В Париже совершен ряд нападений на немецких солдат. В ходе ответных репрессий расстреляны заложники. На время закрыты театры, рестораны и кинотеатры. У девушек ощущение, что у них больше нет права ни на что.
Через несколько дней Эфраим узнает, что немцы вошли в Ригу. Большую хоральную синагогу, в которой так любила петь его жена, уничтожили националисты. Они заперли людей в синагоге и сожгли их заживо вместе со зданием.
Эфраим ничего не говорит Эмме. И Эмма точно так же скрывает от Эфраима, что больше не получает писем из Польши. Они берегут друг друга.
Им нужно идти в префектуру, чтобы расписаться в реестрах. Эфраим, который слышал, что людей отправляют в Германию, спрашивает у чиновника:
— А что конкретно надо делать в Германии?
Чиновник протягивает Эфраиму буклет, где нарисован рабочий, обращенный лицом на восток. Крупными буквами написано: «Если хочешь получать больше, приезжай работать в Германию. Информация в немецком бюро по трудоустройству, сельской или окружной комендатуре».
— Почему бы и нет, — говорит Эфраим Эмме. — Может быть, работа в течение нескольких месяцев на благо Франции поможет нам быстрее получить гражданство? Это докажет, что мы стараемся жить честно, и, главное, продемонстрирует нашу добрую волю.
В коридорах Рабиновичи случайно встречают Жозефа Дебора, мужа учительницы из Лефоржа, — он служит в префектуре.
Что вы об этом думаете? — спрашивает Эфраим, показывая ему листовку.
Жозеф Дебор украдкой смотрит направо, налево, потом молча хватает листовку из рук Эфраима и рвет ее пополам. Потом так же молча уходит по коридору, а Рабиновичи беззвучно смотрят ему вслед.
Глава 22
Прямо напротив Опера Гарнье — здание в стиле ар-деко. Оно похоже на огромную розовую жестянку из-под печенья — там и торговый пассаж, и кинотеатр «Берлиц», и дансинг, оформленный Зино. Десяток рабочих-высотников, висящих на подвесных трапециях, поднимают на стену гигантских размеров плакат. И тогда глазам открывается изображение высотой в несколько метров: старик с крючковатыми пальцами и слюнявыми губами вцепился в глобус, словно желая безраздельно владеть им. И надпись большими красными буквами: «ЕВРЕЙ И ФРАНЦИЯ». Выставка организована Институтом изучения еврейского вопроса, основная задача которого — ведение широкомасштабной антисемитской пропаганды по заданию оккупационных войск.
Выставка открывается пятого сентября 1941 года, ее задача — объяснить парижанам, почему евреи — это раса, которая представляет угрозу для Франции. Надо научно доказать, что они жадны, лживы, продажны и похотливы. Такая манипуля ция позволяет убедить общество, что врагом Фран ции является еврей. А вовсе не немец.
Выставка носит как образовательный, так и развлекательный характер. При входе посетители могут сфотографироваться с гигантской репродукцией еврейского носа. Макеты представляют собой различные физиономические типы евреев: у всех горбатые носы, мясистые губы, сальные волосы. На стене у выхода представлены многочисленные фотографии известных евреев: политика Леона Блюма, журналиста Пьера Лазареффа, драматурга Анри Бернштейна и кинопродюсера Бернара Натана — все они символизируют «еврейскую угрозу во всех областях национальной деятельности». Франция символически изображена в виде прекрасной женщины, «жертвы собственного великодушия».
Посетители могут купить билет и посмотреть в соседнем кинотеатре «Берлиц» немецкий документальный фильм, созданный под патронажем Геббельса, который называется «Вечный жид». Писатель Люсьен Ребате провозгласил его шедевром.
Такое манипулирование общественным мнением имеет последствия. В октябре в шести парижских синагогах гремят взрывы — бомбы заложены боевиками-коллаборационистами, которые получили взрывчатку от оккупантов. На улице Коперника бомба частично разрушает здание синагоги, выбиты окна. На следующий день разведка докладывает, «Сообщение о вчерашних нападениях на синагоги не вызвало у населения ни удивления, ни волнений. Люди реагируют довольно равнодушно: „Так и должно было случиться"».
Эта пропаганда также служит оправданием усиливающихся антисемитских мер. Семьи, имеющие радиоприемники, должны едать их в префектуру полиции и расписаться в журнале. Все банковские счета теперь подконтрольны Службе временных управляющих. Начинаются аресты — в основном поляков трудоспособного возраста.
Префектуры организуют опись имущества каждой семьи, находящейся на их территории, чтобы государство могло конфисковать то, что представляет для него интерес. Вскоре выйдет декрет о том, что евреи должны выплатить штраф в размере одного миллиарда франков.
— Как ты можешь убедиться из обнаруженной мною карточки, теперь у Рабиновичей не остается почти ничего.
Указ о штрафе, налагаемом на евреев
Фамилия: Рабинович
Имена: Эфраим, Эмма и их дети
Место жительства: Лефорж
Список ценностей, которые могут быть конфискованы без ущерба для общей экономики и французских заемщиков (столовое серебро, драгоценности, произведения искусства, движимое имущество и т. д.): автомобиль, предметы обстановки и повседневного обихода.
Каждое воскресенье Эфраим играет в шахматы с Жозефом Дебором, мужем учительницы.
