского ума — он знал, как пахнет сперма на смятых простынях. В итоге внутри у него что-то разладилось. Его романы всегда были странными. «Но что поделаешь?» — думала его мать.
Висенте входит на кухню еще сонный, с опухшими веками. Увидев раздраженное лицо матери, он, не думая, хватает Мириам за руку и торжественно произносит:
— Мама, это Мириам, мы поженимся.
Женщины одновременно замирают; Мириам чувствует, как земля уходит из-под ног, но Габриэль не теряет спокойствия, она не верит ни единому слову сына.
— Мы встречаемся уже два месяца, — спокойно добавляет он. — Я тебе о ней не рассказывал, потому что все очень серьезно.
— Ну не знаю, что и сказать, — неловко отвечает Габриэль.
— Мириам учится в Сорбонне на философском, она знает шесть языков, да, целых шесть, ее отец был революционером, она проехала всю Россию в телеге, сидела в тюрьме в Латвии, видела Карпаты из поезда, плавала по Черному морю, учила иврит в Иерусалиме, собирала апельсины с арабами, в Палестине…
— Да это целый роман, а не жизнь! — говорит Габриэль, слегка посмеиваясь над пафосом сына.
— Завидуешь? — нахально спрашивает Висенте.
Мириам летит по улицам Парижа, и ей кажется, что вся ее жизнь решилась за одну ночь. Она возвращается домой ранним утром: луна, словно в сказке, подарила ей жениха. И ничто уже не будет прежним из-за этого юноши — непростого, но прекрасного, такого прекрасного, что можно свихнуться.
Глава 21
В последующие недели Мириам за горячим шоколадом в Венской кондитерской на улице Медицинской Школы знакомит сестру и Колетт со своим женихом. Колетт находит его потрясающим. Ноэми более сдержанна, она воспринимает роман сестры как капитуляцию. «Будь осторожна. Не бросайся в объятия первого встречного, — говорит она. — И помни, что Петен хочет запретить разводы».
Мириам прекрасно улавливает за мнимо-доброжелательными советами нотки ревности. Но не возражает сестре.
Висенте тоже знакомит невесту с друзьями. Они странные и невоспитанные, едят варенье с гашишем и пьют вино стаканами, презирают обывателей-буржуа, напомаживают свои длинные волосы и носят бушлаты, передвигаются исключительно в периметре трех парижских «Мон-»: Монмартра, Монпарнаса и виллы Монморанси, где Висенте случалось проводить ночи у Андре Жида на авеню Сикомор.
Мириам кажется им слишком серьезной:
— Скучная трудяга. Рози была буржуазна, но хоть красивая.
Висенте отвечает им фразой, которую когда-то сказал ему отец, глядя на закат:
— Остерегайся того, что красиво. Ищи прекрасное.
— Но что ты нашел в ней прекрасного?
Висенте смотрит на друзей и, чеканя каждое слово, отвечает:
— Она еврейка.
Мириам — его боевой клич. Она его черный осколок красоты. С ней он утер нос всему миру. Немцам, обывателям и Ольге Молер.
Ноэми, которая всегда была блестящей ученицей, начинает работать неровно. Ее преподаватель немецкого языка в конце первой четверти пишет в табеле: «Ученица вызывает вопросы. Результаты либо прекрасные, либо ужасные».
Девушка уходит из подготовительного класса и начинает посещать вольнослушательницей литературные занятия в Сорбонне — так она присоединяется к сестре. Ноэми готова часами ждать Мириам у дверей амфитеатра Ришелье, лишь бы потом поехать домой на метро вместе, как раньше, когда они возвращались из средней школы.
— Она проходу мне не дает, — говорит Мириам матери.
— Она твоя сестра, радуйся, что она у тебя есть, — отвечает Эмма, но грудь ее сжимается от тревоги.
Мириам сердится на себя. Она знает, что мать уже несколько недель не имеет известий ни от родителей, ни от сестер. Письма в Польшу остаются без ответа.
Однажды утром в Лодзи родители Эммы просыпаются пленниками. За ночь их квартал окружили деревянным забором, обнесли колючей проволокой. Регулярные полицейские патрули не дают людям сбежать. Невозможно войти, невозможно выйти. В магазины не доставляют продукты. Распространяются инфекции и микробы. Идут недели, гетто превращается в могилу под открытым небом. Каждый день десятки людей умирают от голода или болезней. Трупы горой лежат на тачках, и никто не знает, что с ними делать. В воздухе стоит нестерпимая вонь.
Немцы внутрь гетто не заходят, опасаясь заразиться. Они ждут. Первый этап истребления евреев — за счет естественного вымирания.
Вот почему Эмма не получает вестей ни от родителей, ни от сестер Ольги, Фани, Марии, ни от Виктора, своего младшего брата.
Ноэми поступает на ускоренные педагогические курсы, которые позволят ей получить диплом в июле, если экзамены не перенесут. Так она сможет зарабатывать на жизнь, продолжая писать.
— Взгляни на это письмо. Из него видно, что она не оставляет литературных планов, несмотря на запрет евреям публиковаться.
Сорбонна, 9 утра, в ожидании преподавателя
Дорогая мама, дорогой папа, дорогой Жако!
Три недели назад со мной случилось что-то вроде эмоционального шока. И с тех пор я с легкостью написала множество стихотворений в прозе.
Из всего, что я сочинила, они явно наиболее пригодны для публикации. В том смысле, что они зрелые и ужечто-то собой представляют. Я послала их мадемуазель Ленуар, и вчера она пригласила меня к себе, чтобы обсудить их. Они ей понравились. Иногда она говорила, что именно в них хорошо, мне даже стало неловко… В общем, она в восторге.
Библиотека Сорбонны, 3:20
Мадемуазель Ленуар перепечатала их на машинке и отправила одному человеку, который сможет дать гораздо более беспристрастную оценку: она боится, что сама судит их слишком строго или слишком мягко.
Правда, вчера у меня был великий день. Я не знаю, как точно это выразить, но вчера я с такой силой почувствовала, что потом — потом не в смысле когда-нибудь, а через два-три года, может быть, раньше, может быть, позже — я буду писать и меня будут печатать.
Вот, я бы рассказала вам еще кучу каких-то деталей. Но не могу. Все слишком сложно и порой болезненно. И все же этим я обязана одному человеку.
И обязана уже многим. И очень его люблю.
А теперь я вас крепко целую и жду Жако в пятницу. Буду на вокзале.
Целую, Но
Это письмо без указания даты написано до июня 1941 года. В это время Мириам и Ноэми узнают, что введена процентная норма на прием еврейских студентов в университет. Им придется отказаться от Сорбонны.
Numerus clausus. Процентная норма. Это слово оскорбляет их. Они слышали его из уст матери, которая не смогла осуществить свою мечту и учиться физике. Эти латинские слова вызывают в памяти далекие времена, Россию, XIX век… Девушки и представить себе не могли, что однажды это коснется и их.