— Думаю, евреям следует попытаться покинуть Францию, — говорит тот Эфраиму, двигая пешку на шахматной доске.
— У нас нет документов, и мы под домашним арестом, — отвечает Эфраим.
— Может… вам все-таки навести справки?
— Но как?
— Например, кто-то мог бы сделать это за вас.
Эфраим прекрасно понимает, что хочет сказать Дебор. Но он привык справляться самостоятельно, особенно когда речь идет о его семье.
— Послушайте, — шепчет Дебор, — если вдруг у вас возникнут проблемы… приходите ко мне домой, но ни в коем случае не в префектуру.
Эти слова все же бродят в уме у Эфраима, и он обдумывает возможности выезда за границу. Почему не вернуться на время к Нахману — найти способ нелегально покинуть страну? Но Великобритания теперь не разрешает евреям эмигрировать в Палестину, которая находится под британским мандатом. Эфраим наводит справки про Соединенные Штаты, но и там правила приема иммигрантов ужесточились.
Рузвельт ввел политику ограничения иммиграции. Немецкий лайнер «Сент-Луис», бежавший от Третьего рейха, был вынужден повернуть назад, и тысяча его пассажиров отправилась обратно в Европу.
Со всех сторон встают преграды. То, что было возможно еще несколько месяцев назад, теперь запрещено.
Чтобы уехать, нужны деньги, но все, чем они владеют, арестовано Французским Государством. И потом, придется путешествовать нелегально, начинать все с нуля. Эфраим чувствует, что он слишком стар для приключений, у него не хватит духу тащить семью в телеге через заснеженные леса.
Физическая выносливость — это тоже предел, его собственная граница.
Висенте и Мириам женятся пятнадцатого ноября 1941 года в мэрии Лефоржа, без конфетти и фотографа. Семья Пикабиа, для которой свадьба — не событие, приехать не соизволила. Мириам нарядилась в польское платье своей матери — из плотного льна, с красной вышитой каймой. Чтобы попасть в ратушу, нужно пройти всю деревню. Жители смотрят на стайку Рабиновичей — выглядят они очень странно. Ноэми надела шляпку с вуалеткой, одолженной учительницей, мадам Дебор. Мириам вместо косынки повязала на голову столовую салфетку. Мэру кажется, что эти люди похожи на циркачей, что бродят на подступах к городам: то ли артистов, то ли воришек. «Странные все же эти евреи», — говорит он своей секретарше.
В Лефорже такого не видали — свадьба без мессы, без военных песен, без танцев под аккордеон. Церемония, конечно, выглядит бледновато, но она дает Мириам свободу: ее вычеркивают из списка евреев департамента Эр и переносят в парижский список.
Так Мириам официально переезжает в Париж, на улицу Вожирар, в квартиру на шестом, последнем, этаже: три комнаты для прислуги, соединенные длинным коридором.
Теперь Мириам молодая жена и пытается вести хозяйство. Но Висенте совершенно не хочет менять своих привычек: «Брось, мы же не станем мещанами. Да и плевать на уборку!»
Но есть все же как-то надо. В свободное от учебы время Мириам стоит в очередях у продуктовых магазинов. Как еврейке, ей не разрешается делать покупки одновременно с француженками: только с 15:00 до 16:00. По продовольственным карточкам категории DN ей полагается тапиока, DR — горошек, а по билету 36 — фасоль. Иногда, когда подходит ее очередь, уже ничего нет. Она извиняется перед Висенте.
«Да что ты извиняешься! Давай выпьем, это гораздо лучше, чем еда!» Висенте любит напиваться на голодный желудок, поэтому он тащит Мириам с собой в запретные подвалы, в «Дюпон-Латен» на углу улицы Эколь и в кафе «Капулад» на улице Суффло. Мириам запишет в дневнике: «Вечер на улице Гей-Люссака с Висенте. Соседи сердятся, что мы шумим. Они вызывают полицию. Я выпрыгиваю в окно. Кромешная тьма. Добравшись до улицы Фельятинок, слышу за спиной шаги патруля: двое французских полицейских. Нахожу темный угол и, скорчившись, пересиживаю опасность».
Прыгать, прятаться, убегать от полиции: это большая игра, где главное — остаться в живых. Мириам не сомневается ни в чем, и, главное, в собственной неуязвимости.
— После войны у некоторых участников Сопротивления возник депрессивный синдром. Потому что никогда они так остро не ощущали жизнь, как в ежесекундной близости смерти. Думаешь, Мириам могла испытывать что-то подобное?
— Думаю, подобное наверняка испытывал мой отец. Висенте мучительно переживал возвращение к нормальной жизни. Ему нужно было жгучее ощущение риска.
Французская администрация скрупулезно выискивает блох, старается внести в реестр каждого еврея, живущего на французской земле, оккупанты же параллельно издают новые приказы, ограничивающие их свободу. Это медленная и эффективная работа. В период с конца 1941-го и в течение 1942 года евреи уже не могут удаляться от дома более чем на пять километров. Для них комендантский час начинается с восьми вечера; они не имеют права менять адрес. В мае 1942 года евреев обязуют носить на пальто четко видную желтую звезду, дабы полиции было легче проверить, соблюдается ли комендантский час и ограничения на передвижение.